Лев Прозоров - Святослав Страница 61

Никифор понял, что перехитрил сам себя. По дорогам империи понеслись курьеры, и уже вскоре в мостовые Константинополя грянули копыта латной конницы и подкованные сапоги-калиги пехотинцев. Шли войска. Факела, по ночам освещавшие главные улицы Константинополя, отбрасывали на запертые ставни и двери притихшего Города царей чернильные тени рядов копий, пернатых касок, фигур в угловатых доспехах, похожих на диковинных оживших идолов.

Царьградцы запирались в домах и тряслись от страха, проклиная родню затоптанных на ипподроме сограждан. Надо ж им было кидаться на цесаря! Жители Царя городов наверняка не сомневались, что Никифор решил отомстить им за позор бегства, за камни и хлам, летящие в него и его свиту. В ночи из утихающего городского шума все яснее выделялся стук множества плотницких топоров, доносящийся издали. И многим не давали заснуть жуткие видения виселиц и эшафотов, поднимающихся над площадями и перекрестками Города царей.

На другой день, ближе к полудню, горожане смогли облегченно вздохнуть. Клибанофоры вели себя мирно, сидели по казармам, в которые их разместили. Офицеры уже гуляли по рынкам и лавкам, вертя в руках товар и костеря сквозь зубы столичные цены. Никаких эшафотов на площадях тоже не возникло. Зато на стенах и башнях города Константина громоздились деревянные чудища — копьеметы и камнебои, развернувшие неживые рыла на северо-запад. А в управе городской гавани толклись купцы, уныло переругиваясь с секретарями-спафариями. Толку от ругани не было — еще ночью несколько упряжек огромных быков, с натугой ворочая вороты в башнях Кентинарий и Кастеллярий на разных берегах Босфора, подняли со дна обросшую ракушками древнюю цепь и перегородили пролив. Эта цепь уже один раз перегораживала Босфор — во времена Олега Вещего, о котором греки предпочитали не вспоминать, ни к ночи, ни ясным полуднем.

Горожане не знали, что цесарю уже не до них, и даже не до прискорбного инцидента на хлебном рынке. Фока всерьез готовился к обороне столицы.

Впрочем, Никифор не был бы сыном своего народа, если бы ограничился чисто военными мерами. В тот же день Константинополь покинули несколько человек. Это были невзрачные с виду, совсем непримечательные люди, обычные купцы или казенные курьеры, или странники-монахи. Никто бы не заподозрил этих людей в том, что они — на важной государственной службе. Одни из них должны были пробраться в Болгарию, к тем христианским вельможам, чьи дочери покинули Болгарию вместе с царевичами Борисом и Романом. Девушки ехали даже не в свите высокородных заложников, а… на смотрины. Никифор решил подобрать невест своим багрянородным подопечным. Василию в то время было девять лет, Константину — пять. Что и говорить, самое время жениться! Теперь люди Никифора должны были напомнить отцам «невест», у кого гостят их дочери. Бояре обязывались поднять мятеж против Святослава — если только не хотели, чтобы их дочек в царьградских дворцах переселили из роскошных, но хорошо охраняемых покоев в не хуже охраняемые, но куда менее уютные подземелья.

Гораздо более сложная и опасная задача стояла перед другими шпионами Никифора Фоки. Им предстояло странствие в глубь печенежских степей. Целью было — разрушить союз русов и печенегов, науськать кочевников на Русь. Задача эта была далеко не так проста, как может показаться. Напомню, что и на Руси, и в степи выросли два поколения людей, не воевавших друг с другом. Печенежские современники Никифора родились и выросли в племенах, видевших в русах — сильных, достойных уважения союзников, но уж никак не добычу. Если это уважение и было частично утрачено при Ольге, Святослав, одним движением смахнувший «с подноса вселенной» громаду Хазарии, сторицей возместил потерю. Груды добычи, взятой печенегами на руинах разрушенных русами крепостей каганата, были и залогом дружбы с русами, и напоминанием об их мощи. Подкупом тут дела было не решить; часто забывают, что печенеги были просто чересчур дики, чтоб их подкупать. Виднейшая отечественная исследовательница кочевого мира Великой степи, С. А. Плетнева, полагает, что печенеги по уровню развития стояли с индейцами северно-американских прерий XIX века, отличаясь от них разве что знакомством с металлом и, кажется, колесом. Попытайтесь представить себе подкуп кого-нибудь из героев Карла Мая или Фенимора Купера.

Однако Святослав сам дал в руки шпионам Царьграда важный козырь. В походе на Болгарию мадьяры, как и рассчитывал Никифор, стали естественными союзниками Святослава. За десятилетия набегов на Византию по Болгарской земле мадьяры хорошо изучили ее — дороги, долины, перевалы, расположение и силу крепостей. Да и основной военной силе русов — «стене» латной пехоты — было нужно прикрытие с флангов. И в этом отношении, как и во многих других — разведка, диверсии — легкая конница мадьяр была незаменима.

Однако мадьяры были кровными врагами печенегам еще с тех пор, когда оба племени кочевали в причерноморских степях — помните резню, учиненную печенегами кочевьям Арпада. Святослав взял в новый поход печенежских кровников, бывших псов кагана, а их — не взял. Лишил доли в добыче и, что еще обиднее — в славе. Шпионы Никифора умело разожгли обиду кочевников.

Заржали кони, засвистели бичи над впряженными в кибитки быками. Орда двинулась на Русь.

Вскоре до Дуная долетела страшная весть — Киев, мать городов русских — в осаде!

12. «ЧУЖОЙ ЗЕМЛИ ИЩЕШЬ»

Но только свет луны двурогой

Исчез пред утренней зарей,

Весь Киев новою тревогой

Смутился. Клики, шум и вой

Возникли всюду. Киевляне

Толпятся на стене градской…

И видят — в утреннем тумане

Шатры белеют за рекой;

Щиты, как зарево блистают,

В полях наездники мелькают,

Вдали подъемля черный прах;

Идут походные телеги,

Костры пылают на холмах.

Беда: восстали печенеги!

1. Киев осажденный

Орда темна и смуглолица,

Тысячерука, тяжела…

Впервые печенеги пришли на Русь врагами — впервые после 915 года. Кончились полвека мира, отвоеванные для южной Руси отцом Святослава. Город отвык видеть врага у стен. Люди в ужасе бежали на Гору, в княжескую крепость. Печенеги, надо думать, обрушились внезапно, в описанной Феофилактом Болгарским манере. С киевских стен горожане взирали на захлестнувшее окрестности половодье вражьего войска. Ревели волы и верблюды в печенежьих повозках, доносились вопли на гортанном степном наречьи, и надо всем этим висел утробный рев огромных печенежских труб, сделанных в виде голов священных животных-предков печенежского племени — быков-огузов. Всадники помоложе, в нарядных поясах с серебряным набором подлетали почти под самые склоны киевской Горы, гарцуя на красавцах-аргамаках, подбрасывая и ловя копья. А к городу все тянулись новые и новые орды, над которыми колыхались знамена из звериных шкур.

В город сбежался народ со всей округи, а на дворе была весна — самое голодное время, когда осенний урожай уже съеден, а озимый — не сжат. В городе замаячил призрак голода.

По Льву Диакону, Святослав созвал в поход на греков «все молодое поколение россов». Такие походы, где основную силу составляет вся масса свободных неженатых людей, в Новгороде будут зваться позднее повольем. Именно повольники освоят земли до Урала, проникнут в Сибирь, и еще до Куликова поля и Вожи нанесут поражение Золотой Орде. Но городу, из которого ушли все молодые крепкие парни и большая часть прирожденных бойцов княжьей дружины, было оттого не легче.

Воевода Претич собрал ополчение северы, привел к Днепру, но никак не мог решиться переправиться через реку. Ни осажденные, ни черниговская подмога не могли связаться друг с другом. А в городе между тем становилось нечего есть. Вече всерьез обсуждало сдачу города печенегам. Это, кстати, любопытная деталь. Мы уже припоминали, что в летописи дважды говориться об осаде печенегами русских городов, и оба раза осажденные всерьез помышляли открыть печенегам ворота. О позднейших осадах русских городов половцами, тем более — ордынцами, ничего подобного не говориться. Или не рассматривали русы печенегов, как таких уж страшных врагов? Но ведь знали, не могли не знать, что печенеги способны на многое — вспомним Феофилакта Болгарского, вспомним вырезанные становья орды Арпада. А плен, в особенности — плен у степняков, русы рассматривали как величайший позор, и готовы были на самоубийство, чтоб избежать его. Загадка!

В конце концов стали искать кого-нибудь, чтобы сообщить людям «той стороны Днепра» — киевляне больше не могут терпеть. Вызвался один «отрок» — не то подросток, не то младший дружинник: «Я проберусь». Ему ответили: «Иди». Парень вышел из города — очевидно, ночью — и, с уздечкой в руках, расспрашивая встречных печенегов — «Не видали ли моего коня» — добрался до реки, скинул одежду, кинулся в воду и поплыл. Лучники печенегов не смогли его подстрелить, а с другого берега, привлеченная шумом погони уже приближалась ладья.