Юлиан Семенов - Межконтинентальный узел Страница 6

- Необходимо выступление двух-трех сильных научных обозревателей, сэр Питер, - задумчиво откликнулся Лодж. - Нужны звезды, м эти звезды должны так и т а к о е рассказать Америке - и не одним лишь южным штатам, на которые вы всегда ставите, но и северным тоже, - что новая ракетная индустрия Дейвида Ли может принести нашей стране, чтобы люди содрогнулись от ужаса. Лишь получив повод такого рода, я смогу начать официальное расследование.

Во весь экран - огромное сердце Питера Джонса.

Профессор Бинн оторвался от рентгеноскопа, взглянул на коллег:

- Он обречен. Он может умереть сейчас, здесь, на столе.

- Странно, что он еще ходит. У него лоскуты, а не сердце. Сколько ему? спросил один из собравшихся на консилиум.

- Восемьдесят. Как вы относитесь к операции на митральном клапане? ответил профессор Бинн.

- Сколько он стоит?

- Не менее трехсот миллионов. Впрочем, никто этого не знает точно. Но если его выберут на третий срок, он будет стоить миллиард, в этом я не сомневаюсь.

- Выберут его или не выберут - какая разница: он проскрипит полгода. Это максимум.

Бинн отошел от рентгеноскопа к селектору, стоявшему на белом столе, выключил страшную пульсирующую фотографию старческого сердца, нажал кнопку селектора - прямая связь с другим кабинетом, где на хирургическом столе под рентгеном лежал Джонс, - и сказал:

- Одевайтесь, Питер, мы идем к вам.

- Могу я попросить горячего чаю, Бинн?

- Можете. По-прежнему ничего не болит?

- Нет. Ну а если честно: как мои дела?

- Все нормально, Питер. Но бой против Мухаммеда Али вы не выдержите.

Питер Джонс усмехнулся:

- Это меня не волнует. Я его куплю. Он упадет от моего удара в первом раунде. Я ведь стою триста миллионов или вроде этого, не так ли?

Стремительно-испуганные взгляды профессоров; глаза всех Устремлены на кнопки микрофонов селекторной связи с соседним кабинетом.

Бинн усмехнулся:

- Я не вру моим пациентам, коллеги. Я их злю. Именно это придает им импульс силы... Да, я позволил ему услышать ваши слова... Для других это может быть шоком, а для сэра Питера всего хорошая психотерапия... Пошли, он ждет... "Верьте первому впечатлению, но при этом вчитывайтесь в каждое слово документа"

С л а в и н изредка бросал на профессора Иванова быстрые взгляды, особенно в те моменты, когда тот неторопливо просматривал свои записи, сделанные на маленьких листочках плотной, чуть желтоватой бумаги. Крупная голова несколько асимметричной формы казалась вбитой в крепкие плечи - так коротка была его мясистая шея, покрытая бисеринками пота; в зале, где шла защита диссертации соискателем Макагоновым, было душно, но не настолько, чтобы так уж потеть (видимо, крепко пьет, подумал Славин). Говорил профессор к о м а н д н о, порою раздражался чему-то, одному ему понятному, и тогда его голос, и без того тонкий, срывался на фальцет.

- Все мои критические замечания, - продолжал Иванов, - которые я не мог не высказать, ни в коем разе не меняют позитивного отношения к работе соискателя. Мы наработали порочный стиль: если уж хвалить, то, что называется, взахлеб, чтоб ни одного слова поперек шерстки: ура, гений, люди - ниц! Не верю я такой похвале! За ней угадывается неискренность, а в конечном счете полнейшее равнодушие к делу... Жаль, что в нашем ученом совете такого рода настроения по-прежнему бытуют... Как и все мы, я глубоко уважителен по отношению к Валерию Акимовичу Крыловскому: патриарх, всем известно... Но зачем же, Иванов обернулся к председательствующему, - объявлять выступление Валерия Акимовича с перечислением всех его званий, лауреатств и титулов? Зачем это трясение золотом прилюдно?! Что это за византийщина такая?! А между тем работу соискателя, столь нужную оборонной технике, мурыжили два года! Пока собрали все мнения, утрясли планы, разослали рецензентам... Два года вон! Я извиняюсь перед соискателем за эту замшелую дремучесть процедуры вхождения в науку и прошу его, как человека молодого, не битого еще, не впадать в равнодушный пессимизм. Жизнь - это драка. Увы. Особенно в науке. Пора научиться угадывать таланты, а не строить для них специальную полосу бега с преодолением препятствий. Что создает спортсмена, то губит ученого. Я поздравляю соискателя: он сказал свое слово в науке. Это не перепев знакомых истин, не собрание чужих цитат и схем, это - новая идея, браво!

...Инспектор управления кадров долго листал личное дело Иванова, потом закурил "Приму" и задумчиво заметил:

- Знаете, товарищ Славин, честно говоря, этого человека я не понимаю... Да, все говорят, талантлив, да, пашет за двоих, но моральный облик...

- То есть?

- С женою не живет, снимает где-то квартиру, женщины вокруг него вьются, как мошкара; застолья, тяга к светской жизни, понижаете ли: зимой горные лыжи, летом водные, заигрывание с молодыми, кто только-только начал делать первые шаги в науке... А выступления на собраниях? Крушит всё и всех, как слон в лавке, никаких авторитетов... А ведь ему не сорок, а пятьдесят семь, пора б остепениться...

Славин осмотрел кадровика: в черном костюме, галстук тоже черный, повязан неуклюжим треугольником; рубашка туго накрахмалена, поэтому - из-за августовской жары - воротничок подмок, казался неопрятным, каким-то двуцветным, бело-серым. Смешно, подумал Славин, отец рассказывал, как в конце двадцатых за галстук чуть ли не исключали из партии как буржуазных перерожденцев, а сейчас на тех, кто без галстука и жилета, смотрят как на хиппи. Времена изменились!

- Почему Иванову не подписали характеристику на выезд в Венгрию, на конгресс по радиоэлектронике? - спросил Славин.

- Потому что выговор с него еще не снят.

- За что?

- За грубость и бестактность по отношению к коллеге по работе.

- А в чем выразилась эта грубость?

- Он сказал своему начальнику, что видит в нем фанфарона и беспринципного приспособленца... Заявил об этом публично...

- В связи с чем?

- Я там не был, товарищ Славин... Рассказывают, что профессор Яхминцев, да, да, начальник отдела, выступил против того, чтобы в нашем центре защищал свою диссертацию Голташвили, молодой сотрудник, Автандил Голташвили...

- Тема интересная?

- Говорят, интересная, но сам этот Голташвили фрукт, я вам доложу... Костюмы носит только американские, разъезжает на "фольксвагене", изволите ли видеть, курит только эти, как их, зеленые такие, воняют мятой...

- "Салем", - вздохнул Славин. - Сигареты с ментолом?

- Верно, - ответил кадровик и тоже как бы заново присмотрелся к Славину, сделал это нескрываемо, как-то по-торговому оценивающе...

- По одежке встречаем, - заметил Славин. - Если он ворует этот самый "Салем" или у фарцовщиков покупает - накажут, а коли по закону - какое наше дело? Каждый сходит с ума по-своему... Да и потом "Салем" вкуснее наших сигарет, у нас не табак, а средство для мора паразитов.

- Вы знакомы с ним, что ль? - настороженно спросил кадровик.

- Пока нет. Почему, кстати, вас это интересует?

- Потому что он ваши слова повторяет...

- Значит, думает, - сказал Славин. - Вернемся к бестактности Иванова по отношению к профессору Яхминцеву...

- Мне кажется, Голташвили - повод, товарищ Славин...

- Меня зовут Виталий Всеволодович. Но это - для вашего сведения...

- Сюда уже сообщили... Так вот, Виталий Всеволодович, мне кажется, что свара между Ивановым и Яхминцевым имеет дальние корни... Помните, у нас кибернетику называли буржуазной лженаукой?

- Еще бы.

- А Яхминцев в начале пятидесятых был среди тех, кто громил кибернетику, со всего маху рубил, хоть молод был, только-только в науку входил, на том антикибернетическом гребне его и вынесло наверх, но потом он вовремя сделал шаг в сторону...

- В молодости играли в баскетбол? - поинтересовался Славин.

- Было, - удивленно ответил кадровик. - Как определили?

- "Шаг в сторону" - спортивный термин... Ну, и как Иванов отнесся к тому, что его не пустили на конгресс в Будапешт?

- Сначала ярился, а потом махнул рукой: "Это не мне надо, а науке, хотите плесневеть - плесневейте!" Отпуск взял и на Чегет уехал, кататься с гор. Вернулся оттуда с какой-то латышкой, та пожила у него неделю, и снова - один.

- Иванов не разведен?

- Нет.

- Почему?

- Мать у него... Старушка старорежимная... Категорически против разводов, каждый день в церковь к заутрене ходит...

- Сколько ей?

- Семьдесят восемь... А отец у него был статским советником, командовал железной дорогой в Сызрани... Тридцать седьмой год...

- Реабилитировали?

- Да. Подчистую.

- Вы позволите мне поработать с личным делом товарища Иванова?

- У меня посидите?

- Пожалуй.

- Что-нибудь случилось? - поинтересовался кадровик. - Чепе?

- Чепе, хотя ничего не случилось, - ответил Славин. - Просто обидно, если стоящего человека не пустили на конгресс, ущерб для науки, в этом он прав.

Генерал слушал молча, играя разноцветными карандашами, зажатыми в левой руке; не перебил ни разу, даже когда Славин прибегал к эпитетам, рассказывая о талантливости Иванова, стремительности мышления, неожиданности оценок (эпитетов не любил, предпочитал оперировать фактами), не сделал ни одной пометки, хотя обычно что-то записывал в блокнот; когда Славин замолчал, несколько рассеянно поинтересовался: