Лев Прозоров - Святослав Страница 63

Только вождь печенегов, в силу своего положения обязанный быть самым храбрым в племени, рискнул вернуться и посмотреть, что же на самом деле происходит. В «бесчисленной» орде не нашлось ни одного человека, рискнувшего к нему присоединиться. Что ж, и это тоже долг вождя — отвечать за племя перед богами. И если земной бог гневается на сынов Бече, то кто лучше вождя объяснит ему, зачем они пришли сюда, кто лучше сможет вымолить у свирепого Белого Бога с Севера прощение для племени? Если же не сумеет… что ж, он — вождь, ему отвечать.

Это тоже привилегия вождей, князей, конунгов — ложиться очистительной жертвой за народ на алтарь гневного божества.

Может, Он насытится одной жертвой. Может, Он не будет наказывать племя.

Подъехав ближе, вождь печенегов увидел наверняка ничего не прояснившее ему зрелище эвакуации Ольги с двором и внуками.

Его заметили. Претич, наверняка махнув отрицательно рукой какому-нибудь чересчур ретивому ополченцу, ухватившемуся за лук, выехал навстречу нарядному одинокому степняку на красавце-скакуне в пышной сбруе.

Еще не подъехав вплотную, печенег окликнул…

Вот еще недомолвка — на каком языке они говорили? Претич мог знать язык кочевников. Но, учитывая обстоятельства, скорее уж печенег обратился к нему, коверкая, наверно, безбожно русские слова: "кто се приде?" Кстати, и по стилю диалога можно догадаться, что на родном языке говорил, строя сравнительно длинные предложения, Претич. Печенег же изъяснялся рублеными фразами.

Претич ответил: «Люди с той стороны». Ответ, что называется, дипломатичный — ничего нового печенег узнать из него не мог. Он и сам видел, что перед ним — люди, и что они только что переправились из-за реки Варух, как сыновья Бече звали Днепр.

Я так и чувствую через десять с лишним веков молчание, повисшее вслед за этими словами. Слишком важным был для дикаря следующий вопрос, слишком страшным мог быть ответ, чтоб его было легко задать.

Наконец, вождь решился: «А ты князь ли?».

Претич ответил: «Я дружинник его, пришел в сторожах, а за мной — главное войско и князь, бесчисленное множество». Летописец замечает: «Так сказал он, чтобы напугать печенегов». «В сторожах» — говоря нынешним языком, в разведотряде. Так что пред нами диалог командира русских разведчиков с вражеским главкомом.

Печенег едва ли слышал его, буквально раздавленный свалившимся на него после первых слов воеводы облегчением.

Не Он! Пусть Его человек, но — человек, не Он!

Вряд ли привыкший перед своими воинами быть непроницаемым вождь удержал мальчишечью ухмылку облегчения. А может, и удержал, только вспыхнули бешеной радостью темные рысьи глаза.

«Будь мне друг», сказал степняк Претичу.

«Так и сделаем», отвечал ему воевода.

Они ударили об руки. В те времена это был не такой дешевый, напрочь обесцененный дежурной вежливостью, хуже — корректностью, жест, как в наши дни. Что далекий Х век — еще лет сто назад далеко не всякому в обществе подавали руку. Еще раньше всякое важное дело между людьми закрепляли рукобитьем. С момента, когда сват ударял об руку с отцом невесты, брак считался делом бесповоротно решенным. А Новгородская судная грамота 1471 года требует закреплять рукобитьем крестное целование, самую, в общем-то, священную для христиан присягу. Уж не отсюда ли пошла потом русская поговорка: «По рукам, и за бога»? Не был этот обряд чужд и восточным народам арийского происхождения, к которым, как уже говорилось, принадлежали печенеги. «Поданная правая рука — самый верный залог дружбы у персов», писали древние путешественники, «Ведь после того, как подана правая рука, не позволено у них ни обманывать, ни сомневаться».

Чем это было для Претича? Просто дипломатическим ходом? Два раза печенеги осаждали русские города, согласно летописи, и два раза вече всерьез толковало о сдаче. И оба раза печенегов обманывали, проводили, словно медведя на вершках и корешках, словно и впрямь бледнолицый хитрец — простодушного сына прерий. За другими степняками история не сохранила такой репутации простаков, наоборот. Так что ж — и это просто обман? Надул хитрый Претич дикаря? Мне кажется, нет. Мне кажется, что рус, воин и воевода прекрасно понял степняка, понял, что и зачем его привело. Человек, в одиночку идущий туда, откуда сбежало огромное полчище — храбрец. Человек, готовый ответить за свое племя перед богом — истинный вождь. Пусть он и дикарь из степного племени — он достоин уважения и дружбы руса.

Печенег подарил Претичу коня, стрелы и саблю. О том, что такое конь для воина-степняка, написано немало. Этот дар, собственно, был символом безграничного доверия вождя печенегов к новому другу. Ну не с двумя же саблями и не с заводным же конем он прорывался против подхваченного ураганом паники, обезумевшего от ужаса племени?! Конь кочевнику — друг, почти побратим. Больше — это половина собственного «я» степняка. Он живет верхом на коне. Как надо было стремиться к дружбе, кого видеть в новом друге, чтоб сделать такой подарок?

Претич оценил дар и ответил равноценным. Он подарил печенежскому вождю меч, броню и щит. Дар этот был, конечно, очень ценен и в чисто материальном плане — вспомните, читатель, как оценивали кольчуги и мечи славян и русов арабы, великолепный оружейники. Как ромеи собирали русские клинки, как Рено де Монтабан стал неуязвим для оружия врагов благодаря «кольчуге из Руси». Но, конечно, смысл дара был в ином. Меч, наследие отца — вспомните: «Я не оставляю тебе иного наследства, кроме этого меча» — неразлучный спутник воина-руса. Этот дар стоил печенежского скакуна. Это показывает, насколько серьезно отнесся воевода к дружбе с кочевым вождем. Более того, он не расстался с дарами друга до смерти — его так и положили в могилу. С конем в печенежской сбруе, с печенежской саблей, с печенежскими луком и стрелами. Его курган носил имя Черной могилы — предание связало его с именем защитника своего края от хазарской чумы, князя Черного. Но, после раскопок, в нем обнаружили останки руса Х века с доспехами и конем, в сопровождении жены и мальчика-подростка (сына? Оруженосца?), нашли в кургане монету Никифора Фоки и печенежское оружие. Тогда и вспомнили знатного руса, жившего в одно время с Фокой и поменявшегося оружием с печенегом.

Жаль, не найдено печенежской могилы, с русской кольчугой и шлемом, с мечом, меченым именем Людоты или Славимира. Хотя, как знать — судьба степняка переменчива. Может, и не было у храброго вождя никакой могилы, и тризну по нему правили коршуны с воронами, а плакала на ней пробегавшая тучка…

Но я верю, что Боги степи не оставили храбреца. Уже после гибели нашего героя от рук печенегов, к его старшему сыну пришел и поклялся служить ему печенежский князь Илдея. Что-то уж очень знакомое в этой преданности и беззаветной отваге. Уж не Илдея ли выехал тогда к Претичу?

Надо думать, подарил воевода печенегу и коня — не пешком же он нагонял свое племя? Его и на коне было теперь отыскать непросто, а пеший степняк в чужой, а после набега — просто враждебной — стране почти готовый покойник. Просто русский конь, пусть и неплохой, пусть и дружинный, на фоне скакуна вождя печенегов поблек и в летопись не попал.

Как видите, тактика киевских князей себя вполне оправдывала. Правда, при этом князь должен внушать уважение даже диким разбойным соседям. Вот младший сын нашего героя печенегам такого уважения не внушал. Вспомнить только, как у брода на Трубеже — в 50 километрах от Киева! в одном дне пешего пути! — печенежский вождь кричал ему: «выпусти мужа, а я своего, да пусть борются. Твой одолеет — дам три года мира, мой одолеет — будем вас три года разорять!». Этот степняк по наглости побивает, пожалуй, даже Басаева — тот все-таки хамил в лицо «всего лишь» премьеру, а не правителю русской державы. А тот предложение степняка принял. И во всем-то его войске не нашлось никого пригоднее ремесленника-кожемяки. Спасибо ему, защитил Русь. А ну как не одолел бы? Очень показательны эти сказания о двух отроках — том, что с уздечкой, и кожемяке. Видно, как изменилось отношение печенегов к Руси, к ее правителю, после крещения. Собственно, к нему проявляли гораздо меньшее почтение, чем к рядовому язычнику, «пришедшему в сторожах».

Но мы отвлеклись. До крещения, до дикаря, смеющегося в лицо сыну того, чье имя обращало в бегство орды его предков — еще не одно десятилетие. Пока же — подведем черту под повествованием о том, как сметка русов и бесстрашная честность печенега положили конец интриге Никифора Фоки.

2. Сыновья

Выводил орел сврих детушек,

Сизых молодых орлятушек.

Как добрый молодец стал на возрасте,

Его детушки стали быть на возрасте.

Печенеги ушли, но память о них осталась. И не только память — бродили еще по русской земле разбойные ватаги, Киевляне боялись поить коней в речке Лыбеди, названной по имени сестры основателя Киева и первого полянского князя. На Русь, очевидно, пришел не один вождь, и не одна орда. Тогда на Дунай и поспешил гонец с черной вестью.