Николай Черкашин - Командоры полярных морей Страница 7

Y-5».

Глава четвертая.

АРКТИЧЕСКАЯ ПОЭМА

Берлин. Осень 1939 года

Ошеломительно простая мысль пришла Рунду где-то на полпути со службы домой. Если бы он не держал руль своего «опель-кадета», непременно хлопнул бы себя по лбу: «Голова!»

Фабиан тут же свернул на набережную, ведущую к дому Новопашенного. Кто, как не он, бывший командир лейтенанта Жохова, мог рассказать о человеке, чье имя стало ключом к фотосокровищу Николая фон Транзе?

Новопашенного дома не оказалось. Соседи назвали бир-штуббе — пивной подвальчик, где его можно было найти в этот час. И не ошиблись.

Рунд изобразил радость нечаянной встречи и заказал две кружки пива и два стаканчика можжевеловой водки.

— Жохов? — Старик развеял рукой зависшее над столиком облако табачного дыма. — Был такой… Помню…

Алексей Николаевич. Поэт наш… Он шел на «Таймыре» вахтенным начальником. Это в первую экспедицию. Потом, это уже в 14-м, во второй наш поход, пошел он старшим офицером «Таймыра» и одновременно помощником начальника экспедиции Вилькицкого. Ко мне на «Вайгач» его перевели в августе, и не по доброй воле. Хуже некуда, когда друзья-ровесники один под начало другого попадают. Они с Вилькицким в Петербурге на одних балах кружились. Но одно дело в столичных салонах мушкетерствовать, другое — полярную ночь зимовать нос к носу… Тут приятельство порой, как торосы ломает… У Бориса-то служба хорошо шла, вверх и гладко. Папа — генерал, начальник всей гидрографии. Но надо сказать, Андрей Ипполитыч сыну не потакал. И экспедицию Борис возглавил лишь после двух чрезвычайных обстоятельств: смерти отца и тяжелой болезни начальника экспедиции генерал-майора корпуса военных гидрографов Сергеева. Тяжелый был человек Сергеев. Он в наше тайвайское сообщество не вписался.

— Как вы сказали? Тайвайское? — переспросил, Рунд.

— Тайвайское, — по складам повторил Новопашенный. — По первым слогам «Таймыра» и «Вайгача»… Борис еще хотел так открытую землю назвать: Тайвай. Но окрестили ее Землей Императора Николая II, в честь трехсотлетия дома Романовых. Большевики переиначили, конечно. Сейчас она на совдеповских картах как Северная Земля записана. Северная, и все тут… Мало ли у нас северных земель? За Полярным кругом хоть каждый остров «Северным» зови… Вы уж простите брюзгу старого… Опять с курса сбился.

Так вот, не пришелся нам ко двору генерал Сергеев. Кают-компания у нас была молодежная. Я в свои тридцать два и то стариком считался. А Вилькицкий с Жоховым, те и вовсе «козероги»: на четыре года младше меня были.

Я у Жохова, в их младшей кадетской роте, фельдфебелем был. Он на меня эпиграмму написал:

Фельдфебель наш рожден был хватом:Кадет? — хватать.Но это — фатум.

Ни сном ни духом, конечно, не ведал он, что мне придется ему глаза закрывать… Н-да… Морской круг, он очень тесен. Семья. Безо всяких аллегорий… А уж такой поход, как наш, сибирский, на одной военной дисциплине не сломаешь. Тут нужно было особое товарищество, основанное не на субординации, а на братстве людей, знающих, для чего они здесь, зачем пришли сюда, в ледяную погибель.

Общность судьбы, цели и риска — это, я вам скажу, такой сплав — на всю жизнь людей вяжет…

Ну и вот, Борис Андреевич Вилькицкий, Бобочка, как мы его называли, в свои двадцать восемь лет уже капитан второго ранга и начальник такой серьезной экспедиции, как наша. Жохов — всего лишь старлей и помощник.

Бобочка-то Бобочкой, но офицер лихой был, храбрый. Хотя и не очень везучий. В Порт-Артуре вызвался подводной лодкой командовать. Одно слово, что лодка. Гроб подводный, из подручного железа склепанный, а он на нем собирался на внешний рейд выходить, мины ставить. Слава Богу, что до этого не дошло… В атаки штыковые на японца ходил. Грудь навылет прострелили. А потом Морскую академию закончил. Вот он в чине приятеля и обошел…

Рунд поймал себя на том, что слушает старика с живым интересом, хотя почти все, что он рассказывал, было очень далеко от сути порученного ему дела. Но он знал и «серебряное» правило разведчика: дай человеку выговориться, и тот сам скажет то, что тебе нужно.

Кельнер уже дважды менял кружки с пивом.

— Однако и Жохов был не лыком шит. Правнук нашей российской знаменитости — адмирала Невельского, племянник адмирала Жохова. Ну и характер тоже не сахар, даром что поэт… Он ведь на Сибирскую флотилию с Балтики под фанфары загремел. Что уж у него там в Либаве произошло, точно не скажу. Слышал, что повздорил на линкоре — он на «Андрее Первозванном» служил — со старшим офицером. Вроде бы тот унтера несправедливо цукнул, ну и наш флотский Лермонтов вызвался… Кончилось тем, что обоих с линкора списали. Ну и махнул Алексей Николаевич к нам, искать забвения, коль уж не в долинах Дагестана, так в ледяных полях Арктики, на «Таймыре». Ну и гонор, конечно: после линкора — да на транспорт… Тут у него все в одну точку сошлось — и служебный курбет, и любовный афронт… Выбрал он в невесты кузину, а отец ее, адмирал Жохов, воспротивился. Так вот и отправился на край света с разбитым сердцем. Врачевал его стихами да холодом.

В поход 13-го года фортуна нам всем улыбнулась. Открытия как из лукошка посыпались.

Вот вы, географический издатель, можете себе представить, что всего каких-то двадцать пять лет назад карта на север от Таймыра, — Новопашенный пальцем изобразил на мокром столике абрис полуострова, — являла собой чистый лист бумаги? Именно с такой картой 1912 года мы и уходили в тот рейс Белая бумага. А ведь там простиралась земля размером с Голландию! И никто об этом не знал… Когда мы ее открыли, Вилькицкии написал приказ слогом Жохова. Поэма, а не приказ…

И Новопашенньгй стал читать его, как читают белые стихи:

В поисках Великого Северного путиИз Тихого океана в АтлантическийНам удалось достигнуть мест,Где еще не бывал человекМы открыли земли,О которых еще никто и не думал.Что вода на север от мыса ЧелюскинНе широкий океан,Как думали раньше,А узкий пролив.

— Браво! — зааплодировал Рунд, поощряя старика с повлажневшими глазами.

— Тот пролив, как вы уже и сами изволили догадаться, носит имя Бориса Вилькицкого. Красные географы подчистили с карты слово «Борис», а у острова генерала Вилькицкого, отца Бориса, слово «генерал». И получилось так, будто и пролив, и остров названы в честь некоего абстрактного Вилькицкого. Ни отца, ни сына. Они эти фокусы умели делать. Остров цесаревича Алексея в Малый Таймыр переросли. Остров Колчака — в Расторгуева. Ну, тут понятно, адмирал им как кость в горле… Я, кстати, у Александра Васильевича «Вайгач» принимал. Он первым его командиром был. Вот так-то, господин хороший! Ну, мой остров, остров Новопашенного, тоже в 26-м году переименовали. Не ложится на совдеповскую карту имя белого эмигранта. Не подумайте, что в обиде на них за «свой» остров. Его как раз толково переименовали — в остров Жохова[5]. Как-никак, а Алексей Николаевич два острова лично открыл…

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. «В ночь на 20 августа (1913 года. — Н. Ч.), — помечал в путевых записях врач “Таймыра” A.M. Старокадомский, — вахтенным начальником на “Таймыре” был лейтенант А.Н. Жохов. В 5-м часу утра он заметил впереди и несколько левее курса небольшой, высокий и обрывистый остров и немедленно сообщил об этом начальнику экспедиции. Не прошло и трех минут, как весь экипаж был на ногах. Из кают и кубрика, одеваясь на ходу, выскакивали на палубу офицеры и матросы, чтобы собственными глазами убедиться в существовании обнаруженного Жоховым острова».

— Так из-за чего же они поссорились, Жохов с Вилькиц-ким? — не выдержал наконец Рунд.

Трудно сказать, в чем коренилась истинная причина их раздора. В любой экспедиции, особенно в затянувшейся, конфликты не редкость. Ведь и от Седова ушел штурман Альбанов, и у Русанова был раскол… Два медведя в одной берлоге не живут. А тут две такие натуры.

Повод нашелся. Где-то в конце июля четырнадцатого года мы покидали рейд Анадыря. Я вывел «Вайгач» в бухту, а «Таймыр» все еще возился с якорями. Вахтенный начальник неправильно стал фертоинг[6], якорные канаты за ночь перекрутило так, что хоть топором руби. И обрубили бы — каждый день дорог, вся навигация с гулькин нос, — да запасных якорей не было. Сутки провозились, пока расцепились. Потерять ходовые сутки ни за понюшку табаку! Я Вилькицкого понимаю. Всем обидно было: и мне, и последнему кочегару. На прорыв в Европу идем, а тут сутки елозим, можно сказать, на старте, еще не войдя во льды… Жохов, как старший офицер, недосмотрел, конечно, хоть и не его прямая вина была. Ну, Борис Андреевич в сердцах с должности его снял и ко мне на «Вайгач» турнул, в вахтенные начальники. А у меня забрал к себе старшего — Николая Транзе, закадычного жоховского дружка-однокашника. Для гордой души поэта это был удар. Не приведи господь зимовать во льдах с поникшим духом… Да, впрочем, мы и не собирались зимовать. Приказ был срочно пробиваться в Архангельск и всю науку ввиду военного времени отложить до лучших дней. Нам везло и с погодой, и со льдами. Можно сказать, на фукса проскочили Чукотское море, Восточно-Сибирское и море Лаптевых. Оставалось миновать Карское, а там и до Архангельска рукой подать.