Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 3 Страница 67

Пробоину внимательно разглядывает красноармеец:

— Ох, уж стукнули, так стукнули ему!

Веселая девушка:

— Залепили бандиту проклятому!

Эту девушку зовут Марией Дмитриевной Шалдо, она секретарь бюро комсомола эвакогоспиталя.

— Новогородка я! Всю войну здесь. Медаль получила!

С девушкой заговаривает старик:

— Теперь наш Новгород освободили!.. Я здесь лет сорок пять, в Ленинграде, работаю на Фондовой бирже, в Центральном военном музее. Всю войну здесь, хоть мне шестьдесят восемь лет. И медаль есть… Был уже на краю смерти от голода… У нас начальника пожарной команды убило; на нашей территории разорвался снаряд. Рядом больница — не успели донести, помер… Я три раза перекрестился, когда наш Великий Новгород… Михайлов меня, Михаил Михайлович!

Мария Дмитриевна Шалдо и Михаил Михайлович Михайлов тут же у пушки знакомятся, жмут руки друг другу, делятся воспоминаниями об убитых снарядами друзьях и знакомых.

К снаряду подходит шофер:

— Вот такая дура ахнет — паскудное дело!

Другая девушка:

— Сна-а-ряд! Не верится даже, аж сердце замирает!

Эта девушка — работница фабрики. Зовут ее Зинаидой Ивановной Сопруновой. У нее также медаль «За оборону Ленинграда». Постояв у пушки, девушка с удовлетворением замечает:

— Хватит! Поозорничал он, больше не будет!.. — И почти ласково погладив края пробоины: — И этим ударом она уже была парализована? Значит, меткий!

На второй пушке выставлен огромный, на деревянной подошве, валяный немецкий полусапог. В таких сапогах у немцев стоят в мороз часовые. Мальчик разглядывает сапог, смеется:

— Сапог-то фрицев! Модельный! — Берет его в руки, потряхивает, ставит на место: — Килограмм шесть будет! Это — артиллеристы. Они далеко не бегают, вот такие и носят…

— Теперь без сапог побежали! — смеется кто-то. Вторая пушка — 220-миллиметровая мортира, с маркой «Шнейдер Крезо», кургузая, темно-оливковая.

— Какими конфетками угощал! — восклицает молчавшая до сих пор женщина. — Это — шоколадинка! Ну теперь наши его угощают, ах, ты…

Она ругается.

К мортире подходит ватага детей. Они из соседнего деточага № 20, Октябрьского района. Разглядывают то орудие, которым, может быть, убиты на ленинградских улицах их сестры и матери.

— Значит, теперь немец не будет по нас из него стрелять?

— Не будет, Танечка!

— А его самого тоже приволокут сюда? — не унимается семилетняя Таня.

И девушка в меховой шубке взволнованно отвечает Не ей, а всем окружающим:

— Самого бы фашиста сюда! Единственное, чего я хочу: тут его на площади судить и повесить!

Таня Петрова, Юра Киселев, Мария Коган… Каждому по семь лет. Половина жизни каждого из них прошла в блокаде!

Народу вокруг фашистских пушек толпится все больше. На несколько минут возле пушек останавливается автомобиль. Из него выходит генерал-лейтенант, дает указания офицерам, где и как поставить следующие пушки, которые привезут сюда завтра. Всего, говорит, будет выставлено полтораста — двести орудий.

Уже половина десятого утра. Весть о пушках на площади быстро разносится по городу. Ленинградцы выскакивают из трамваев, чтобы поглядеть на необыкновенные эти трофеи.

…Возвращаюсь в здание Штаба. Узнаю: великолепный Константиновский дворец в Стрельне, построенный архитектором Микетти в 1720 году и перестроенный Воронихиным в 1803 году, разрушен, от него остались голые стены. Старинный собор превращен гитлеровцами в конюшню. Историческая Мальтийская капелла разграблена — не осталось ни одного украшения на алтаре и на стенах. Поселок Володарского фашисты приспособили под артиллерийские огневые позиции, с которых обстреливали Ленинград из дальнобойных пушек. Эти пушки были скрыты в капонирах, уподобленных бревенчатым срубам дачных домов и поставленных впритык к дачам. Значительную часть поселка гитлеровцы в последние часы своего владычества сожгли. Крупный железнодорожный узел Лигово (Урицк) разрушен, в нем нет ни одного целого дома, все станционные постройки превращены в груды мусора и кирпичей, полотно железной дороги взорвано, шпалы сняты… Немецкий гарнизон Урицка был изолирован и в жестоких уличных боях уничтожен полностью. Могилой для немцев стали и поселок Володарского, и Стрельна…

Первый день дороги на Стрельну и Петергоф. Мины! 22 января 1944 г.

Вечер. Сегодня салют Ленинградскому и Волховскому фронтам за Мгу — двенадцать залпов из ста двадцати четырех орудий. Ленинград ликует!

Еду в Стрельну и Петергоф. Посмотрю на все своими глазами!

22 января. Петергоф

Вчера тщетно хлопотал о транспорте. Сегодня удалось вместе с А. Прокофьевым выехать в машине Радиокомитета, оборудованной специальной аппаратурой для звукозаписи.

Петергоф!.. Сидим в машине. Черноглазый звукооператор Маграчев чуть не в десятый раз заставляет капитана Максимова повторять выступление перед микрофоном. Анатолий Никифорович Максимов — первый ветреченный нами в безлюдном Петергофе офицер, командир инженерной роты. Лента рвется, звук пропадает весь в испарине от усилий, но покорный Максимов вновь и вновь повторяет свой прерванный на полуслове рассказ В машине — трофеи: финские выбеленные лыжи (они разбросаны по городу всюду), каски, немецкие полусапоги на толстенной подошве, какие-то фляги, патроны. Их насобирали радиорепортеры.

Поэт Александр Прокофьев в Стрельне, 22 января 1944 г.

От дороги — ни на шаг, все минировано, мины рвутся весь день продырявливая саван снега, укрывающий испепеленный мертвый город. Нам встречаются только саперы и дорожники. При вступлении наших войск здесь не оказалось ни одного местного жителя.

Мы ехали сюда долго, искали путь. Приморское шоссе минировано-проезда нет. Саперы перед Стрельной нас не пускали. Они работали с собаками и миноуловителями, взрывали мины. Машина, однако, пробралась — осторожно, по желтым, глубоко врезанным в снег колеям; свернуть хоть на метр — значило б нарваться на мину.

С петровских времен славилась Петергофская дорога расположенными вдоль нее величественной архитектуры дворцами, извилистыми прудами, живописными рощицами посреди полян, украшенных цветниками. В старину Петергофскую дорогу сравнивали с прелестным переездом от Парижа до Версаля. Уже при Петре вдоль этой дороги выстроилось около сотни нарядных дач…

Сейчас на всем пути сюда мы видим только развалины.

В мертвенно-безлюдной Стрельне мы остановились. Вся она — хаос древесного, кирпичного и железного лома. Везде — изорванные металлом и спиленные деревья, печные трубы среди руин, листы искореженного, пережженного кровельного железа…

Нет больше знаменитого Стрельнинского парка, только его черная печальная тень, вздымающая изломанные, оголенные ветви, как подъятые в проклятии руки. На пути к Константиновскому дворцу — немецкие надписи-указатели: «К Ленинграду», «К Красному Селу». В разоренном дворце мы старательно обходили оставленные гитлеровцами вшивые тюфяки. Дворец превращен был в склад снарядов. И среди хлама, порнографических открыток, любовных романов валялись здесь таблицы стрельб, в которых целями были обозначены улицы Ленинграда.

Из Стрельны мы смотрели на Ленинград, залитый слабыми солнечными лучами, смотрели с тех немецких огневых позиций, с которых еще несколько дней назад немцы обстреливали город, так ясно видимый отсюда простым глазом.

При въезде в Петергоф первыми попались нам на глаза два синих царских вагона, сохранявшихся в парке до войны как музейные экспонаты. Они подтащены к самому шоссе и прострелены. Павильон за ними побит, парк изрежен, везде пни, пни…

Против разбитого дома на Красной улице — немецкое кладбище. Кресты, надписи. Такая, например:

«19. 120

Obgefr. Joh. Mander Scheidt 5.10.42»

И такая:

«4. 320

Uffz. Alfred Bartel[24] 5.10.41»

И много других, с той же датой и с другими датами…

Не ходили бы сюда эти шейдты и бартели зверствовать и насильничать!

Саперы говорят: только одного живого немца и обнаружили наши части, вступив в Петергоф: пьяный, он спал под роялем в землянке, проспал весь бой.

Впереди, над центром города, высится массивный собор. Удивительная случайность: он уцелел. Его всегда было видно из Ленинграда, из Кронштадта, даже с северного берега Финского залива. Осенью 1941 года на канонерской лодке «Красное знамя» у села Рыбацкого я подробно записал рассказ балтийского моряка-корректировщика. В разгар уличных боев он, сидя под куполом собора, трое суток подряд направлял по радио огонь корабельных пушек на ворвавшихся в Петергоф гитлеровцев. Как много их было!.. Теперь — только кресты. Но и этих крестов — ни одного — мы не оставим здесь!