Борис Романов - Император, который знал свою судьбу. И Россия, которая не знала… Страница 64

Под революциею народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образцу — движение, которое, всегда останавливаясь перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низвержением одной политической формы для замещения ее другою и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России. <…> Наше дело — страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.

Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны соединиться с ЛИХИМ РАЗБОЙНИЧЬИМ МИРОМ, этим истинным и единственным революционером в России.

Вот такой «катехизис»…

Конечно, не все рядовые революционеры и даже не все их вожди вполне соответствовали этому «идеалу», но в биографии каждого из лидеров большевиков виден дьявольский огонь этого «катехизиса».

Ленин не только ценил Нечаева и считал его «титаном революции», но многое воспринял от него в вопросах тактики и методов борьбы с противниками.

В 1926 году в издательстве «Московский рабочий» вышла книга большевистского историка Александра Гамбарова «В спорах о Нечаеве» [31]. В ней он пишет: «…К торжеству социальной революции Нечаев шел верными средствами, и то, что в свое время не удалось ему, то удалось через много лет большевикам, сумевшим воплотить в жизнь не одно тактическое положение, впервые выдвинутое Нечаевым».

Но мнению Гамбарова, Нечаев был не только большевиком, но и ленинцем. Установив, в чем заключается нечаевский «ленинизм», Гамбаров пишет: «Революция одинаково освящает все средства в политической борьбе. За эту основную максиму на Нечаева набрасывались все его политические враги и противники от Каткова до народников и целой плеяды буржуазных историков, считая «отвратительным» присущий Нечаеву «макиавеллизм». Предвидя это, Нечаев неоднократно заявлял о своем «презрении к общественному мнению» и даже гордился подобными выпадами против него. Отсюда положение, служившее Нечаеву девизом: «Кто не за нас, тот против нас». А разве не этим девизом руководились массы в октябре 1917 года, когда они шли против твердыни капитала, против вчерашних лжедрузей революции?»

Поправим большевистского историка: не массы, конечно, а большевистские вожди и их боевые отряды. Их в октябре 1917 года было еще совсем немного.

Так или иначе, но Гамбаров нашел в идеологии Нечаева все основные характеристики большевистского коммунизма.

«Морали в политике нет. Есть только целесообразность»

В кругу своих ближайших соратников Ленин восторгался Нечаевым, называя его «титаном революции». При создании своей партии и позднее Ленин всегда применял методы Нечаева и проповедовал его идеи. И только в этом свете таинственные пути и методы большевистской партии и революции становятся понятны.

Владимир Бонч-Бруевич, один из ближайших соратников Ленина с самого дня основания большевистской партии, писал после смерти вождя (в 1934 году) в журнале «Тридцать дней» [124]:

До сих пор не изучен нами Нечаев, над листовками которого Владимир Ильич часто задумывался, и когда в то время слова «нечаевщина» и «нечаевцы» даже среди эмиграции были почти бранными словами, когда этот термин хотели навязать тем, кто стремился к пропаганде захвата власти пролетариатом, к вооруженному восстанию и к непременному стремлению к диктатуре пролетариата, когда Нечаева называли, как будто бы это особенно плохо, «русским бланкистом», — Владимир Ильич нередко заявлял о том, что какой ловкий трюк проделали реакционеры с Нечаевым с легкой руки Достоевского и его омерзительного, но гениального романа «Бесы», когда даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву… Владимир Ильич говорил: «Совершенно забывают, что Нечаев обладал особым талантом организатора, умением всюду устанавливать особые навыки конспиративной работы, умел свои мысли облачать в такие потрясающие формулировки, которые оставались памятны на всю жизнь. Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос «кого же надо уничтожить из царствующего дома?» Нечаев дает точный ответ: «всю большую ектению» [24]. Ведь это сформулировано так просто и ясно, что понятно для каждого человека, жившего в то время в России, когда православие господствовало, когда огромное большинство так или иначе, по тем или другим причинам, бывали в церквах, и все знали, что на великой, на большой ектений вспоминается весь царствующий дом Романовых. Кого же уничтожить из них? — спросит себя самый простой читатель. Да весь дом Романовых! — должен он был дать себе ответ. Ведь это просто до гениальности». Так неоднократно говорил Владимир Ильич.

Заметим в скобках, что эти признания ближайшего соратника вождя фактически являются обвинительным приговором Ленину в убийстве Царской семьи и их ближайших родственников (великих князей и княжен) в 1918 году.

…В речи, произнесенной 4 октября 1920 года в Москве, Ленин сказал [124]:

Всякую нравственность внеклассового понятия мы отрицаем. Мы говорим, что это обман. Мы говорим: нравственно то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества.

Перед разгоном Учредительного собрания (в январе 1918 года) состоялся разговор Ленина с группой левых эсеров, о чем вспоминал С. Мстиславский в своих «Записках о Ленине»: «Спиридонова говорила очень возбужденно: сказала что-то о" хулиганстве" и упомянула о морали. Ленин сейчас же поднял брови: «Морали в политике нет. Есть только целесообразность» [28, т. 5, с.166].

Своими главными союзниками он на самом деле считал не столько «сознательный пролетариат», сколько — подобно Нечаеву — людское отчаяние и озверение. Подстрекая к дерзанию членов своего ЦК, не веривших в успех восстания, он накануне Октября писал им так: «3–4 июля восстание было бы ошибкой… не было такого" озверения"… Теперь картина совсем иная… За нами верная победа, ибо народ уже близок к отчаянию». [60, т. 34, с. 244]. В начале XX века и ранее российское общество было уверено, что политика (и внешняя, и внутренняя) должна быть нравственной. И до 1917 года Ленин мог восхищаться Нечаевым только в узком кругу ближайших соратников.

Но вернемся во времена Нечаева, когда Россией управлял император Александр III.

Глава 2

Контрреформы Александра III

В России мировой финансово-промышленный кризис начала прошлого века был осложнен тринадцатью годами «подморозки» Александра III (1881–1894), который своими контрреформами во всех сферах внутренней политики сильно ограничил тот потенциал для развития, который получила Россия после реформ его отца. В последние годы царствования Александра II из-под ног революционеров-террористов стала уходить социальная почва. Его убийство случилось как раз тогда, когда общественное мнение стало разворачиваться в пользу Царя-Освободителя, а усилиями его единомышленника, министра внутренних дел Михаила Тариэловича Лорис-Меликова, в России стало устанавливаться ОБЩЕСТВЕННОЕ СОГЛАСИЕ (совмещение политики и нравственности!). А вот Александр III, по выражению Георгия Плеханова, тринадцать лет сеял ветер — неудивительно, что его сыну, Николаю II, пришлось управлять кораблем России в период революционных бурь.

К 1881 году Россия стояла накануне второго этапа великих реформ. Власть, снова овладев инициативой, налаживала диалог с общественными силами. Реформаторски настроенная группировка в «верхах» никогда не была столь сплоченной и сильной. 1 марта 1881 года убийство Александра II оборвало открывавшиеся перед страной перспективы.

Программа Лорис-Меликова была достаточно проста и убедительна: облегчить налоговое бремя, помочь крестьянам, повысить эффективность управления общинами, наладить контакт с прессой, а главное — превратить общество из пассивного наблюдателя (а потому и постоянного критика) любых действий власти в организованную силу, разделяющую с нею бремя ответственности за судьбу страны. Оживить, воодушевить русское общество могло только реальное дело. По мысли Михаила Тариэловича и его единомышленников, таким делом должно было стать участие общественных избранников в разработке самих реформ.

Задуманное реформаторами и одобренное императором Совещательное собрание представителей земств и городов (всего около сотни человек) можно было бы воспринимать как подобие первого российского парламента, правда, весьма непохожего на парламенты европейские. И все же сам Александр II, одобрив предложение Лорис-Меликова, заметил: «Я дал согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции» [67, т. 4]. Эти слова были произнесены утром 1 марта 1881 года. В этот же день император был убит…