Александр Свечин - Эволюция военного искусства. С древнейших времен до наших дней. Том первый Страница 63

Кроме непрестанного строевого обучения, доводимого до виртуозности[175], основным средством поддержания дисциплины являлась палка, которой официально были вооружены унтер-офицеры. В жертву дисциплине были принесены все требования гуманности, права, частные интересы. Фридрих Великий часто повторял, что солдат должен бояться палки своего капрала больше, чем вражеской пули. Вначале в своих инструкциях Фридрих указывал, что обучают солдат не ударами, а терпением и методичностью, и что солдата следует отколотить палками, но с умеренностью, только если он начнет резонерствовать или если не обнаружит старания. Но после сражения при Цорндорфе, где он, под влиянием столкновения своей пехоты с русской, испытал разочарование, он прямо рекомендовал офицерам налечь на палку. Солдат был защищен от произвола капитана, который мог его заколотить палками на смерть, только тем, что защищает рабочий скот от калечения его погонщиком: капитан, который беспредельным применением палки калечил бы своих солдат или вызвал бы среди них усиленное дезертирство, оказался бы в убытке, так как рота должна была содержаться в комплекте, а вербовка новых солдат стоила денег. Мориц Саксонский настаивал на том, что вербовка солдат отнюдь не должна производиться государством, а должна по прежнему вестись капитанами, так как если исключить частный интерес капитанов в сохранении попавших к ним в роту солдат, то все солдаты погибнут[176]. Действительно, в Пруссии палка особенно свирепствовала в гвардии, которая укомплектовывалась не капитанами, а попечением короля. Фридриху пришлось издать приказ по гвардии, которым он воспрещал ротным командирам во время наказания палками приговаривать, — «отправляйте его ко всем чертям, король на замену пришлет нам другого». Для гвардейских офицеров пришлось ввести штраф — за лишение солдата побоями здоровья, препятствующее дальнейшему несению службы; офицер за такое увечье солдата уплачивал королю убыток — стоимость вербовки нового солдата, и приговаривался на 6 месяцев к заключению в крепости Магдебург. В армии, где капитан сам нес убытки от чрезмерного увлечения палкой, никаких ограничений не было. Выходившие из прусских кадетских корпусов офицеры отличались грубостью и малообразованностью; до середины XIX веки прусские офицеры говорили на простонародном, нелитературном языке.

Фридрих Великий относился к своим офицерам с едва переносимым презрением, окружал себя представителями несравненно более утонченной культуры, выписывал для своей «дворянской академии» французских профессоров.

Генеральный штаб. Семилетняя война выдвинула во всех армиях вопрос о генеральном штабе. Каждый полководец, еще в древности имел свой штаб, свой «дом». По мере усложнения военного дела и роста необходимости принимать решения по данным, лежащим вне фактического кругозора полководца, значение сотрудников росло. В 1515 году под Мариньяно швейцарские начальники уже пользовались картами. Макиавелли уже называет географию и статистику театра военных действий «императорскими знаниями», необходимыми полководцу; в помощь ему должен работать генеральный штаб из лиц разумных, знающих и с большим характером; этот штаб является докладчиком полководца и несет работу по разведывательной службе, по сбору и обеспечению картографическим материалом и по обеспечению продовольствием войск; разведывательная служба — войсковая и агентурная — должна быть организована уже в мирное время по отношению ко всем возможным противникам. Но передовые взгляды Макиавелли на сотни лет обгоняли действительный темп развития европейских армий. Офицеры генерального штаба почти не выделялись из общей массы адъютантов; фельдъегеря являлись колонновожатыми, инженеры рекогносцировали позиции и теснины и разбивали лагеря, топографы (инженер-географы) выполняли картографические работы; каждая армия имела, в общем, десять-двадцать специалистов этих категорий; на войне они и являлись ее генеральным штабом, но служба и подготовка их в мирное время вовсе не были упорядочены. Фридрих Великий, несмотря на те удобства, которые давала единоличному командованию линейная тактика, настолько остро почувствовал необходимость в надлежаще подготовленных помощниках, что после Семилетней войны взялся лично за их обучение; он сам выбрал 12 молодых, способных офицеров, имеющих некоторое представление о фортификации и съемке. Занятия — по два часа — происходили еженедельно во дворце (в Потсдаме или Сан-Суси); король начинал короткой лекцией, развивая какое-либо положение теории и иллюстрируя его военно-историческими примерами, и требовал вступления офицеров в дискуссию, после чего каждому давал задачу. Сохранившаяся тетрадка Рюхеля заключает несколько задач по тактике на прикрытие и ведение обозной колонны, на укрепление позиции на полк для прикрытия деревни, проект укрепленного лагеря на армию, описание Силезских гор, сочинения на различные военные темы, работы, имеющие характер рефератов военно-научных — и далеко не первоклассных — сочинений[177]. В конце XVIII столетия прусский генеральный штаб состоял из 15 офицеров и 15 топографов.

Тактика пехоты Фридриха Великого колебалась между чистым огнепоклонством и полным отрицанием значения огня. Несмотря на сохранение сомкнутости строя и на ведение огня исключительно залпами, по команде начальников, очевидцы боев Семилетней войны (Беренхорст) утверждали, что пехотная часть, начавшая стрелять, быстро ускользала из рук командования; солдата, начавшего стрелять, только чрезвычайными усилиями можно было заставить прекратить огонь и двинуться вперед. В действительном бою только первые залпы были дружными; затем они вырождались в беспорядочный вольный огонь. С другой стороны, решительные дистанции огневого боя были коротки; австрийский устав требовал, чтобы при обороне огонь открывался, когда неприятель подойдет на 100 шагов. Имелся большой соблазн — не ввязываться с неприятелем в огневой бой на такой короткой дистанции. Мориц Саксонский поэтому настаивал на производстве атаки без выстрела. К началу Семилетней войны Фридрих Великий склонился к этой же идее. Пехоте внушалось, что собственный ее интерес диктует не задерживаться под огнем неприятеля, а лезть на врага; «король берет на себя ответственность перед каждым солдатом, что неприятель не пустит свои штыки в дело, а побежит». Действительно, штыковая атака, встреченная штыками, представляет чрезвычайно редкое явление в военной истории — одна из сторон побеждает прежде, чем скрестятся клинки; принц де Линь, участник многих походов, свидетельствует, что лишь однажды за всю жизнь, в 1757 г., он слышал лязг удара штыка о штык.

Начало Семилетней войны застало прусскую пехоту обученной, но далеко не воспитанной в этой тактике, известнейшим представителем которой в истории является Суворов. В сражениях 1757 года под Прагой и Колином прусская пехота пыталась атаковать почти без выстрела, прикрывая наступление только огнем легких батальонных орудий. Результаты были неутешительны: в одном случае пруссаки победили с трудом, благодаря кавалерийскому охвату, в другом — были разбиты; развить удар прусская пехота не могла, так как озабоченный сохранением сомкнутости и порядка Фридрих даже запрещал пехоте преследовать бегом неприятеля, дрогнувшего и начавшего убегать при надвижении вплотную пруссаков. Неприятель нес сравнительно небольшие потери, не был потрясен боем; даже в тех случаях, когда атака без выстрела опрокидывала противника, себя она без преследования не окупала — так как наступающие части несли тяжелые потери, особенно в начальниках, и не годились для дальнейшего развития боя. В конце кампании 1757 года — в сражениях под Росбахом и Лейтеном — прусская пехота наступала уже со стрельбой, а в начале следующего года Фридрих Великий воспретил производство атак без стрельбы. Требования борьбы на измор против превосходных сил коалиции заставляли и стратегию и тактику эволюционировать в сторону более экономного ведения войны.

Прусский солдат давал до 4 залпов на стрельбище; боевая скорострельность достигала 2–3 залпов в минуту. Батальон был разделен на 8 плутонгов[178], и огонь вели плутонги по очереди. В течение 20-ти секунд следовали один за другим залпы всех 8 плутонгов, начиная с правофлангового, и в момент залпа левофлангового плутонга правофланговый уже готов был к новому залпу. Такая организация огня являлась своего рода требованием идти в ногу при стрельбе, заставляла подравнивать огонь, напрягать внимание, дисциплинировала войска. Хотя в бою этот искусственный огонь редко удавалось сохранить, все же другие армии стремились подражать прусской в этом кунстштюке.

Пехота образовывала две линии. В теории в эту эпоху царствовала идея косого боевого порядка. Уже Монтекуколи указывал на выгоды устремления сил против одного неприятельского фланга, с возможным его охватом, и оставления пассивного заслона против другого. Фолар, фанатик идеи колонны, блестяще реконструировал косой боевой порядок Эпаминонда в сражениях при Мантинее и Левктрах, а Пюи-Сегюр возвел его в доктрину. Фридрих Великий, большой поклонник Фолара и Пюи-Сегюра, в течение десяти лет перед Семилетней войной упорно разрабатывал на учениях технику атаки косым боевым порядкам. Последний может быть охарактеризован, как стремление произвести охват, не принося последнему в жертву ни непрерывности фронта, ни наступления по параллельным направлениям. В конце концов, техника косого порядка Фридриха вылилась в наступление в уступной форме, причем каждый следующий батальон двигался, отстав на 50 шагов от своего соседа. Эта форма наступления облегчала сохранение порядка при маневрировании, сравнительно с наступлением общим фронтом, тянувшимся на две версты; но сама по себе, конечно, она не давала преимуществ и даже позволяла противнику бить подходящих пруссаков по частям. Решительное значение она приобретала у Фридриха лишь вследствие концентрации сил на ударном фланге, где король развертывал свой резерв в виде третьей линии и иногда устраивал и четвертую линию из гусар, а, главным образом, вследствие внезапности, с которой Фридрих развертывал свой косой боевой порядок против фланга противника. Вероятно, прусская пехота под Лейтеном, выведенная внезапно на продолжение фланга противника, одержала бы равный успех и простым фронтальным ударом, но все современники усматривали какую-то таинственную силу в «косом» маневрировании прусского фронта; соседи стремились копировать его.