Сергей Утченко - Юлий Цезарь Страница 7

Цезарь для Моммзена — беспримерный творческий гений. Он великий полководец, оратор, писатель, но все эти свойства вторичны, дополнительны, всем этим он стал только потому, что был в первую очередь и в полном смысле слова государственным человеком (Staatsmann). Основная же особенность его государственной деятельности и его личности — полнейшая гармония. Потому ему и удавалось то, что было недоступно другим политическим деятелям: сплочение под своей властью самых разнородных элементов и «коалиций», т. е. проведение над сословной, надклассовой политики, результатом которой было возрождение как эллинской, так и римской «нации». Его цель — восстановление древней царской власти; одновременно он сумел сохранить верность своим юношеским идеалам демократии.

Но и это еще не все: Цезарь оказывается — благодаря завоеванию Галлии, романизации западных народов — родоначальником всей современной европейской цивилизации. Он — идеальный монарх (надклассовые и демократические основы власти), он — и этим заканчивается характеристика в целом — так действовал и творил, как ни один смертный ни до, ни после него, «и как работник и творец живет еще после многих веков в памяти народов — первый и в то же время единственный император Цезарь».

Такова мифологизация личности и деятельности Цезаря, берущая свое начало в новой историографии от Моммзена. Концепция Моммзена — кстати говоря, не менее телеологична, чем выводы Друманна, — возникла под прямым и непосредственным воздействием итогов революции 1848 г. в Германии и отражала надежды немецкой либеральной буржуазии, мечтавшей об объединении страны в условиях некоей надклассовой, но демократической (!) монархии. Недаром один из немецких же весьма видных историков довольно метко и язвительно назвал Моммзена «либеральным доктринером и мучеником 1848 года».

Наиболее яркой реакцией на моммзеновскую апологию Цезаря было выступление Ферреро. Обычно его многотомный труд «Величие и падение Рима» (начал выходить в 1901 г.) даже в буржуазной историографии рассматривается как произведение блестящее по форме, но дилетантское по существу, принадлежащее перу скорее памфлетиста, чем ученого. Что касается характеристики Цезаря, то она вытекает у Ферреро из его отрицательного отношения к телеологизму Друманна и Моммзена. Но это отрицательное отношение выявлено, пожалуй, слишком прямолинейно.

Для Ферреро Цезарь вообще не государственный деятель, но блестящий авантюрист, иногда реализующий дерзкие планы, иногда оказывающийся игрушкой обстоятельств и случая. В начале своей политической карьеры Цезарь стремился добиться примирения между аристократами и демократами в соответствии с учением Аристотеля; как консул он пытался установить умеренно — демократический строй по образцу Перикла. Ферреро считает, что Цезарь всячески стремился избежать гражданской войны, но допускал ошибку за ошибкой. После победы в этой войне положение Цезаря оказалось, как ни странно, отнюдь не прочным; восстановить государство он тоже не сумел, о чем свидетельствует вся его организаторская деятельность, а появившиеся незадолго до гибели расчеты на войну против парфян как на предприятие, способное в корне изменить общую политическую ситуацию, были, конечно, совершенно фантастическими.

Из русских историков на оценке деятельности Цезаря в свое время довольно подробно останавливался Р. Ю. Виппер. Для него также характерно стремление отойти от телеологического взгляда на Цезаря. Он рассматривает и его личность, и его деятельность в аспекте социальной истории поздней Римской республики.

Р. Ю. Виппер говорит (и, очевидно, раньше западноевропейских историков) о Помпеевом принципате и о «политико — религиозной» идее восточного царства с «его апофеозом». У Цезаря после посещения Египта и Сирии наблюдается это «влечение к Востоку, его формам жизни, обстановке, религиозным обрядам я понятиям». По мнению Виппера, Цезарь, в начале своей политической карьеры выступивший как «сотник римской демократической оппозиции», постепенно все дальше отходит от этих кругов. Он становится представителем «военного империализма», солдатским вождем, абсолютным монархом, опирающимся на военную силу. Однако это не служит доказательством прочности и устойчивости «его правительства». Все в большей степени Цезарь оказывается в зависимости от своих легионов и от «штаба своих военных фаворитов». Парадоксальность его положения проявляется в том, что он на вершине своих успехов остается «без опоры против того самого элемента, который дал ему победу».

Эд. Мейер в широко известной монографии «Монархия Цезаря и принципат Помпея», опубликованной по окончании первой мировой войны, противопоставлял понятия двух государственных систем, двух концепций: принципата и монархии. По существу Эд. Мейер развивал и обосновывал — хотя, по всей вероятности, совершенно независимо от предшественника — то положение, которое было высказано еще Виппером.

С точки зрения Эд. Мейера, принципат — республиканская форма; во главе государства стоит сенат, а принцепс сената должен рассматриваться как охранитель и защитник республиканских устоев. Теоретическое обоснование подобного государственного устройства дал Цицерон в трактате «О государстве», практическое же осуществление это устройство нашло сначала в принципате Помпея, а затем в политической системе, установленной Октавианом Августом. Что касается Цезаря, то ему подобная система была чужда, он стремился к превращению Рима в монархию эллииистического типа. Характеристике Цезаря и его политических начинаний помимо отдельных замечаний, рассыпанных по тексту, посвящено две главы: «Личность и цели Цезаря» и «Цели Цезаря. Абсолютная монархия».

Эд. Мейер стремится дать определение не только политическим целям Цезаря, но и его «индивидуальности», причем пытается это сделать исходя из анализа «революционной обстановки». Он по мере сил и возможностей избегает телеологических предсказаний. Его мнение о Цезаре как о государственном деятеле достаточно высокое. Он решительно возражает против. «часто выдвигаемого упрека, что Цезарь действовал лишь исходя из потребностей текущего момента и не создал ничего долговечного», напротив, «образ, который он хотел придать государству, стоял перед его глазами скорее совершенно ясно, и он осуществил эту задачу вполне последовательно, в том объеме, в котором это вообще оказалось возможным в отпущенный ему краткий срок». А так как буквально несколькими строками ниже выясняется, что Цезарь мечтал о мировой монархии, т. е. о повторении дела жизни Александра Македонского, то эти высказывания автора свидетельствуют, на наш взгляд, о том, что он сам не сумел избавиться от греха, в котором упрекал Моммзена, — от телеологического подхода.

Весьма характерное для тенденций западной историографии понимание перехода от Римской республики к империи как некоей революции проводится в известной работе Р. Сайма, которая так и названа: «Римская революция» (вышла в свет незадолго до второй мировой войны). В самом начале книги автор подчеркивает ту существенно важную мысль, что политическая жизнь в Риме определялась не борьбой партий или программ современного парламентского типа, не мнимой оппозицией между сенатом и народом, оптиматами и популярами, нобилитетом и novi homines, но спором за власть, богатство, славу. Соперничество развивалось в среде самого нобилитета; знатные фамилии определяли историю республики, давая свои имена эпохам. Так, был век Сципионов, век Метеллов. Цецилии Метеллы — сердцевина и опора сулланской «партии». Однако именно после диктатуры Суллы начинается кризис правящей аристократии.

Для нас наиболее интересны соображения, высказываемые Саймом о диктатуре Цезаря, его личности и характере его власти. Во — первых, он не считает Цезаря «революционером», но на основании его «дел и поступков» скорее «реалистом и оппортунистом», который был «более консервативен и в большей степени римлянин, чем обычно считают». Во — вторых, Сайм не видит необходимости допускать, что Цезарь стремился создать «эллинистическую монархию». Его политические цели определялись желанием ликвидировать последствия гражданской войны. Он понимал, конечно, что правление nobiles с тех пор, как вcе италики могли принимать участие в голосовании, становилось в мировой державе анахронизмом, так же как и господство римского плебса. Однако и в этих условиях Цезарь вполне мог удовлетвориться диктатурой, как таковой; его автократическая позиция была в значительной мере вынужденной.

Таким образом, в работе Сайма дана чрезвычайно осторожная и сдержанная оценка Цезаря. Он даже не удостоен звания «революционера», хотя гражданскую войну после смерти Цезаря Сайм рассматривает как дальнейшее углубление революции, а «наследник Цезаря», т. е. Октавиан, расценивается как «революционный вождь». Что касается якобы стремлений Цезаря создать из Рима монархию эллинистического образца, то Сайм считает — и, надо сказать, не без оснований — все эти планы и идеи явным домыслом историков нашего времени.