Антон Василенко - Я дрался за Украину Страница 6

В лагере я работал на шахте монтажником – лавы монтировали, комбайны, конвейеры. Тяжелая была работа – самая маленькая деталь пять килограммов весила.

Отбыл я девять с половиной лет, вышел из лагеря. Я хотел одного – только на Украину! Но не давали никуда выезжать. В Коми АССР я женился, там родился сын Богдан, полжизни своей я там прожил. Писал в Фастов, в кооператив – многие наши жили в Фастове. Но мне надо было пятнадцать лет работать на шахте, чтобы иметь право поступить в кооператив. В 1978 году я поступил в кооператив сюда, в Ивано-Франковск – местных возвращали домой, а я же не ивано-франковский, а тернопольский. И я их немного обманул – сказал, что по «комсомольской путевке» был направлен на север. Я хорошо изучил, как работало КГБ – если на тебя кто-нибудь не стучал, то можно было проскочить, можно было их обмануть. А меня никто не знал. Когда я приехал сюда, мне даже были рады: «О, привез мешок денег с севера!» Деньги и правда были хорошие – северная надбавка, коэффициент.

Здесь поступил в кооператив, немного оберегался, никуда не вмешивался. Еще два года работал, а после этого уже нет, жене сказал так: «Я десять лет не буду работать – столько, сколько я там задаром работал, а потом пойду на работу». Но потом уже не захотел. Имел большую пенсию, как-то пошел в городской совет, там посмотрели на мою трудовую книжку, говорят: «Вы персональный пенсионер!»

Но все равно за мной следили. Сын пошел в армию из Коми, а пришел уже сюда, в Ивано-Франковск. Устроился на работу на завод «Прибор», пришел домой, говорит: «Папа, меня в отдел кадров вызывали и спрашивали, почему я родился в Коми АССР». Так что все-таки нас подозревали, но здесь таких как я, была половина. Я сильно не высовывался – хотели поставить меня председателем кооператива, но я отказался. Думаю: «Если я буду ходить в городской совет, что-то требовать, то могут мной заинтересоваться, еще что-то раскопают про меня».

При независимой Украине создалось Всеукраинское Братство ОУН-УПА, и я уже несколько лет являюсь председателем Краевой Управы Братства ОУН-УПА Карпатского края, но хочу это дело бросать – уже не те силы. Такова краткая история моей жизни, а чтобы рассказать все, нужно, как говорится, «сорок дней и сорок ночей».

А.И. – Хотел бы задать еще несколько вопросов. Вам приходилось воевать с «истребительными батальонами»?

Ф.В. – Нет, «стрибков» я не видел. Они боялись нас, сразу бежали. Кого мы видели, так это дивизионников – солдат дивизии «Галичина». Мы с ними не враждовали, но были случаи, когда они нас обстреливали.

А.И. – Ошибочно или намеренно?

Ф.В. – Тут уж разберитесь вы, историки. Когда мы шли на Холмщину, то заквартировали возле Золочева, в селе Подгорье. А они приехали в село на фурах, вместе с немцами – что они должны были там делать, не знаю. И на нас напали. Обстреляли то место, где мы стояли, одного парня нашего поймали. Немец посадил его на фуру и сказал одному дивизионнику: «Держи его при себе, будем везти в район». А сами пошли по селу грабить – дивизионники вместе с немцами. Наш парень стал говорить с этим дивизионником, познакомились. Дивизионник говорит ему: «Мы будем ехать возле леса, а ты беги! Я буду стрелять, а ты не падай, ничего, только беги!» Так и сделали, парень сбежал. Не знаю, что немец тому дивизионнику сделал – или по морде дал, или какой-то рапорт на него написал, но наш парень остался жив. Дивизионники не были против нас, но они же под командованием немцев были. Я считаю, что эта дивизия была не нужна. Ее создали в 1943 году, когда большевики были под Киевом. Кубийович тогда выступал, говорил, что надо воевать. А за что воевать? За то, что немцы грабили Украину, вывозили наших людей? Бандера говорил ни в какую дивизию не идти. УПА уже воевала с немцами, Волынь вся горела – можно было бежать. И те дивизионники, которые в 1944 году прорвались из-под Бродов на Волынь, все остались живы и пошли в УПА.

А.И. – Чем Вы были вооружены?

Ф.В. – У меня была сначала советская трехлинейка, потом немецкий карабин – наши где-то разбили немцев, отбили у них много оружия. Он был черный, покрытый лаком, не ржавел. И ручка затвора в немецких карабинах не просто так торчала, что можно за что-нибудь зацепить и разрядиться, а загибалась вниз. А еще очень хороший патрон немецкий. Советский патрон вынимается из замка за такой выступ, а на немецких патронах есть заточка, патрон глубоко заходит в замок, и легче его вынуть.

Потом я себе взял автомат ППШ, с круглым диском. У нас были немецкие автоматы «эм-пи», но к ним нужны были патроны. К нам шли советы – зачем нам было немецкое оружие, нужно было переходить на все советское. Еще у меня был «наган», он мне нравился. Далеко я из него не стрелял, «наган» хороший, если надо стрелять близко, очень близко – Вы поняли, о чем я говорю.

А.И. – Что Вы чувствовали в боевой обстановке?

Ф.В. – До первого ранения я не боялся, когда где-то стреляют. А после ранения, если где-то пулемет застрочит, то инстинкт тебя гнет вниз. Ты не хочешь, а тебя гнет!

Я никогда не думал, что должно убить меня: «Чего это меня должно убить? Меня не убьют». Но ведь первый раз ранили, второй раз ранили… А потом, когда я попал в руки большевикам, то понял – что угодно может быть.

Сейчас я старый человек. И знаете, Алексей – я не хожу на исповедь. Много езжу – освящения, могилы, раскопки, всю область объехал, знаю всех священников, владык, но не иду к ним руку целовать. Я только одному человеку исповедовался. Был тут у нас отец Роман Кияк – старый священник, националист. Ему я все рассказал, он сказал мне так: «Бог тебе все простит!» А молодым священникам я не исповедуюсь – потому что они, может быть, больше грешные, чем я. Но я верю в Бога – в ту силу, которая меня держала и помогла все пережить.

Ф. Н. Володимирский умер 4 января 2014 года

Интервью, лит. обработка и перевод: А. Ивашин

Илькив Ольга Фаустиновна

О.И. – Я родилась в городе Стрый 21 июня 1920 года. В этом городке Бандера учился и жил некоторое время, а его младшая сестра даже ходила со мной в стрыйскую гимназию. Когда мне было четырнадцать лет, мне пришлось покинуть Стрый потому, что мама развелась с отцом и уехала в Варшаву. Мама во второй раз вышла замуж, и мы жили с отчимом. К тому времени я окончила первый класс гимназии нового типа, что соответствовало второму классу «нормалки» («нормальная школа», которая проводила обучение по стандартной непрофильной программе, в отличие от профильных или интенсивных учебных заведений – прим. А.В.). Приехав в Варшаву, я не могла пойти учиться, так как это стоило очень дорого, а если бы хотела учиться дешевле, то должна была для этого перенести метрику из греко-католической церкви в католический костел. Учебный год был потерян потому, что не имела денег, и я не хотела переносить метрику в костел. Поэтому решила, что буду учиться сама. А мама мне на это говорит: «Зачем тебе гимназия? Запишись на курсы стенографистов. Закончишь – будешь иметь должность, а гимназисты не имеют стопроцентной должности. Будешь зарабатывать, будешь хорошо одеваться». А я ей: «Не хочу хорошо одеваться, хочу учиться!» Мама говорит: «Боже, какая идеалистка!»

Ольга Илькив, 1937 год

В то время я познакомилась с одним человеком. Звали его Андрей Макух, он был братом Ивана Макуха – бывшего казначея ЗУНР (Западно-Украинской Народной Республики – прим. А.В.). Этот Андрей Макух увидел меня и взял надо мной шефство. Он сразу связался с теми людьми, которые выехали из центральной Украины в Польшу, и дал им знать обо мне. Они мне передали «Кобзарь» 1861 года издания – года, когда умер Шевченко. Кстати, в нем было много белых страниц – их тогдашняя цензура не пропускала. И еще они дали мне тексты многих патриотических и героических песен, а я послала им письмо в Стрый, чтобы они мне выслали список литературы, которую мне следует прочитать.

Эти люди сказали мне, что в Перемышле есть институт для девушек, а при институте гимназия. Кто поступает в институт после гимназии, у того есть скидка на обучение. И я решила поступать. За один год невозможно выучить самостоятельно ту программу, которая была нужна для дальнейшего обучения – требовалось два года. Поэтому до войны я не успела получить образование.

В Перемышль ехала одна. Приехала и заявила, что училась самостоятельно и прошу принять во внимание, что могу что-то не знать, но потом догнать. И этим обратила внимание всех учителей. Так и произошло – на экзамене я что-то не знала по естествознанию, но меня приняли в третий класс.

Это были годы моего счастья. Этот институт (О.И. подразумевает всю территорию института и гимназии – прим. А.В.) был настоящим чудом – там такая красота, что я мечтаю дожить до того времени, когда опишу это в своих мемуарах. Институт соединялся с гимназией галереей. Стояли они на холме, по которому шли тропы, каждая из которых имела свое название – например, «Тропа мечтателей». На тропах росли ирисы, наверху было памятное место Ивана Франко, а внизу стояла фигура Божьей Матери с надписью «Под твою милость». Эта надпись стала моей главной молитвой на всю жизнь.