Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август… Страница 69

«Паулина, я сберег 200 000 драхм, которые ты могла внести в свой дом. И все-таки ты не преминула отдаться мне. Ты пыталась отвергнуть Мунда. Но мне не было дела до имени, мне нужно было лишь наслаждение, а потому я и прикрылся названием Анубиса. С этими словами юноша удалился. Паулина теперь только поняла всю дерзость его поступка, разодрала на себе одежды, рассказала мужу обо всей этой гнусности и просила его помочь ей наказать Мунда за это чудовищное преступление. Муж ее немедленно сообщил обо всем императору.

Подвергнув дело относительно участия жрецов самому строгому и точному расследованию, Тиберий приговорил к пригвождению к кресту их и Иду, которая была виновницей всего этого преступления, совершенного столь гнусно над женщиной. Затем он велел разрушить храм Исиды. а изображение богини бросить в реку Тибр. Мунда он приговорил к изгнанию, полагая, что наказал его, таким образом, достаточно за его любовное увлечение.

Таковы были позорные поступки жрецов храма Исиды».{433} Крайне резко писал о культе Исиды в Риме и его поклонниках великий римский сатирик Ювенал. Самый храм великой богини он именовал «святилищем сводни». А вот как в его описании представлена поклонница сестры и жены Осириса, а заодно и «матери богов» Кибелы:

«Нет у такой жены ни заботы о муже, ни мыслиО разоренье: живет она просто, как мужа соседка,Ближе к нему только тем, что друзей и рабов его хает,Тяжко ложась на приход и расходИсступленной Беллоны.Хор приглашает она иль Кибелы, — приходит огромныйПолумужик, что в почете у меньшей братьи бесстыдной,С давних времен оскопивший себя черепком заостренным:Хриплая свита дает ему путь, отступают тимпаны.Если она не пожертвует сотню лиц в очищеньеИ самому не отдаст багряниц поношенных, дабыВсе, что внезапной и тяжкой опасностью ей угрожает,В эти одежды ушло, принося Искупление за год.Ради того и зимой через лед нырнет она в реку,Трижды поутру в Тибр окунется, на самых стремнинахГолову вымоет в страхе — и голая, с дрожью в коленях,В кровь исцарапанных, переползет все Марсово поле(Гордого поле царя); прикажет ей белая Ио —Вплоть до Египта пойдет и воду от знатной Мерой,Взяв, принесет, чтобы ей окропить богини ИсидыХрам, — возвышается он по соседству с древней овчарней:Будто с ее-то душой и умом не беседуют боги!Вот почему наивысший почет особливо имеетТот, кто в плешивой толпе, разодетый в льняные одежды,Ходит Анубисом-псом, глумясь над поникшим народом;Молится он о жене, что нередко была невоздержаннаВ совокупленье на праздничный день или на день запретный:Тяжкая кара грозит за попранье брачного ложа, —Кажется, точно серебряный змей шевельнул головою…Слезы жреца и замученный шепот приводят к тому, чтоЖенщины грех отпустить согласится Осирис, — конечно,Жирным гусем соблазненный и тонкого вкуса пирожным».{434}

Свирепая расправа Тиберия с храмом Исиды в Риме культ этой богини в Империи не прекратила. Он быстро возродился, и распространение его было неудержимым. Последующие владыки Рима не боролись с почитанием Исиды, и служение этой богине привлекало множество людей во всей необъятной Римской империи. Живший век с лишним спустя после Тиберия великий писатель Апулей в своем знаменитом романе «Метаморфозы», обычно именуемом «Золотой осел», дал наиподробнейшую картину культа Исиды в римской провинции. Благодаря Апулею мы знаем, каковы были представления римлян эпохи Империи об Исиде, как они ее почитали.

Главный герой романа, юноша Луций, превращенный в осла из-за бестолковости своей возлюбленной, перепутавшей склянки с волшебными мазями, обращается к Исиде, именуя ее владычицей небес с мольбой совлечь с него образ дикого четвероногого животного и вернуть облик прежнего Луция. И вот ему является та, к кому он обратился: «Излив, таким образом, душу в молитве, сопровождаемой жалобными воплями, снова опускаюсь я на прежнее место, и утомленную душу мою обнимает сон. Но не успел я окончательно сомкнуть глаза, как вдруг из середины моря медленно поднимается божественный лик, самим богам внушающий почтение. А затем, выйдя мало-помалу из пучины морской, лучезарное изображение всего тела предстало моим взорам. Попытаюсь передать и вам дивное это явленье, если позволит мне рассказать бедность человеческих слов или если само божество ниспошлет мне богатый и изобильный дар могучего красноречья.

Прежде всего, густые длинные волосы, незаметно на пряди разобранные, свободно и мягко рассыпались по божественной шее: самую макушку окружал венок из всевозможных пестрых цветов, и как раз посредине надо лбом, круглая пластинка излучала яркий свет, словно зеркало или, скорее, верный признак богини Луны. Слева и справа круг завершали извивающиеся, тянущиеся вверх змеи, а также хлебные колосья, надо всем приподнимавшиеся… многоцветная, из тонкого виссона, то белизной сверкающая, то, как шафран, золотисто-желтая, то пылающая, как алая роза. Но, что больше всего поразило мое зрение, так это черный плащ, отливавший темным блеском. Обвившись вокруг тела и переходя на спине с правого бедра на левое плечо, как римские тоги, он свешивался густыми складками, а края были красиво обшиты бахромою.

Вдоль каймы и по всей поверхности плаща здесь и там вытканы были мерцающие звезды, а среди них полная луна излучала пламенное сияние. Там же, где волнами ниспадало дивное это покрывало, со всех сторон была вышита сплошная гирлянда из всех цветов и плодов, какие только существуют. И в руках у нее были предметы, один с другим не схожие. В правой держала она медный погремок, узкая основа которого, выгнутая в кольцо, пересекалась тремя маленькими палочками, и они при встряхивании издавали все вместе пронзительный звон. На левой её руке висела золотая чаша в виде лодочки, на ручке которой высоко поднимал голову аспид с непомерно вздутой шеей. Благовонные стопы обуты в сандалии, сделанные из победных пальмовых листьев. В таком-то виде, в таком убранстве, дыша ароматами Аравии счастливой, удостоила она меня божественным вещанием:

— Вот я пред тобою, Луций, твоими тронутая мольбами, мать природы, госпожа всех стихий, изначальное порождение времен, высшее из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь, мановению которой подвластны небес лазурный свод, моря целительные дуновения, преисподней плачевное безмолвие. Единую владычицу чтит меня под многообразными видами вся вселенная. Там фригийцы, первенцы человечества, зовут меня Пессинунтской матерью богов, тут исконные обитатели Аттики — Минервой кекропической, здесь кипряне, морем омываемые, — Парфийской Венерой, критские стрелки — Дианой Диктинской, трехъязычные сицилийцы — стигийской Прозерпиной, элевсинцы — Церерой, древней богиней, одни — Юноной, другие — Беллоной, те — Гекатой, эти — Рамнузией, а эфиопы, которых озаряют первые лучи выходящего солнца, арии и богатые древней ученостью египтяне почитают меня так, как должно, называя настоящим моим именем — царственной Исидой»{435}.

Так римляне, почитатели Исиды, представляли себе свое божество.

Помимо поклонников Исиды Тиберий покарал и астрологов. Они были изгнаны из Рима, но тем из них, кто просил помилования и обещал оставить свое ремесло, принцепс великодушно даровал прощение{436}. Наиболее суровую кару из иноплеменников при Тиберий понесли иудеи: «Молодых иудеев он под видом военной службы разослал в провинции с тяжелым климатом; остальных соплеменников их или единоверцев он выслал из Рима под страхом вечного рабства за ослушание»{437}.

В чем была причина гнева Тиберия на иудеев? Любопытное объяснение его дал римский историк иудейского происхождения Иосиф Флавий: «В это время из Иудеи бежал человек, боявшийся обвинения в нарушении некоторых законов и наказания за это. Вообще это был гнусный человек. Он тогда проживал в Риме и соединился здесь с тремя подобными ему негодяями. К ним примкнула Фульвия, знатная женщина, принявшая иудаизм. Они убедили ее послать пурпур и золото в иерусалимский храм, и, когда та сдала им это, то они присвоили его себе, как то и было их первоначальным намерением. Тиберий, которому по желанию Фульвии сообщил об этом муж ее Сатурнин, бывший с императором в дружественных отношениях, распорядился изгнать из Рима всех иудеев. Консулы выбрали из них четыре тысячи человек и послали их в качестве солдат на остров Сардинию. Гораздо большее число, однако, они предали казни, потому что те отказались от участия в военной службе, благодаря запрещению этого иудейскими законами.