Вардан Багдасарян - Антироссийские исторические мифы Страница 7

2. Миф о «неправильном» религиозном выборе князя Владимира

Со времен П. Я. Чаадаева сторонники западной ориентации российской государственности упрекают Владимира Святого в том, что он принял православие «от всеми презираемой Византии» и утвердил в качестве церковного язык святых Кирилла и Мефодия, «в котором не было великой самобытной, тем более античной культуры». В итоге «Россия оказалась культурно, религиозно, политически и идеологически отделенной от того центра инноваций, которым во все большей степени становится Западная Европа»[33]. За этим доводом обнаруживается стремление «западников» максимально ослабить позитивное значение славяно-православных цивилизационных накоплений и утвердить систему ценностей западного мира.

Между тем «западники» не берут в расчет литературные памятники Древней Руси, авторы которых хорошо представляли качественную разницу между европейской и славяно-православной цивилизацией. Она в том и заключалась, что Запад, проникшись идеалами языческой античной культуры, предпочел собирать материальные сокровища, «снизив все возвышенное до потребностей рядового обывателя».

Западноевропейский мир уже тогда был другим в главном – в упрощенном понимании спасения души. «Западный человек понимает спасение души как воздаяние за добрые дела… Спасение „зарабатывается“ им путем добродетельного труда и тем самым выкупается собственный грех. Для протестанта проблема не выявляется даже так: по его суждению, за него уже „заплатил“ Спаситель. Протестантизм вообще снимает вопрос о необходимости добрых дел для спасения, нацеливает человека на внешнюю практическую деятельность как основное содержание бытия в мире. И только в православии спасение осмысляется как внутреннее перерождение человека, его преображение духовное, обожение»[34].

Хорошо понимая указанную разницу, автор «Повести временных лет» обратил внимание своих читателей на диалог Владимира Святого с послом. На вопрос князя о специфике «немецкой веры» посол ответил: «Пощение по силе. Аще кто ясть или пиетъ, все въ славу божию»[35]. Свое служение «плоти», уводящее от спасения души, Запад старался навязать и Руси. Поэтому святой Феодосий Печерский в XI в. требовал отгородиться от Запада, так как «многая злая дела суть у них, развращенная погибель полна вера их. Его не жидове творят, то они творят»[36]. А истоки духовной деградации романо-германской цивилизации изложил в начале XII в. митрополит Георгий. По мысли Георгия, нашествие варваров на Запад остановило там процесс духовного развития. В итоге романо-германские народы «впадоша в вины различны многы, отречены от Божественнаго закона и похулены, и тех ради вин в жидовство явлене впадоша»[37]. Таким образом, принимая православие, Владимир Святой спасал души своих подданных, тогда как путь, по которому пошел Запад, в православном понимании эти души губил.

Неслучайно, лишившись возможности развивать свой национальный язык и литературу после принятия христианства и работая на «мертвый» латинский язык, западные народы питали зависть к национальной грамоте славян. На этот счет автор «Повести временных лет» дал свою филиппику: «Неции же начаша хулити словеньския книги, глаголюще, яко не достоить никоторому же языку имети азбуковъ своихъ, разве евреи, грекъ и латины. <…> Се же услыщавъ, папежъ Римьский похули техь, иже ропщуть на книгы словеньския, рек: „Да ся исполнит книжное слово, яко да въсхвалять вся языци Бога истиннаго“. Да аще кто хулить словеньскую грамоту, да будетъ отлучен от Церкви… Ти бо суть волци, а не овци»[38].

3. Миф о языческой Руси и христианском заговоре

Популярный в наше время неоязыческий проект не только не растворяет русскую национальную идентичность, но напротив – именно через апелляцию к ней выстраивает свою систему ценностей. Неоязычество позиционируется как подлинный патриотизм, «незамутненный» инокультурными примесями. Однако при этом уничтожается другая государствообразующая составляющая России – православие. Она в интерпретации неоязычников предстает в качестве антирусского иудейско-ориентированного мировоззрения.

Достоверная российская история рассматривается в качестве темных веков «христианского ига». Предпочтение отдается мифологической Руси арийско-ведического периода. Создаются ретроспективные утопии о «русской империи» до Рождества Христова. Протяженность национальной истории, казалось бы, только возрастает. Однако достигается это перечеркиванием сложившихся структур исторической памяти. Призыв к восстановлению подлинной национальной традиции подразумевает в неоязыческом подходе отмену той традиции, которая реально направляла существование российской государственности в течение последнего тысячелетия. России как цивилизации православного типа подписывается неоязыческий приговор.

Взятый на вооружение неоязычниками этноним[39] Руси является государственно-дезинтеграционным и в отношении территориальной целостности России. Собственно русские земли, тем более земли русского языческого ареала, представляют лишь часть территории Российской Федерации. Какова же будет политическая судьба регионов России, не охваченных ареалом Руси, остается в неоязыческом проекте без ответа. Сама по себе попытка переноса на государственный уровень верований, соотносящихся с племенной стадией развития общества, грозит государству процессом распада.

Неоязычество сформировалось как идейное течение на Западе – в среде российской эмиграции. Зарождение этого направления связано с трудами Сергея Лесного (Парамонова), опубликованными за рубежом еще в 1950–1960-е гг. Наибольшую известность из них получила книга «Русь, откуда ты?», изданная впервые в Канаде. Автор не только сдвигал рамки этногенеза Руси вглубь истории, но и расширял их географически, относя к славянам европейские племена, традиционно трактуемые как германские, – готов, ругов, вандалов, карпов, бастарнов и др.[40]

Один из главных аргументов неоязыческой критики христианства – указание на «иудофильскую природу» последнего. Для обоснования еврейской подоплеки христианского учения используются даже ссылки на К. Маркса, писавшего: «Христианство возникло из еврейства. Оно снова превратилось в еврейство»[41]. Но Маркс имел в виду дух стяжательства, а вовсе не теологический аспект.

Первоначально тезис об иудео-христианском заговоре был использован в германской историографии ариософского направления, заявлявшей об особой исторической миссии ариев как сверхрасы. Утверждалось, что христианство сохраняет в своем идейном арсенале специфические иудейские черты. Один из руководителей возникшей еще в позднесоветский период националистической организации «Память» и основоположников неоязыческого движения в России В. Н. Емельянов характеризовал христианское учение в качестве «предбанника иудаизма». С. Я. Лесной писал о «жидофильской» природе православия. Другой представитель правонационалистического направления А. М. Иванов оценивал христианство как самую страшную духовную эпидемию, которая когда-либо поражала человечество.

Через призму языческо-русского и иудейско-хазарского противостояния осуществляется попытка объяснения операции крещения Руси Владимиром. Потерпев поражение в военном соперничестве, кульминацией которого были походы Святослава, иудеи экспортировали в стан противников разлагающий вирус христианства. Склонность Владимира к данной религии С. Лесной объясняет еврейско-хазарским происхождением князя. Его мать, ключница, объявлялась дочерью некого раввина из г. Любеча. Слово «робичич» Лесной интерпретирует не как «сын рабыни», а как потомок раввина – «равинич». Славянское имя дяди князя Добрыни трансформируется автором в еврейское Дабран («хороший оратор», «краснобай», «говорун»). В свою очередь имя ключницы Малки истолковывается на основе отсылки к ивриту как «царица». Этой концепции, однако, противоречат факты борьбы христиан с иудеями, погромы последних, войны Хазарии с Византией, депортации евреев, периодически проводившиеся в различных христианских средневековых странах (в том числе и на Руси при Владимире Мономахе).

Нестор был объявлен фальсификатором русской истории. Еще один сторонник русского неоязычества Ю. М. Иванов писал: «Христианские церкви под руководством иудеев хладнокровно и последовательно уничтожали историю и предавали ее забвению. Летописец-иудофил Нестор взял на себя миссию генерального цензора всего того, что до него было сделано, положив таким образом начало тому гнусному сионскому месиву, которое потом назовется историей древней Руси. Читая ее, проникаешься ощущением, что на протяжении многих веков эта перелопаченная история программируется и преподносится исключительно на предмет тех или иных прав иудеев на огромные территории, никогда им не принадлежащие. Так родился кастрат русской истории»[42]. Образу фальсификатора Нестора противопоставлялась фигура языческого сказителя Бояна.