Барбара Такман - Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура Страница 7

Но Иерусалим понемногу уступал место Риму, пока с созданием папского престола при Григории Великом в 590 г. центр власти в христианском мире не переместился окончательно в Европу. Иерусалим оставался духовным домом, «матерью всех нас», по выражению приора в романе Вальтера Скотта «Айвенго», и все еще местом паломничества. Но с мирской точки зрения он оказался отрезан от остальной Европы мусульманским завоеванием в 637 г. С того момента, за исключением отвратительного эпизода с Латино-Иерусалимским королевством крестоносцев, Палестина оставалась под мусульманским владычеством в той или иной его форме при череде сменявших друг друга абассидских и фатимидских халифатов, сельджуков и османов до 1918 г.

Теперь Иерусалим присвоили себе как святое место магометане. До тех пор он фигурировал в новорожденной религии только на долю секунды между падением чаши со столика Магомета и до того, как она была поймана, не достигнув земли. В это мгновение пророку явилось его знаменитое видение о чудесном полночном путешествии в Иерусалим верхом на крылатом белом скакуне Альбораке и восхождение оттуда на небеса3. Однако теперь последователи Магомета, запоздало пришедшие к монотеизму, физически завладели городом, священным для двух более древних религий, и смогли воспользоваться его престижем. С проницательным оппортунизмом, который отличал основателя их веры, они рьяно взялись перенимать столько иудейских и христианских учений и практик, сколько могло уместиться на страницах Корана. Завоеватель Иерусалима Омар посетил Святой Камень, на котором Авраам собирался принести в жертву Исаака и где некогда стоял Храм Соломона. Очистив его от грязи, которой осквернили его христиане того времени, чтобы проявить свое презрение к евреям, он повелел считать это место священным для мусульман. Тут была построена мечеть Омара4, и отныне Магомет владычествовал там, где правил Давид и проповедовал Иисус.

Однако связь между Европой и Палестиной поддерживал постоянный поток паломников. Омар ввел принцип терпимости к христианам и евреям, которых уважал как собратьев-монотеистов, позволяя им оставаться и жить в Палестине при условии некоторых ограничений и навещать различные святые места при условии уплаты подати, из которой извлекал солидный доход. Но эти привилегии зависели исключительно от личной политики правящего в тот или иной период халифа. Паломники практически не подвергались опасности и притеснениям в правление дружественных или терпимых халифов, таких как Гарун аль-Рашид, который в 801 г. в знак своей знаменитой дружбы с Карлом Великим послал ему ключи от храма Гроба Господня и признал его Защитником христиан на Востоке. Зато другие были оголтелыми врагами христиан, как, например, безумный халиф эль-Хаким, своего рода арабский Нерон, который в 996 г. сжег храм Гроба Господня и вырезал тысячи иудеев и христиан5. Третьи, предпочитая славе доход, давали христианам права на жительство и возвращали привилегии паломникам в обмен на уплату огромных налогов и податей.

Изо всех уголков Европы паломники брели в Святую землю, привлекаемые отчасти благочестием, а еще любопытством посетить святые места, прикоснуться к святыням, купить сувениры из тех мест или реликвии, связанные со знаменитостями эпохи. Последними были, разумеется, святые и люди церкви. Интеллектуальную жизнь того времени в значительной степени определяли религиозная доктрина и ее толкователи. Самое трудное для сегодняшнего человека, который старается понять средневековый мир, — осознать, до какой степени доктрины, догмы и споры христианской церкви поглощали и контролировали всяческую интеллектуальную деятельность. Хотя Ветхий Завет был известен в несовершенной версии латинской Вульгаты, свод средневековых знаний ограничивался главным образом евангелиями и писаниями ранних отцов церкви. В результате Палестина приобрела в сознании людей почти исключительно неиудейские ассоциации. Никто не считал Иисуса еще одним в долгой череде иудейских пророков, равным образом ни иудейские пророки, ни закон Моисея не имели такого влияния, какое будут оказывать позднее, после Реформации. В глазах средневековых европейцев Палестина была землей не избранного народа, а землей, по которой ходил их Спаситель. Евреи в Средние века были исключительно предметом враждебности как убийцы Христа и ростовщики. Для первых христиан, когда само христианство было еще только сектой, старающейся закрепиться как церковь, евреи были Бурбонами «королевского строя». Киафа, первосвященник Храма, был для членов этой секты тем же, кем был Георг III для американских колоний. Но к тому времени, когда христианство получило статус официальной религии при Константине, Храм лежал в развалинах, а евреи превратились в бездомную секту и, поскольку они были чужими повсюду, их тем проще было проклинать. Что они тысячу лет владели Палестиной, едва ли приходило на ум паломнику, и уж точно не паломнику Средних веков.

Самый первый известный нам по имени британский паломник, который достиг Палестины, строго говоря, паломником не был. Это был британский монах Пелагий6, основатель знаменитой ереси, названной в его честь, который прибыл в Святую землю приблизительно в 413 г. Он проживал в Риме, пока этот город не был разграблен Аларихом, что вынудило его, наряду со многими другими жителями Рима, бежать в Карфаген. Там он вступил в конфликт с Блаженным Августином, который главенствовал над здешними христианами из своего карфагенского садика. Пелагий, будучи человеком незамутненной веры, не разделял ужасные душевные боренья святого из Гиппона, равно как и не мог принять его настойчивых утверждений, что не во власти человека достичь спасения, но наградить им может лишь божья благодать. Надеясь обрести более благоприятный религиозный климат, Пелагий перебрался в Палестину, но там схлестнулся со сварливым и неуживчивым Иеронимом, который тут же презрительно объявил его старым дураком, отупевшим от шотландской овсянки. Поскольку его доктрина, содержащаяся в серии комментариев к посланиям святого Павла (кстати сказать, это самая ранняя из написанных бриттами книг), наживала ему врагов в среде закоснелого епископата так же быстро, как и распространялась в христианском мире.

Уже тогда пелагианство было характерно британской ересью, ибо Пелагий заново открыл свободу воли. Отбросив доктрину первородного греха, он предположил, что грех скорее вопрос выбора, чем неизбежного наследия Адама. Эта возмутительная теория привела в ужас церковные власти. Ведь если признать, что люди не испорчены с самого рождения, но способны достичь праведности и благодати благодаря собственным способностям и трудам, тогда к чему искупление Иисуса на кресте? Если человечеству нет нужды в Искупителе, то и в церкви тоже. Начетчики того времени не могли допустить таких подрывных идей. Возглавляемые Августином и Иеронимом, они не давали утихнуть дебатам, пока не добились осуждения пелагианства как ереси.

Еще при жизни Пелагия Римская империя, отзывая легионы из провинций в попытке защитить свое ядро от варваров, ушла из Британии. Страна оказалась предоставлена самой себе, беззащитна перед лицом вечно готовых к войне пиктов и скоттов, за которыми вскоре последовали англосаксы. При новых захватчиках мрачная пелена язычества вновь окутала бывшие романизированные поселения, хотя и не в более отдаленных северных и западных областях. Отброшенные новыми варварами, кельты отступили на окраины Британских островов, и там кельтское христианство уцелело. Из замечательного шотландского монастыря на севере той непроглядной эпохи выступает другая фигура — аббат Андамнан Ионский. Его связь с Палестиной возникла благодаря счастливой случайности: Андамнану выпало принимать у себя французского епископа Аркульфа, который, возвращаясь на корабле из девятимесячного паломничества в Святую землю, потерпел крушение у каменистого берега Шотландии приблизительно в 690 г. Шторм подарил Британии ее первую в бесконечной череде книгу путевых заметок о Палестине.

Без сомнения, предложив своему гостю согреться дымящейся шотландской овсянкой, столь презираемой Иеронимом, Андамнан, человек «исключительного знания Святого Писания», наверное, увлеченно слушал рассказ Аркульфа о святых местах. Можно только воображать себе две фигуры в монашеских клобуках посреди голого монастырского зала, пронизываемого морским ветром и каледонским туманом: путник рассказывает о далеких местах, о священных усыпальницах и реликвиях, а слушатель подстегивает его множеством вопросов. Андамнан записал этот рассказ на латыни, языке, общем для них обоих, и законченную книгу, озаглавленную «De Locis Sanctis»[12], преподнес королю Нортумбрии. Затем она попала в руки другого его великого современника, также нортумберлендца, Беды Достопочтенного, чьими усилиями ее ждало много более широкое хождение, чем позволяло предположить ее скромное происхождение. Беда сократил и переписал «О святых местах», включив ее — полностью воздав должное Аркульфу и Андамнану — в свод собственных исторических и церковных трудов и тем самым гарантировав сохранность книги. На протяжении Средних веков более сотни списков были сделаны со сжатой версии Беды и еще десяток с оригинала Андамнана. Число копий, дошедших до наших дней с эпохи мучительного рукописного копирования и редкости пергамента, доказывают, что книга являлась бестселлером своего времени.