Иван Забелин - История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I Страница 7

По Яузе, по восточной дороге от Москвы, поднимались или опять также восходили вверх по течению этой реки глухим лесом (Сокольники, Лосиный Остров) до села Танинского и далее до самой вершины Яузы, затем следовал переволок у теперешнего села Больших Мытищ на село Болышево и древнее Городище, находящееся уже на Клязьме. Или по другому направлению от вершины Яузы по болотам Лосиного Острова, которые и теперь дают превосходную воду всей Москве, а за 1000 лет назад могли заключать в себе целое значительное озеро, еще более способное для пути. Здесь у переволока в свое время явились также свои Мытищи, которые в XV столетии прямо и называются Яузским Мытищем в значении целого округа местности[17]. Множественное Мытищи может указывать на два упомянутых направления дороги к Клязьме. В Татарскую эпоху здесь явились и Баскаки, как именовалось одно здешнее уже несуществующее селение на той стороне Клязьмы. Присутствие Баскаков еще более удостоверяет о промысловой значительности этого места. Возникновение этого Яузского пути можно относить к глубокой древности. Должно предполагать, что когда еще не было города – первое здешнее поселение гнездилось около устья Яузы, где луговая местность (занятая ныне Воспитательным домом) еще в XV стол. именуется Пристанищем[18], а по ту сторону Яузы на горах упоминается существовавшее где-то Городище[19]. На этой стороне реки береговая высота, господствующая над луговиною и доселе носит имя Гостиной горы (Никола Воробино), служившей, быть может, поселением для торговых приезжих гостей. Впоследствии, когда образовалось Суздальское княжество и его сношения и связи с Киевом и Черниговом стали усложняться, особенно при Суздальском в. князе Юрии Долгоруком, эта местность получила, кроме торгового, и политическое, то есть, в сущности, стратегическое значение, как первая открытая дверь в Суздальскую область, которую необходимо было укрепить для всякой опасности в между-княжеских отношениях.

Вот почему существовавшая здесь, вблизи упомянутого Пристанища, на Кремлевской горе, Княжеская усадьба под именем Москвы или Кучкова, вскоре устраивается городом, который был срублен в 1156 году, именно в то время, когда на Клязьме основалось Андреем Боголюбским новое княжество Владимирское.

Для нового княжества такой городок был необходим: он служил сторожевою защитою со стороны входа в Суздальскую область, и от Смоленска, и от Новгорода, и от Северских, а след., и от Киевских, и от Рязанских князей. Москва, таким образом, в качестве города является крепкими воротами Владимирского княжества на самой проезжей дороге. Как княжеский город она прямая дочь Владимира, как и Владимир был прямой сын Суздаля и внук Великого Ростова. Таково было историческое родство и преемство этих городов, оставивших впоследствии все свое богатое историческое наследство одной Москве.

Начало и судьба Города Москвы принадлежат уже истории летописной. Мы в этом изыскании о первом ее поселении или о первом ее селе пытались только собрать указания, где в действительности возрождалось это поселение в незапамятные для истории времена. Как видели, оно гнездилось на перекрестном очень бойком пути всех внутренних, так сказать, серединных сношений древнего Залесского населения Русской Земли, у перевала из речной долины Москвы-реки в речную же долину реки Клязьмы, вблизи двух небольших рек: Восходни, ныне именуемой Сходнею, и Яузы, вершины которых достигали этого перевала и потому служили самою удобною дорогою в лесных непроходимых дебрях, с одной стороны от Западных торговых путей, с другой – от торгового Юга. Политические причины уже летописной междукняжеской истории указали место теперешнему городу Москве у ворот не от Запада, у древней Восходни, а от Юга к упомянутому перевалу, вблизи устья Яузы. От этого Юга берега Москвы-реки, в дальнем и близком от них расстоянии, точно так же, как и у Восходни, были сравнительно густо населены, на что указывают многочисленные курганы, рассеянные в местностях сел Царицына, Борисова, Братеева, Сабурова, Котлы и др.

II

Сказания о начале Москвы-города

Когда и как сперва произошло начало Москвы, когда и как она зародилась на своем месте, об этом книжные люди стали гадать и рассуждать только с той поры, когда Москва явилась сильною и славною, царствующим великим городом, крепким и могущественным государством, когда у книжных людей, из сознания этого могущества, сами собою стали возникать вопросы и запросы, как это случилось, что Москва-город стала царством- государством?

Таким именно вопросом начинается одно из сказаний о ее начале, более других сохраняющее в себе несомненные следы народных эпических преданий.

Ответом на этот вопрос, конечно, могли появиться только одни неученые и, так сказать, деревенские гадания по смутным преданиям или же, с другой стороны, ученые измышления по источникам старой книжности. Так и исполнилось.

И не в одной Москве зарождался этот любопытный вопрос. Едва ли не с большим вниманием старались разрешить его и западные книжные люди, у которых имя Москвы стало разноситься с нескрываемым любопытством еще со времен Флорентийского собора (1439), на котором Европа впервые узнала, что на далеком глухом Севере существует непобедимая Православная сила, именуемая Москвою. С того времени начались и ученые толкования, откуда происходит самое имя этой неведомой дотоле Московии. Писавший о Москве в тридцатых годах XVI ст. ученый историк Павел Иовий обратился за этим толкованием даже и к древнему Птолемею и писал между прочим: «Думаю, что Птолемей под своими Модоками (Амадоками) разумел Москвитян, коих название заимствовано от реки Москвы, протекающей чрез столичный город того же имени».

Наши московские доморощенные гадания о происхождении города Москвы ограничивались очень скромными домыслами и простыми здравыми соображениями, согласно указаниям летописи, существенная черта которой описание лет всегда служила образцом и для составления произвольных полусказочных вставок. Так, самое скромное мышление присвоило основание города Москвы древнему Олегу, несомненно, руководствуясь летописным свидетельством, что Олег, устроившись в Киеве, нача городы ставити и устави дани Словеном, Кривичем и Мери. Если Олег уставлял дани Мерянам и городы сооружал, то в области Мери (Ростов, Суздаль) он должен был из Киева проходить мимо Москвы и очень немудрено, что мог на таком выгодном для себя месте выстроить небольшой городок, если такой городок не существовал еще и до времен Олега. И вот в позднейших летописных записях появляется вставка: «Олег же нача грады ставити многие и прииде на реку глаголемую Москву, в нея же прилежат реки Неглинная и Яуза, и постави град не мал и прозва его Москва и посади на княжение сродников своих».

Впрочем, с таким же вероятием можно было постройку города Москвы присвоить и Святославу, который ходил на Оку и на Волгу и затем победил Вятичей, живших на Оке; но о Святославе начальный летописец не сказывал, что он города ставил. Об Олеге же догадка впоследствии пополнилась новым свидетельством, что древний князь, построив Москву, посадил в ней княжить своего сродника, князя Юрия Владимировича. Здесь выразилась еще неученая деревенская простота в составлении догадок, далеких еще от явного вымысла. Она не в силах была удалиться от летописной правды и позволила себе только нарушить эту правду неверным, но весьма существенным показанием о князе Юрие, все-таки прямом основателе города Москвы. В народной памяти хронология отсутствует.

В том же роде были обработаны и ходившие в Москве народные предания, перепутавшие события и имена в одну связь особого сказания, о котором упомянуто выше.

Но вскоре к деревенской простоте собственно Московских гаданий пришла на помощь Киевская, то есть в сущности Польская историческая ученость в лице Феодосия Софоновича, составившего в 1672 г. целую «Хронику з Летописцев стародавных, з Нестора Печерского и инших, также з хроник Польских о Русии, отколь Русь почалася», а вместе с тем и особую статью «Отколь Москва взяла свое название». Потом в лице Иннокентия Гизеля, по-видимому, сократившего это сочинение в своем знаменитом Синопсисе или «Кратком (собрании) описании о начале Словенского народа» с некоторыми своими прибавками в том же роде[20]; затем и в лице дьякона Холопьего на Мологе монастыря, Тимофея Каменевича-Рвовского 1684–1699 гг., который хотя и был Москвичом, но по прозванию, несомненно, принадлежал к ученым Киева; который поэтому в сочинительстве, как и когда произошли Словены и Руссы, превзошел своих ученых братьев богатством фантазии и необыкновенною смелостью вымысла. Конечно, его труд был только сборником тех литературных измышлений, какие в то время появлялись в Киевских школах по указанию и под влиянием Польской учености.