Евгений Анисимов - Петр Великий: личность и реформы Страница 61

Как мы видим, указ утверждал как бы особую разновидность феодальной собственности – «деревни при заводах», с присущим ей ограниченным правом пользования этой собственностью – только для промышленных нужд. Однако очевидна единая основа как ограниченной, так и безграничной собственности на такие деревни – феодальный способ производства, идет ли речь о работе крепостного на барской запашке или у домны на заводе помещика.

Второй указ Петра, на котором следует подробно остановиться, появился примерно через год – 15 марта 1722 года, и он связан с определением статуса работных людей во время поголовной переписи населения (1719—1724 гг.). Ревизоры, переписывая заводское население, оказывались перед проблемой: что делать с работными людьми, не принадлежавшими владельцу мануфактуры? Все они почти сплошь подлежали действию законов о вывозе беглых, так как, не будучи собственностью мануфактуриста, являлись собственностью кого-либо другого или вышли из владений монастырей, дворцового ведомства, черносошных или городских общин.

Следствием попытки правительства найти выход из создавшегося положения стало появление указа от 15 марта 1722 года, разработанного при непосредственном участии Петра. Указ предусматривал, что ревизоры должны переписать всех, находящихся на заводах работных людей, «которых они уездов и чьи люди и крестьяне, и, переписав, ежели тех же уездов… о тех свидетельствовать в поданных сказках о душах мужеска полу, они написаны ль и буде написаны, вновь не приписывать, а ежели не написаны, то приписывать к тем же селам и деревням, чьи они скажутся, и класть в раскладку с другими наряду». Иначе говоря, с одной стороны, правительство, заботясь о сохранении числа плательщиков налогов, предписало вносить работных людей в подушные реестры не на том предприятии, где они работали и жили, а в тех деревнях и селах, откуда они вышли на мануфактуру. С другой стороны, закон, охраняя интересы промышленности, запрещал своз работных-беглых с заводов: «А тех работных людей с тех заводов не ссылать неволею, дабы тех заводов не опустошить и тем промыслов оных не остановить. Токмо тем работным людям указом объявлять с запискою, дабы положеныя на них деньги на полку (в местах их записи в подушный оклад. – Е. А.), также и вотчинникам своим всякия подати платили по-прежнему».

Таким образом, указ имел характер соломонова решения, при котором учитывались и фискальные нужды государства, заинтересованного в сохранении «податного числа» платежных общин, с которых собиралась на армию подушная подать, и владельческие интересы помещиков, чьи беглые были обязаны платить оброки, и интересы мануфактуристов, которые не теряли ценной для них рабочей силы. Но, как часто бывало в России, указ оказался хорош лишь на бумаге. Постановление от 15 марта не выполнялось – беглых крестьян-работных стали вывозить с заводов прежним владельцам. Это, конечно, вызвало недовольство предпринимателей, которые обратились за помощью к Петру. Сохранилась жалоба Тамеса – владельца полотняной мануфактуры. Он писал, что обученные им помещичьи крестьяне подлежат вывозу, на чем настаивают владельцы, чем «чинитца нам в произведении фабрик великое помешательство, понеже уже здесь многих ис того числа людей своих переловили и от судей канцелярских им (помещикам. – Е. А.) отданы. Отчего нам есть в произведении фабрик великое помешательство, понеже ныне за однем человеком и многие станы стоят порожжие для того, что другова вскоре выучить не можно, что тот, которого от наел изловили, и знал».

Петр, находившийся в это время на Волге по пути в Персию, отписал Сенату: «Господа Сенат! Ведомо нам учинилось, что с фабрик учеников и работников отдают их помещикам по последнему указу о беглых; но понеже интерессанты фабрик объявляют, что за тем в фабриках их чинится остановка, того для по получении сего объявите указ, чтоб до нашего возвращения никому ни с которой фабрики учеников и работников, чьи бы они ни были, хотя и беглые явятся, не отдавали, а взятых возвратили. А в которой фабрике есть чьи беглые люди, то и их только велите переписать».

Однако царский указ-письмо действия не возымел – из разных районов продолжали поступать сведения о том, что работных людей – беглых крестьян – возвращают своим хозяевам, причем в массовом порядке. По сохранившимся материалам хорошо видно, что в этом ключевом вопросе местные власти стояли на стороне помещиков – владельцев беглых, обеспечивая, грубо говоря, победу феодализма над капитализмом в промышленности. Вот характерное решение Сената по такому вопросу. Мануфактур-коллегия 30 апреля 1722 года сообщала о ситуации, возникшей в южнорусских районах на тридцати с лишним тысячах овчарных заводов. Эти заводы, как следует из «доношения» коллегии, содержались исключительно на вольнонаемном труде: «…с начала и до днесь содержатся кормом и работными людьми тамошними обыватели, где которой завод обретается». Осуществление закона о переписи и вывозе беглых привело бы к тому, что «на помянутых заводах обыватели овец довольствовать не будут». 22 мая Сенат принял такое решение: «Овец, которые на овчарных заводах содержатца, для содержания раздать, разложа в тамошних местах по числу деревень на многовотчинных людей, хотя б кто и принять не похотел. И тех овец и при них овчаров содержать им во всем против тогож, как и на заводех были содержаны, и приплод от тех овец получать им себе. А шерсть с тех овец снимая, продавать им на суконныя заводы, которую покупать у них компанейщикам по определенной двойной цене». Итак, мы видим, что выход из проблемы Сенат нашел в ликвидации государственных овчарных заводов и передаче их помещикам.

Окончательно вопрос о работных-беглых был решен в мае 1723 года, когда Сенат ответил на «доношение» Адмиралтейской коллегии, протестовавшей против вывоза работников с поташных заводов, подведомственных ей, и считавшей, что эта практика противоречит упомянутому выше указу Петра о приостановке вывоза беглых с заводов. Сенат в своей резолюции пояснил указ от 15 марта 1722 года следующим образом: «Что же Адмиралтейская коллегия в доношениях объявляет, чтоб тех пришлых по состоявшемуся 1722 года марта 15 дня указу на тех заводах переписать, а с заводов неволею не ссылать, и тем бы оных заводов не опустошить, и тот его величества указ к тому не следует, а силу оной указ имеет о работниках, которые на заводах работают своею волею, а не побегом, да и тем по оному указу не велено положенныя на них деньги на полки, также и вотчинникам своим всякия подати платить по-прежнему, а оные пришлые в той волости жили во крестьянстве и ныне живут своими дворами и подати платят в тех волостях к заводским делам, а не помещикам, чьи они люди и крестьяне; того ради, по оному указу в тех волостях отнюдь их не задерживать, отдавать помещикам по крепостям, а которые из тех пришлых похотят остаться тех волостях токмо для работ, а не для вечнаго житья и не домами жить, и тех, по силе вышеписанного марта 15 дня 1722 года указа, неволею не ссылать, токмо объявить им указ с запискою, дабы положенныя на них деньги на полки, также и вотчинникам своим всякия подати платили по-прежнему без всяких отговорок». Иначе говоря, Сенат дал указу 1722 года явно крепостническую трактовку.

Здесь хочется обратить внимание на одну характерную особенность. На работных людей, вне зависимости от их реального положения, длительности занятий, распространялись нормы и критерии феодального права, фиксирующие сословную структуру феодализма. Феодальное право не содержало в себе дополнений, которые бы учитывали появление новой реальности – мануфактур и связанных с ними общественных слоев: предпринимателей и работных. В социальной структуре (и соответственно в отразившем ее нраве) не было места сословию работных людей. Труд на заводе не рассматривался петровскими законодателями, жившими в эпоху интенсивного промышленного строительства, как деятельность, которая могла бы позволить занятому ею человеку получить особый статус, особое место в сословной структуре общества, отличное от места крестьянина или посадского.

Работа на предприятии воспринималась петровскими законодателями как одно из побочных занятий посадского, крестьянина, разночинца. И хотя на производстве и делалось различие между кадровыми мастеровыми – работными, давно ставшими профессионалами, и временными работниками – крестьянами, законодательство и правовая практика этой разницы не ощущали: работные люди рассматривались как помещичьи крестьяне владельца мануфактуры, как его собственность. Законодатель фактически не воспринимал и разницы между промышленниками-капиталистами и купечеством, к которому первых часто и причисляли. Особенно отчетливо эта «слепота» законодательства видна при работе ревизоров, проводивших перепись и проверку наличных душ в каждом селе, деревне, городе, на заводе. Переписывая работных, ревизоры не обращали внимание на то, что они уже давным-давно (возможно, не в первом поколении) стали квалифицированными рабочими, оторвавшимися от своего сословия, класса, социальной группы. Для всех был единый вопрос: «Из каких они чинов и которых городов и уездов?», а затем в реестре фиксировали ответы: «из крестьян», «из посадских», «из церковников», то есть отмечали не социальное происхождение рабочего в современном смысле этого слова, а непосредственную принадлежность к той среде, из которой он некогда вышел. Иначе говоря, ревизор видел рабочего, но как представителя особой социальной группы его не воспринимал, подобно тому как люди античности видели оранжевый цвет, но воспринимали его не как оранжевый, а как разновидность желтого или красного. В нашем случае причина социального «дальтонизма» заключалась в том, что новое в рамках феодализма и крепостничества воспринималось как разновидность старого. Это приводило к распространению норм крепостничества на капиталистический по своей сути способ производства.