Мэри Чабб - Здесь жила Нефертити Страница 7

— Ну, а наш руководитель? — спросила я. — Конечно, он…

— Джон[9], — уточнил Хилэри. — По-моему, ему всего лишь двадцать шесть.

Я была крайне удивлена. Не слишком ли мы молоды, чтобы отвечать за раскопки? Я вспомнила, что мне довелось видеть нашего нового руководителя в Лондоне. Светловолосый, серьезный человек, довольно суровая, но внушающая доверие внешность. Несомненно, он выглядел старше своих лет.

— Мне лично, — продолжал Хилэри, — не очень-то улыбается перспектива подчиняться человеку, который на два года моложе меня.

— Какое это имеет значение? — сердито возразил Ральф. — И разве вы не знаете, что он уже работал куратором в Кноссе[10]. Во всяком случае, ему знакома местность Амарны, чего нельзя сказать о нас, остальных.

Ленч мы заканчивали молча. На низком белом потолке непрерывно дрожали золотистые блики, отражавшиеся от воды через открытое окно, а «Кьянти» нашептывало нам свой веселый рассказ о южном солнце.

С тех пор прошло два дня, а мы почти не встречались. На второй день я уже успела изрядно устать от своей каюты и попутчиц. Одна из них, молодая монахиня, постоянно запирала дверь, вероятно, выражая этим протест против безнравственности мира. Замок был очень неподатлив, и я приходила в ярость, когда хотела войти, и в отчаяние, когда хотела выйти. Другая — маленькая медсестра, которую после тяжелой болезни послали отдыхать к морю, — при малейшей качке падала на свой чемодан, скользивший по сильно покатой поверхности пола. «Если это путешествие ради удовольствия, — неизменно изрекала она в таких случаях с мрачным видом, — пошли мне лучше, о боже, всемирный потоп и конец света».

Захватив мохнатый коврик и несколько книг, я поднялась на верхнюю палубу. Хотя на такой высоте кружилась голова, радостное возбуждение охватило меня: так чудесно находиться на солнце и ощущать легкое дыхание свежего ветра. Кругом не было ни души. Великолепное нежно-голубое небо и чернильно-темное волнующееся море; лишь за кормой, пенясь по краям, стелилась, отмечая наш путь, широкая изумрудная полоса.

Отыскав шезлонг, я втиснула его между спасательной лодкой и белыми перилами, чтобы по возможности укрыться от ветра. Качка все еще продолжалась, но я начала привыкать к ней. Здесь царило какое-то странное смешение звуков и запахов: непрерывный резкий свист огромных волн, которые ударялись о нос судна и нехотя откатывались назад; треск напрягающихся деревянных частей; сильный запах свежей краски и сухого дерева, разогретых солнцем; аромат соли в искрящемся воздухе; тонкие и визгливые звуки вибрирующих на ветру канатов. Белые перила устремлялись вверх и вновь оседали, далекий горизонт падал и взлетал. Утомление, вызванное путешествием и приготовлениями к нему, рассеялось, подобно клубам темного дыма, уносимым от огромной дымовой трубы, которая вздымалась над моей головой.

Тут я вспомнила о своем решении заняться арабским языком и вытащила из кармана пальто маленькую книжку в зеленой обложке. Разговорник арабского языка. Меня предупредили, что в Тель-эль-Амарне никто, кроме членов экспедиции, не знает ни одного английского слова. Я надеялась изучить арабский язык настолько, чтобы не только местные жители понимали меня, но и я, что гораздо интереснее, могла бы понимать их. Однако, просидев некоторое время над разговорником, я убедилась, что это слишком самонадеянно, и примирилась с мыслью, что мне никогда не удастся овладеть искусством произношения арабских слов.

Заглянув в словарь, я подчеркнула карандашом те слова, которые, по моему мнению, следовало бы выучить прежде всего: хлеб, вода, огонь, дом, деньги. Недурной запас для начала! Я обладаю необыкновенным талантом запоминать никому не нужные детали в ущерб полезным — всеми силами я старалась не смотреть на слова, которые вряд ли пригодятся мне, и все же не могла не заметить, что фиалка по-арабски «банафсига», и это слово прилепилось ко мне. Между прочим, потом, в Египте я не видела ни одной фиалки и так и не произнесла этого слова.

Полдня я потратила на изучение глагола «лафф», очевидно, излюбленного в арабском языке, — он был даже выделен крупным шрифтом. Этот глагол означал «кататься», и, хотя до прибытия в Тель-эль-Амарну я так и не научилась ни «бегать», ни «ходить» по-арабски, глагол «лафф» потом очень часто выручал меня.

Закрыв книгу, я откинулась на спинку кресла. Мне хотелось упорядочить мои сумбурные знания о той местности, где нам предстояло проводить раскопки. Популярные издания сообщают уйму подробностей о Тель-эль-Амарне и ее важнейших достопримечательностях, поэтому многие, даже не занимавшиеся специально египтологией, имеют о ней довольно ясное представление.

Но есть, вероятно, и такие, которые, хотя и знакомы с необозримой равниной истории Египта, холмами кратковременных царствований, долинами анархии и тремя остроконечными пиками — Древним, Средним и Новым царством, никогда не всматривались в каждую отдельную точку этого ландшафта и, возможно, никогда не слыхали о Тель-эль-Амарне — местности, где когда-то находился город Эхнатона. Долгое время к их числу принадлежала и я.

Не мне одной свойственно представлять себе историю как живую и меняющуюся картину, с возвышенностями и долинами, светлыми и теневыми полосами. Я представляю себе недолгое и необычное царствование Эхнатона уже не на самой вершине пика Нового царства, а на его склоне, обращенном к нам. Другие жившие до него вели борьбу за то, чтобы захватить и удержать обширную империю, простиравшуюся от Нубии до Сирии. Эхнатон стоит на последнем огромном откосе. Но этот откос не снижается полого, сливаясь с равниной, — впереди еще гористые выступы династий Рамсесов. Но как бы высоко он ни стоял, заслуга в этом принадлежит не ему, а его предшественникам, и немеркнущие лучи славы, которые озаряют его фигуру в истории, это лучи заката.

Итак, Новое царство, возникнув немного ранее 1500 года, распалось около 1000 года до нашей эры. Наивысшего расцвета оно достигло к тому времени, когда на престол вступил отец Эхнатона Аменхотеп III. Эхнатон царствовал в течение семнадцати лет, примерно с 1370 года[11].

Процесс распада в это время уже начался. Враги надвигались со всех сторон, а правителем великолепного, требовавшего огромных забот государства был молодой человек, равнодушный к военной славе и блеску власти, приносящей несметные богатства. Такое изложение фактов, конечно, беспощадно упрощает удивительное явление в истории, — ведь речь идет о человеке, чей голос впервые возвестил людям о том, что ценности, за которые они сражаются, ничтожны и недостойны того, чтобы за них проливали кровь.

Эхнатон и Нефертити возносят молитвы Атону. Фрагмент росписи стены из известняка. Каирский музей

Некоторые считают Эхнатона слабовольным, бежавшим от выполнения своего долга фараоном, иные видят в нем одухотворенного человека, наделенного огромной моральной силой; есть и такие, которые думают, что он был хитрым политиком, порвавшим с жрецами не из-за высоких духовных побуждений, а ради того, чтобы сокрушить их власть, угрожавшую власти самого фараона. Но сам факт расхождения во мнениях, хотя и не помогает составить правильное представление о характере фараона, однако показывает, что принятое этим человеком решение спустя более трех тысяч лет после его смерти все еще способно волновать тех, кто знает его историю.

Короче говоря, он отрекся от древних многоликих богов, которым поклонялись его предки, и от главного бога Амона и посвятил себя служению единому богу творцу и хранителю всего земного. Олицетворением этого бога Атона был диск солнца, и только ему он поклонялся. Отказавшись от своего имени — Аменхотеп (он был четвертым Аменхотепом в роду), он назвался Эхнатоном, так как это имя «созвучно со словом Атон»[12].

Вскоре после восшествия на престол Эхнатон заявил, что хочет построить город, где бы новая религия могла беспрепятственно процветать. Этот город должен быть построен на неоскверненной земле, где никогда не возносились молитвы иным богам. В двухстах милях севернее Фив, вдоль восточного берега Нила, подходя вплотную к реке, на много миль протянулись высокие отвесные скалы. В одном месте цепь их прерывалась, образуя глубокую впадину, тянувшуюся на семь миль в северном направлении, а потом вновь возникала, неотступно следуя за извилистыми берегами реки. В этом месте образовалась продолговатая полоса земли шириной около трех миль. Здесь, притаившись в объятиях скал, вплотную к животворной реке, по велению фараона вырос город Ахетатон[13], новый, блестящий, с прекрасными набережными и гаванями, храмами и дворцами, садами и рощами.

На шестом году своего царствования, когда разлад и распри между фараоном и жрецами в великой столице Фивах стали нестерпимыми, Эхнатон, его супруга — красавица Нефертити, самое имя которой означает «Прекрасная дама идет», их дети, друзья и все те, кто желал последовать вместе с ними навстречу неизвестности, покинули злобные Фивы, чтобы поселиться во вновь построенном городе. Приплыв по течению реки из Фив, малочисленная флотилия бросила здесь якорь. Во дворцах и домах, где едва успела обсохнуть краска и штукатурка, а звуки молотка и резца все еще нарушали тишину, началась жизнь.