Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август… Страница 66

Финансовая система Тиберия прошла серьезное испытание на прочность в тридцатых годах, когда в империи случился кризис денежного обращения. Государство тогда решило принять меры против ростовщичества. Был принят закон о ликвидации долгов. Следствие его сказалось, однако, достаточно печальным для финансов Рима. Нарушилось денежное обращение, возникла нехватка наличности. Закон о ликвидации долгов привел и к принудительной продаже земельной собственности.{408} Пришлось вмешаться самому Тиберию, и вмешательство оказалось и своевременным, и эффективным. Меняльные конторы — банки того времени — получили от государства денежные вливания на сумму в сто миллионов сестерциев. С них при этом было взято обязательство применить этот капитал для выдачи беспроцентных ссуд задолжавшим землевладельцам. Денежный рынок восстановился, и кризис ушел в прошлое.{409}Разумная финансовая политика Тиберия, основанная на продуманной налоговой системе, не разоряющей налогоплательщиков, на экономии средств путем отказа от непроизводительных расходов на зрелища для народа, отказе от большей части престижного строительства, от раздач щедрых жалований частным лицам, не могла не дать своих плодов. У государства была не только полная казна, чему способствовала и продуманная внешняя политика Тиберия, позволившая избежать тяжелых и длительных войн, но и возможность тратить немалые деньги в экстренных случаях. А таковых за годы правления Тиберия было довольно много. Достаточно вспомнить страшное землетрясение семнадцатого года в Малой Азии, когда были разрушены двенадцать городов некогда могучего царства славного своим богатством Креза, включая древнюю столицу Лидии Сарды. Тиберий тогда немедленно освободил пострадавшие города от налогов на пять лет и распорядился выдать из казны десять миллионов сестерциев на восстановительные работы. В 26 г. в самом Риме грандиозный пожар буквально испепелил множество домов на густонаселенном холме Целий. Южная часть города практически выгорела полностью. Целий не только был полностью отстроен, но Тиберий немедленно организовал раздачу денег погорельцам в возмещение понесенных убытков. Этим он сразу пресек толки, связывающие случившуюся беду с дурным предзнаменованием — отъездом императора из Рима. В итоге римляне не могли не оценить по достоинству дела своего правителя. По свидетельству Тацита, «В сенате ему принесли благодарность за это знатные граждане, и народ восхвалял его, ибо, не взирая на лица и безо всяких просьб со стороны приближенных, он помогал своей щедростью даже неизвестным ему и разысканным по его повелению погорельцам. Кроме того, в сенате было сделано предложение переименовать Целиев холм в Священный, ибо, когда всё вокруг было истреблено пламенем, осталась невредимой только статуя Тиберия, стоявшая в доме сенатора Юлия. То же произошло некогда с изображением Клавдии Квинты: её статуя, установленная нашими предками в храме Матери богов, дважды избежала разрушительной силы пожара. Клавдии — священны, к ним благоволит божество, и нужно, чтобы была особо отмечена святость места, в котором боги оказали принцепсу столь великий почет».{410}

Впрочем, Целий так и остался Целием. Так он именуется и в наши дни.

Десять лет спустя Тиберию пришлось щедро восполнить римлянам убытки от наводнения, когда значительная часть столицы была затоплена водами бурно разлившегося Тибра. На этом бедствия 36 г. для Рима не закончились. К стихии воды добавилась и стихия огня. Тацит сообщает:

«Тот же год поразил Рим ужасным пожаром: выгорела часть цирка, примыкающая к Авентинскому холму, и все строения на Авентинском холме. Уплатив владельцам сгоревших усадеб и доходных домов их полную стоимость, Цезарь (Тиберий — И.К.) обратил несчастье себе во славу. Эти щедроты обошлись в сто миллионов сестерциев и встретили в простом народе тем большее одобрение, что для себя принцепс строил очень умеренно и даже в общественном строительстве ограничился возведением лишь двух зданий: храма Августу и сцены театра в Помпеях; да и то, когда их постройка была закончена, он уклонился от их освящения, то ли из презрения к пышным обрядам, то ли по старости.{411}

Тиберий не гнался за славой Августа, гордо заявляющего, что он принял Рим кирпичный, а оставил его мраморным.{412} Единственное, на что денег он не пожалел, это строительство дорог военного назначения в Северной Африке, Испании, Галии, Далмации и Мезии.{413} Как человек военный, многоопытный полководец, он лучше других понимал значение коммуникаций.

Исключением, пожалуй, можно считать постройку Тиберием на Палатине великолепного дворца — императорской резиденции. Размеры его были впечатляющими: 150 на 120 метров. Здесь Тиберий решительно отошёл от заветов Августа. Если основатель принципата жил «сначала близ римского форума, над Колечниковой лестницей, в доме, принадлежавшем когда-то оратору Кальву, а потом — на Палатине, в доме Гортензия; но и этот дом скромный, не примечательный ни размером, ни убранством, — даже портики были короткими, с колоннами альбанского камня, а в комнатах не было ни мрамора, ни штучных полов»,{414} то преемник его обитал в роскошном дворце. Чем эти перемены были вызваны? Стремлением Тиберия повысить престиж императорской власти? Вполне возможно. В походах-то он был знаменит своей неприхотливостью, да и в мирной жизни за роскошью для удовольствия не гнался. Кстати, ни современники, ни историки римские последующих времен в вину Тиберию дворец на Палатине не ставили. Казны он не истощил. Но вот на нужды простого народа, когда в силу природных обстоятельств дорожало зерно, Тиберий денег не жалел. Миллионы сестерциев для облегчения жизни римлян, от дороговизны хлеба страдающих, текли из казны рекой в случае необходимости. А вот, что сообщает нам Светоний относительно политики Тиберия в отношении расходов, явно непроизводительных:

«На театральные представления и гладиаторские бои он сократил расходы, убавив жалование актёрам и сократив число гладиаторов. Горько жалуясь на то, что коринфские вазы продаются по неслыханной цене, а за трёх краснобородок однажды было заплачено тридцать тысяч, он предложил ограничить расходы на утварь, а сенату поручил каждый год наводить порядок в рыночных ценах; за харчевнями и кабаками должны были строго следить эдилы, не позволяя в них даже печенье выставлять на продажу. А чтобы и собственным примером побудить народ к бережливости, он сам на званых обедах подавал к столу вчерашние и уже початые кушанья, например, половину кабана, уверяя, что на вкус половина кабана ничем не отличается от целого. Он запретил приветственные поцелуи, а обмен подарками разрешил лишь в новый год. Сам он все подарки тотчас отдаривал вчетверо, но, когда его целый месяц продолжали беспокоить те, кто не успел поднести свои подарки в праздник, он этого не мог уже терпеть».{415}

Конечно, многое здесь выглядит анекдотично. Подобная мелочность могла одних забавлять, кого-то раздражать. Масса народа была недовольна уменьшением развлечений за счет казны. Театр и бои гладиаторов — любимейшие зрелища римлян. В тоже время здесь вновь видна и действительная забота о простых гражданах, ибо сенатский контроль за рыночными ценами преграждал путь спекуляции.

Личный пример, демонстрируемый Тиберием, был подкреплен и соответствующими законами против роскоши. Так в 16 г. был принят сенатом закон, запрещающий носить дорогие шелковые одеяния, а в 22 г. новый закон был направлен против роскошных пиров. С другой стороны, для малоимущих граждан устраивались постоянные и щедрые хлебные раздачи. Сам Тиберий скромно заметил, что раздал хлеба не меньше, чем Август.

Успешному развитию торговли и, соответственно стабильности и даже снижению цен содействовало сокращение вдвое с 1 до 0,5 процента налога на продажу.{416}

Поддерживая успешно, насколько это было возможно, прочное экономическое положение Римской империи, Тиберий не менее старался обеспечить и стабильность политическую. Давний лозунг Марка Туллия Цицерона о «согласии сословий» (concordia ordinum) как основа благополучия и прочности государства не утратил своего значения и в имперское время. Правда, гарантии этого согласия — не просто «единение всех благонамеренных» (consensus omnium bonorum), но единение под высшей властью принцепса. Принцепс при этом выступал как гарант соблюдения прав всех сословий римского общества. Тиберий понимал это прекрасно и по мере сил своих старался воздавать должное уважение, как всем должностным лицам, так и целым сословиям. При этом все они должны были наилучшим образом исполнять свои обязанности и, разумеется, оправдывать доверие принцепса. И нельзя не сказать, что в ряде случаев такое взаимодействие приносило успех, шедший во благо всего римского общества. Вспомним, что и хлебное снабжение, и налоговые сборы, о чём сообщает Тацит в приводимой выше характеристике деятельности Тиберия, были в руках римского всадничества. И то, и другое функционировало с безусловным успехом и стало безусловным достижением всего правления Тиберия. Следовательно, справедливо говорить о большой роли всаднического сословия в жизни Римской империи в эту эпоху.{417} Но особую важность, конечно же, имели взаимоотношения принцепса и сената. Изначально основополагающим подходом Тиберия к этому сложнейшему вопросу можно считать слова его, обращенные ко всему сенатскому собранию, приводимые Светонием: «Я не раз говорил и повторяю, отцы сенаторы, что добрый и благодетельный правитель, обязанный вам столь обширной и полной властью, должен быть всегда слугой сенату, порою — всему народу, а порою — отдельным гражданам; мне не стыдно так говорить, потому что в вашем лице я имел и имею господ и добрых, и справедливых, и милостивых».{418}Знаменательно, что обращению этому предшествовал спор Тиберия с сенатором Квинтом Гатерием, по ходу которого он произнес следующие слова: «Прости, прошу тебя, если я как сенатор высказываюсь против тебя слишком резко».{419}