Неизвестен Автор - История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР (Часть 2) Страница 6

[...] Частные предприниматели охотно заключали выгодные для них договоры об использовании арестантского труда, потому что были гарантированы от забастовок, от предъявления им требований увеличения заработной платы, об улучшении условий труда [...]. Технический прогресс не проникал за тюремные стены. Поэтому оборудование различных мастерских было сравнительно с фабриками на воле первобытным.

Всего ярче сказалась эксплуатация труда каторжан в хлопко

трепальной мастерской [...]. Их труд состоял в верчении тяжелых машин. Работа была тем более изнурительной, что машины не ремонтировались. При работе поднималась густая ядовитая пыль, от которой каторжане задыхались. Им приходилось работать вне помещения на дворе в зимнюю стужу и в летний зной. Главным надсмотрщиком мастерской был надзиратель Ветров, не расстававшийся с плеткой [...].

Условия работы "на хлопке" были таковы, что человек, проработавший там в течение нескольких месяцев, обычно тяжко заболевал и становился калекой. Отправить арестанта работать "на хлопок" звучало в устах орловских тюремщиков как страшная угроза.

Гернет М.Н. История царской тюрьмы. T. V. М., 1963. С. 256-258.

№ 16

Из воспоминаний А.К. Воронского

Вечером меня [...] под конвоем направили в Спасскую часть, оттуда через несколько дней перевели в "Кресты", в одиночку.

Я обвинялся по сто двадцать шестой статье за "принадлежность к преступному сообществу, поставившему своею целью насильственное ниспровержение существующего строя".

Я научился перестукиваться по тюремной азбуке, ловил и опускал "удочки" через окно с табаком, с записками и с нелегальной литературой, лгал на допросах, читал Маркса, Кропоткина, Бальзака, Флобера и Достоевского. Я чувствовал свою революционную возмужалость и гордился ею. И я познал томительную тоску одиноких, однообразных тюремных дней, я переживал часы восторженного подъема всех своих сил и часы душевного отупения и безразличия, какие испытываешь только в одиночном заключении, но все же я поправился в тюрьме и почувствовал себя здоровым.

Спустя полгода меня судили. Я ожидал, что прокурор разразится грозной обличительной речью, и заготовил на досуге в ответ ему пространное "последнее слово подсудимого" [...]. Но на суде все шло по-иному. Сухопарый и унылый помощник прокурора, когда дошла очередь до него, поднялся и заявил, что он поддерживает обвинение. Сказав это, он сел. Я был обескуражен. Мой защитник, [...] обращаясь почтительно к членам судебной палаты, говорил:

- В деле имеется письмо подсудимого к матери, в котором он писал, что занят социал-демократической работой. Но разве это документ? Ни в коем случае. Перед вами, господа судьи, юноша; еще недавно он сидел за школьной партой(. Вспомните этот чудесный возраст, эту утреннюю зарю в жизни человеческой [...].

В эти годы в задушевных и интимных признаниях и в письмах желаемое и ожидаемое принимается за настоящее [...].

Я мрачно отказался от "последнего слова".

Защитник поставил вопрос суду: если подсудимый не виновен по статье сто двадцать шестой, то не виновен ли он по статье сто тридцать второй, предусматривающей хранение преступной литературы с целью распространения?

[...] Суд возвратился с совещания [...]. Секретарь скороговоркой прочел приговор: признан виновным по сто тридцать второй статье, приговорен к году крепости с зачетом предварительного заключения.

Воронский А. За живой и мертвой водой. М., 1970. С. 138-140.

№ 17

Письмо депутатов Думы - "выборжцев" С.Д. Урусову.

Таганская тюрьма, 5 июля 1908 г.

Дорогой товарищ! Мы рады Дню Вашего ангела, [рады] сказать Вам, сколь высоко Вы стоите в наших глазах, сколь близки Вы нам, сколь дороги, сколь нежные чувства мы к Вам питаем. Вы здесь лишь потому, что пожелали разделить общие лишения, общую ответственность(. Месяцы тюрьмы нам дали возможность узнать друг друга, и в эту минуту мы не хотим говорить ни о ком другом, только о Вас, о нас. Мы не говорим, как к Вам должно относиться и, несомненно, относится русское общество. Сегодня приветствуем Вас мы - Ваши созаключники, соарестники. Вы вплели в венок традиций аристократического рода воспоминание о тюрьме как награде для народного избранника! Оно властно скажет грядущим поколениям, что в определенные минуты народный представитель о себе не смеет думать!

По поручению выборгской колонии заключенных

староста выборгского крыла А. Ледницкий

РГБ ОР. Ф. 550. К. 3. Д. 23.

№ 18

Из воспоминаний П.Н. Милюкова

Как принята была вообще в России война 1914 г.? [...] Конечно, в проявлениях энтузиазма - и не только казенного - не было недостатка, в особенности вначале [...]. Рабочие стачки на время прекратились. Не говорю об уличных и публичных демонстрациях. Что касается народной массы, ее отношение, соответственно подъему ее грамотности, было более сознательное, нежели отношение крепостного народа к войнам Николая I или даже освобожденного народа к освободительной войне 1877-1878 гг., увлекшей часть нашей интеллигенции. Но в общем набросанная нашим поэтом картина - в столицах "гремят витии", а в глубине России царит "вековая тишина", - эта картина оставалась верной(. В войне 1914 г. "вековая тишина" получила распространенную формулу в выражении: "Мы - калуцкие", т.е. до Калуги Вильгельм не дойдет. В этом смысле оправдывалось заявление Коковцова иностранному корреспонденту, что за сто верст от больших городов замолкает всякая политическая борьба. Это - то заявление, которое вызывало против Коковцова протесты его коллег, вроде Рухлова или даже Кривошеина, обращенные к царю: надо "больше верить в русский народ", в его "исконную преданность родине" и в его "безграничную преданность государю". Жалкий провал юбилейных "Романовских торжеств" наглядно показал вздорность всех этих уверений((.

Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991. С. 390-391.

№ 19

Из солдатских писем периода Первой мировой войны

1914 г. [...] Придя на военную службу, я встретил везде подлость, воровство, несправедливость. Прежде всего, как я прибыл в часть, из меня старались выбить все человеческие чувства, каждый начальник ругает, наказывает, не разбираясь с тем, прав я или виноват, а только потому, что имеет право. И еще вижу, что я на себе испытал еще не все, что испытали мои товарищи. И вот вы теперь посудите, что теперь можно ожидать от такого солдата, который привык ненавидеть каждого начальника как злейшего своего врага, которому он воздаст сторицею при первом удобном случае. 1905 г. все-таки рано или поздно придет обратно, и тогда русский народ сметет как пыль всю сволочь, которая живет его потом и кровью, надругается над ним, считая его своим рабом, которого сотворил Бог для их потребностей. При первой войне, при первом возмущении внутри государства русский нижний чин докажет, что и он имеет человеческие права и чувства, и тогда горе всей сволочи, обирающей и терзающей русского мужика [...].

1915 г. Теперь идем в глубь России, да, собственно, не идем, а бежим. Герман двигается за нами по пятам. Где остановимся, неизвестно. Кажется, из Москвы будем утекать или до Урала. Эта война хуже и японской. Ту пропили, а эту продали [...]. Есть пушки тяжелые, стоят уже на позиции, а стрелять не дают, патронов не подвозят. Отступая, увозят без единого выстрела. Эх, много есть похожего на измену прямо на глазах.

15 мая 1916 г. Немец укрепил свои позиции и сидит в окопах как барин, говорит русским - не подходи близко. Дела наши некрасивы, даже очень плохи, ужас, надоело так страдать и мучиться на свете. Живем на земле тоже очень плохо, нет на душу полоски земли, а у помещиков - глазом не окинешь, будто только для них одних Бог сотворил землю. Наш брат мужик, крестьянин, солдат обижен. В победу твердо не нужно верить, всем известно, что у нас единения нет. И думать не нужно внутри России, что у немца нет ничего. А нам, защитникам родины, варят три фунта грибов на 250 человек. Вот так-то.

14 февраля 1917 г. Здесь [в Казани] стали часто забастовки против войны [...]. Солдаты все стали никуда, дай нам мир, никуда не идут. Дают солдатам вина зеленого, ничем не уговорят, ничего не хотят, а одно - дай мир нам. Солдаты мир сделают сами, уж много корпусов отказалось от наступления. Но будет еще война внутри России.

Цит. по: Политические партии и общество в России 1914-1917 гг.

М., 2000. С. 182, 197, 210, 291.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ БАЗА СОВЕТСКОЙ

РЕПРЕССИВНОЙ ПОЛИТИКИ

№ 1

Уголовный кодекс РСФСР

Особенная часть

Глава первая

Преступления государственные

1. Контрреволюционные преступления

58-1. Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти рабоче-крестьянских Советов и избранных ими, на основании Конституции Союза ССР и конституций союзных республик, рабоче-крестьянских правительств Союза ССР, союзных и автономных республик, или подрыву, или ослаблению внешней безопасности Союза ССР и основных хозяйственных, политических и национальных завоеваний пролетарской революции.