Андрей Богданов - 1612. Рождение Великой России Страница 62

В условиях жуткого голода удивительно, что Струсь сумел защитить остающихся в Кремле русских, только потребовал выслать вон их жен и детей. Встревоженные бояре обратились за обороной к Пожарскому. Тот с Мининым встретил выходящие из Кремля семьи и укрыл их в своём лагере, несмотря на ярость казаков, грозивших убить князя за то, что не дал грабить боярынь.

Увидев, что Пожарский держит слово, взбунтовался осаждённый гарнизон. Николай Струсь едва уговорил товарищей прежде послать к Пожарскому послов. О почётной капитуляции речи уже не было: исстрадавшиеся воины просили только оставить им жизнь. 24 октября ворота Кремля отворились. Первыми выходили бояре, дворяне и купцы. При виде их казаки выхватили сабли и закричали: «Надобно побить этих изменников, а животы их поделить в войске!» Но Земское ополчение грозно стояло тут же в боевой готовности. Пошумев, казаки ушли в свой лагерь.

Спасение московской знати стало крупным вкладом Пожарского в дело примирения после гражданской войны. С самого начала Дмитрий Михайлович отнесся к сидевшим в Кремле с поляками и сдавшимся ему аристократам не как к пленникам, приняв их всех в качестве видных чиновных людей. И впоследствии он настаивал на том, чтобы люди, повоевавшие в Смуту на разных сторонах, отложили всякую ненависть нравно предали забвению прегрешения друг друга.

Свято выполнил князь и свои обещания полякам. Их начальные люди и доставшиеся Пожарскому по договору с Трубецким рядовые сохранили жизнь и были разосланы в заточение по разным городам. Тогда как несчастные, доставшиеся казакам, были убиты почти все. Имущество пленных Минин справедливо разделил между казаками. Когда в Нижнем Новгороде разъяренный народ бросился на пленных, едва не разорвав Будилу с товарищами, мать Пожарского сумела их защитить, блюдя слово сына. Впоследствии пленные содержались на свободе, даже получали жалованье, и были обменяны на русских полоняников. В частности, Струсь вернулся в Польшу взамен ростовского митрополита Филарета (отца царя Михаила Романова, будущего патриарха Московского и всея Руси).

Легко представить, как было трудно защитить пленных даже в Земском ополчении, когда русские войска, соединившись на Красной площади, торжественно вступили в Кремль и увидели загаженные соборы и оскверненные святыни. Князь Пожарский не последовал примеру князя Трубецкого, поселившегося в Кремле. Он остановился на Арбате и, пока знать интриговала, занялся строительством на собственные средства храма в честь иконы Казанской Богородицы, с которой освободители вступили в Китай-город.

По очищении Москвы заботами Пожарского были организация обороны от нашествия польского короля и утверждение власти «Совета всея земли» на местах. К зиме, когда военная опасность спала, по всей стране были разосланы грамоты о Земском соборе{126}, который уже в начале 1613 г. избрал государем всея Руси Михаила Фёдоровича Романова{127}.

В источниках есть упоминание, что Дмитрий Михайлович не вполне одобрял выбор на трон юного Михаила Романова, опасаясь, что тому не удастся сохранить в стране порядок. Пожарский будто бы предлагал «не выбирать в великие князья никого из своих одноплеменников, так как с ними не было никакого счастья и удачи и без чужой помощи никак нельзя будет отстоять от врагов и оборонять страну, но надо взять великого князя из чужих государств» (при безусловном соблюдении тем православной веры){128}. Но вполне вероятно, что это была просто инсинуация иноземцев. Против Михаила Фёдоровича Романова Пожарский публично никогда не высказывался.

1 июля 1613 г. новый государь венчался на царство. Пожарский был пожалован боярином, Минин стал думным дворянином. Дмитрий Михайлович получил в награду старинную родовую вотчину Ландех, богатое село Холуй с соляными промыслами и земли в Суздальском уезде.

БОЯРСКИЙ СУД

Историки справедливо возмущаются тем, что Пожарский был возвышен и вознагражден значительно меньше Трубецкого и других бояр, да и само награждение было укорным. Так, прежде Пожарского в бояре из стольников попал князь Иван Борисович Черкасский — тот самый, что помогал полякам подавлять московское восстание, в котором сражался и получил тяжкую рану князь Дмитрий Михайлович! Справедливости ради надо заметить, что этой ситуации Пожарский был не одинок. Например, князь Фёдор Иванович Волконский Мерин, не щадя жизни боровшийся с интервентами с начала Первого ополчения до очищения Москвы, получил меньше, чем его родич Григорий Константинович Волконский, все это время просидевший с поляками в Кремле, составляя счетные книги раздаваемым интервентам царским сокровищам! Но важно, что Дмитрий Михайлович был доволен.

Разбогатев, он мог на широкую ногу вести жизнь большого барина-вотчинника, не завидуя придворным интриганам и старательно уклоняясь от политики{129}. Неудивительно, что князь был вновь призван на службу только в 1615 г., когда обострились военные действия со шведами и поляками. Пожарского послали па выручку осаждавшему Смоленск князю Дмитрию Черкасскому, коммуникации которого перерезал неуловимый пан Лисовский с отрядами заматерелых разбойников.

Пожарский сумел настичь Лисовского{130}. В ожесточенном сражении перевес клонился то на одну, то на другую сторону. Наступил момент, когда большая часть русского воинства побежала, но князь с двумя сотнями дворян и пехотой укрепился в обозе, сумел отбиться и вновь собрал беглецов. За три дня, пока противники стояли /фуг против друга, не решаясь на новое сражение, Пожарский перекупил на свою сторону иноземных наемников Лисовского. Затем не пропустил его буйные ватаги к Калуге, но сам приболел. По его просьбе Лопата-Пожарский прогнал наконец опасного противника за рубеж.

Позже Пожарского поставили во главе экстренного сбора со всего государства «пятой деньга» на завершение войны с Полыней и Швецией. Он участвовал в переговорах со шведами, завершившихся в 1617 г. Столбовским миром. Осенью этого года князь спешно выехал воеводой в Калугу, успел собрать войска и отразить поляков от стен города.

Читатель, знакомый с родной историей (а иной и не возьмет в руки эту книгу), понимает, конечно, что знатная придворная челядь измывалась над Пожарским. Знати было особенно приятно заводить «местнические дела», в которых герой освобождения Москвы оказывался виноватым перед каким-либо придворным лизоблюдом, который и сабли-то в руки не брал{131}. Но это так, к слову: аналогично обращались со всеми выдающимися русскими полководцами в XVII в. А в XVI в. поступали проще — их всех попросту казнили{132}.

Однако весной 1617 г. положение Дмитрия Михайловича Пожарского при дворе волшебным образом улучшилось. Дело в том, что на польском рубеже готовился в поход на Москву тот самый королевич Владислав, которому большинство московской знати в своё время целовало крест, призывая на царство. Одно перечисление польских и литовских воевод, ставших под знамя Владислава с московским гербом, говорило о мощи нашествия. Довольно упомянуть великого канцлера литовского Льва Сапегу и старого гетмана Яна Карла Ходкевича (с ними шел ещё десяток виднейших воинов). С юга же к Москве рвался, разоряя всё окрест, гетман реестрового украинского казачества Конашевича Сагайдачный с 20-тыс. войском.

«Я иду на Москву, — сказал Владислав армии на русском рубеже, — во славу Господа Бога моего и святой католической веры. Иду воздать благодарность великой Речи Посполитой, которая воспитала меня и теперь отправляет для воинской славы, расширения границ и завоевания северного государства!»

Когда королевич Владислав пошёл на Москву, Пожарский выступил из Калуги к Можайску. Князь в тяжелейших условиях вывел из окружения конницу князей Черкасского и Лыкова, несмотря на продолжавшие одолевать его местнические оскорбления. Серьезную помощь главному воеводе оказал em товарищ князь Григорий Константинович Волконский. Другие воеводы не могли выполнить столь сложной задачи, многие вообще спешили сдаться неприятелю. Города переходили в руки врага один за другим, с боем, а чаще без боя. Королевич с запада и гетман Сагайдачный с юга подошли к Москве.

Задержать Сагайдачного на рубеже Оки Пожарскому и Волконскому не удалось. Дмитрий Михайлович тяжко болел и в Серпухове совсем слёг, ожидали его кончины со дня на день. Царь отозвал его в Москву. Г.К. Волконский остался сдерживать Сагайдачного, с боями отступая к Коломне. Не раз его братья Фёдор и Пётр, командуя арьергардом, атаковали прорвавшихся казаков с саблями в руках. Всего полторы сотни храбрецов, все, как и воеводы, израненные, прибились в Коломну. Оттуда войско ушло в Москву: главный бой вновь предстоял под стенами столицы.