Люси Уорсли - Английский дом. Интимная история Страница 7

Разумеется, существовавшие в обществе классовые различия проявлялись и в отношении к роженицам. Так, автор еще одной книги полезных советов викторианской эпохи утверждал: «Совершенно недопустимо, чтобы жена рабочего отлынивала от работы… В этом нет никакой необходимости. Каждый должен нести свою ношу». Женщины трудового класса Великобритании и жены поселенцев Нового Света разрывались между материнскими и супружескими обязанностями. Врачи не рекомендовали беременным поднимать руки выше головы, но в Новой Англии обмазывать глиной потолок и стены в строящемся доме или нуждающемся в ремонте доме считалось женским делом, а для этого нужно было тянуться руками вверх. В городском суде Глостера (штат Массачусетс) особа по имени Маргарет Принс обвинила соседку в том, что та наслала порчу на ее будущего ребенка и он родился мертвым; ответчица возразила, что беременной Маргарет незачем было таскать на себе глину. Да, согласилась истица, не следовало, но «что же было делать: у мужа слишком много работы, а стены худые». Даже при беременности женщинам из сельских общин волей-неволей приходилось выполнять тяжелую физическую работу.

В XIX веке беременность внезапно перешла в разряд слишком щекотливых для обсуждения тем. Еще в 1791 году один из авторов журнала «Джентльмене мэгэзин» отмечал, что с некоторых пор всякое упоминание о беременности в обществе стало считаться дурным тоном. «Наши матери и бабушки имели обыкновение беременеть, — писал он, — но за последние десять лет ни одна женщина, стоящая на социальной лестнице выше горничной или прачки, детей не вынашивала, а также не рожала и не разрешалась от бремени. Дама

благородного происхождения просто сообщала подругам, что в такое-то время она уединится». Подобные правила хорошего тона привели к тому, что женщины начали относиться к беременности как к недугу, а викторианские книги о деторождении ставили беременность в один ряд с «женскими болезнями». Женщина в спальном покое, равно как и женщина в обществе, превратилась в глазах окружающих в хрупкое, ранимое существо, не способное позаботиться о себе.

Это был гигантский шаг назад по сравнению с георгианской эпохой, на протяжении которой отношение женщин к сексу и продолжению рода было пусть простым, но жизнеутверждающим. Королева Каролина, супруга Георга II, откровенно обсуждала с премьер-министром сэром Робертом Уолполом свои супружеские отношения, заявляя, что неверность мужа ее волнует «не больше, чем его отлучки на ночной горшок». Трудно представить, чтобы чопорная королева Виктория говорила на подобные темы со своим премьер-министром. Перспектива иметь детей вызывала у нее ужас: «Это занятие загубило два первых года моего супружества!» Можно почти наверняка утверждать, что она страдала послеродовой депрессией.

Завеса тайны, окружавшая все, что связано с деторождением, усиливала страх неосведомленной женщины XIX века, впервые оказавшейся «в интересном положении». Незнание физиологии собственного тела доставляло ей в лучшем случае неудобства, а в худшем — грозило опасностью. Женщинам, например, весьма полезно было бы знать то, что было известно врачам уже в 1830 году: после зачатия слизистая оболочка влагалища меняет цвет, что служит одним из первых надежных признаков беременности. Но информацию не разглашали, потому что она подразумевала, что доктор и в самом деле осматривал интимные части тела женщины. Врач, решившийся предать огласке эти сведения, был бы исключен из медицинского реестра.

Поскольку беременность считали болезнью, популярность начали приобретать больницы с родильными отделениями. Постепенно деторождение переместилось из частной спальни и частного дома в общественные заведения.

Вот в каких мрачных красках в 1937 году описывались идеальные роды, происходящие в больнице XX столетия: новоприбывшей роженице «немедленно вводят одно из современных болеутоляющих средств. Вскоре она впадает в сонное, полубесчувственное состояние, не сознает, что ее везут в безукоризненно чистую родильную палату, не слышит крика младенца, впервые ощутившего ледяное прикосновение внешнего мира». Но Майра, героиня «Женской комнаты», рожая ребенка, все видела, слышала и чувствовала: «Не схватки причиняли ей боль, а сама атмосфера — холод, стерильность, презрение медсестер и врача, чувство унижения, оттого что она лежит с задранными ногами и все, кому не лень, пялятся на ее выставленные напоказ гениталии». Сегодня многие женщины, пережившие нечто подобное, предпочли бы рожать в домашних условиях. Но в то время, когда был написан роман, закон запрещал нью-йоркским акушерам принимать роды на дому.

Вернемся к королеве Виктории. Она избежала еще одной материнской обязанности — кормления грудью. Впрочем, вид младенца, сосущего грудь матери, — картина для спален прошлых столетий куда более редкая, чем может казаться. Что объясняется широко распространенной тогда традицией брать для грудных детей кормилиц.

Глава 3. МАТЕРИ И КОРМИЛИЦЫ

Мне совершенно непонятно, откуда взялась традиция отдавать младенцев на вскармливание другим женщинам.

На протяжении многих столетий грудное вскармливание было у знатных дам не в чести, так что крохотных младенцев часто уносили из спальни матери.

Конечно, все понимали, что правильный уход за грудным ребенком — залог его будущего благополучия, и заботливые родители старались обеспечить его одеждой. Так, по словам Ханны Гласс[21] (это Джина Форд XVIII века), комплект одежды для младенца должен состоять как минимум из сорочки, юбочки, корсета из клееного полотна, платья и двух чепчиков. Казалось бы, какая жестокость — утягивать крохотное существо в жесткий корсет, но это делалось во избежание искривления позвоночника. Если человек вырастал горбатым, говорили, что «в своей беде он должен винить тех, кто присматривал за ним в детстве» и халатно относился к его пеленанию.

Очевидно, что уход за ребенком требует особых навыков и внимания. И матери веками полагали, что чужие люди смогут позаботиться об их детях лучше, чем они сами.

Семнадцатое и восемнадцатое столетия были золотым веком кормилиц. Об этом можно судить хотя бы по тому, какие жаркие споры велись в обществе на эту тему (так сейчас ломают копья сторонники грудного и искусственного вскармливания). Предметом спора служил почти повсеместный обычай отдавать младенцев кормилицам. Лишь самые «отважные и решительные» (в глазах современников) знатные дамы XVII века кормили грудью сами, рискуя выглядеть «так же старомодно и неизысканно, как джентльмен, который не пьет, не бранится и не богохульствует». Правда, громче всех против кормилиц выступали набожные джентльмены пуританских убеждений, всюду совавшие свой нос. Их праведного гнева не избежали даже те матери, у которых не было молока: «… Если груди у них, как они утверждают, пусты, им следует поститься и молиться, дабы снять с себя это проклятие». В пуританских сообществах Новой Англии, разумеется, преобладали именно такие взгляды. Там, в отличие от Британии, грудное вскармливание считалось нормой во всех слоях общества.

Молокоотсос XVII века.

У некоторых женщин и в самом деле не было молока, но находились и такие, кто просто не желал испытывать неудобства. Многим кормление грудью запрещали мужья, полагая, что это препятствует зачатию следующего ребенка. Если женщина из состоятельной семьи рожала девочку, от нее ждали скорейшего возвращения в супружескую постель в надежде, что в ближайшем будущем она подарит мужу наследника.

Бернардино Рамаццини[22] составил перечень признаков, по которым можно судить, что у кормящей матери не все в порядке со здоровьем: «молока слишком много, или оно сворачивается, или в грудях появляется жжение, или соски гноятся и трескаются». Названные симптомы причиняли женщине сильную боль и до появления антибиотиков представляли угрозу ее жизни. Кроме того: «Продолжительное вскармливание может привести к упадку сил и истощению; организм кормящей женщины теряет питательные соки, она постепенно худеет и слабеет».

Впрочем, знатные дамы наверняка питались более сытно, вкусно и разнообразно, чем нанятые ими кормилицы, поэтому им грудное вскармливание если и грозило опасностями, то совсем другими. Случалось и так, что измученная кормилица, поднятая среди ночи, засыпала, навалившись на своего подопечного, и могла задавить его своим телом. Так Джон Ивлин[23] в 1664 году потерял сына: «Господу было угодно забрать нашего сына Ричарда, младенца одного месяца от роду, причем ведь он не болел… Мы подозреваем, что его придушила телом кормилица».