Александра Толстая - Дочь Страница 7

Но несколько сот курдок, турчанок - больных, раненых - умирали без ухода в бывших американских школах, без мебели, без кроватей, со скудной пищей, которую варили курдки и турчанки из кукурузы. Каждый день умирало около 20 человек от трех видов тифа, главным образом, сыпняка.

Как известно, главные передатчики сыпного тифа - вши. Наши белье и платье, особенно в складках, были полны этими отвратительными сонными, вялыми белесыми насекомыми, и избавиться от них было невозможно. Шелковое белье было пропитано белым дегтем, стирали его ежедневно, но к вечеру все тело было искусано и бешено чесалось. Так не могло продолжаться.

Я пошла к командующему генералу. Генерал меня не принял. Он открыл окно. "Что вам нужно, сестра?" Генерал не вышел ко мне, вероятно, боялся от меня заразиться. Говорил со мной, высунувшись из окна.

- Ваше превосходительство, мне нужно 30 повозок, запас кукурузы, муки, стадо баранов... и...

- Что? Что такое? - Генерал в ужасе на меня смотрел. - Почему? Зачем?

Я объяснила ему:

- Школы, где находятся больные турчанки, на горе. Они переполнены больными. Много больных сыпнотифозных, громадная смертность. Ручей с горы течет вниз, где расположены военные казармы. Надо убрать всех из школ и отправить в их деревни. Этим вы спасете дивизию и мусульманских женщин, детей и стариков, которые заражаются друг от друга в тесноте, в грязи и во вшах.

- Хорошо, дайте мне подумать, сестра.

И дня через два появились подводы, стадо баранов и продовольствие. Надо было видеть радость женщин, когда они уезжали. Они что-то бормотали по-турецки, некоторые снимали с себя браслеты и ожерелье из каких-то камней, от которых я с трудом отказывалась. Им чем-то хотелось выразить свою благодарность и радость: "Ханум, ханум". Когда через несколько дней я уезжала из Вана, я по дороге встретила улыбающуюся во весь рот турчанку с глиняным кувшином на голове. "Ханум, ханум", - говорила она и что-то добавляла по-турецки. Я только поняла, по всему ее виду, - она была счастлива.

Бог с ним, с шофером!

Дело мое было закончено. Оставаться в Ване было незачем. Я оставила Колю Красовского с санитаром в Ване. Он поправлялся, но был еще очень слаб.

Генерал дал мне свой автомобиль с шофером, чтобы доехать до перевала. Дальше надо было ехать на двуколке или верхом.

Доехали до перевала, стали подниматься. Автомобиль застрял. Вместе с шофером мы столкнули его вниз, в лощину, чтобы не видно было с дороги. Боялись, что ночью нападут курды. Делать было нечего - надо было здесь переночевать.

После трех недель без сна безумно хотелось спать.

Глаза слипались. Я села на заднее сиденье и уже засыпала, как вдруг шофер тоже полез назад, собираясь сесть рядом со мной. Не знаю почему, я испугалась.

- Садитесь вперед, - сказала я строго.

- А почему?

- Вы слышали мое приказание? Садитесь на переднее сиденье!

- Я не понимаю почему. В случае нападения курдов я защищать вас буду. Я военный человек. Дайте мне ваш револьвер.

- Вы слышали, что я сказала? Делайте то, что вам приказано. - Он нехотя отошел. Описывать, что было дальше, я не могу. Непристойные жесты, грязные слова...

Я вынула револьвер из кобуры, висевшей у меня на ременном поясе, и взвела курок.

"Двинется, буду стрелять", - думала я.

И так просидела я до рассвета, следя за каждым движением ополоумевшего человека. Какая это была бесконечная, длинная ночь! Глаза слипались, мутилось в голове, все тело болело от напряжения. Спать, спать! Закрыть глаза на секунду и заснуть. Но я знала, что тогда пропаду. Отнимет револьвер, и я с ним не справлюсь. От ужаса сон улетучивался, но только на время. Я щипала себя, старалась волнующими мыслями отогнать сон. Ничего не помогало. Спать, спать! Но при малейшем движении шофера - палец был уже на курке. Я была готова его нажать.

"Куда стрелять? В руку, в ногу?" - думала я. Убивать его я не хотела. Как ни противен и гадок был мне этот человек, я не хотела брать на свою душу убийство.

Но вот, наконец, чуть забрезжил свет. Из-за гор медленно всходило солнце. Я осмотрелась. Горы кругом. Мы в лощине, над нами узкая дорога...

И вдруг загромыхали по дороге повозки. Пулей выскочила я из автомобиля. Смотрю, солдаты на двуколках везут в починку колеса... "Братцы, братцы! кричу. - Остановитесь, возьмите меня с собой!"

Остановился один.

- Что ты, сестрица? Откуда?

И я все ему тут же рассказала, как родному, и не выдержала, расплакалась. "Ох, ты моя бедная. Ишь, пес похабный, напугал как. Садись, сестрица!" Солдатик принес мои вещи из автомобиля. Посадил меня сверху на колеса, я даже не оглянулась на шофера и, как только тронулись, заснула мертвым сном. А когда проснулась, увидела, что солдат меня обнял и держит за ремень, чтобы я не свалилась с двуколки. "Пить!" Слез солдат, снял картуз, зачерпнул воды из какой-то лужицы: "Пей, сестрица!"

Не помню, как доехала. Спала всю дорогу.

В Игдыре в эту ночь я спала как убитая. На другое утро я поехала в Эривань к Онисиму. Он уже поправлялся.

Вероятно, если бы я донесла на шофера, его бы предали военно-полевому суду, но я не хотела этого делать. Главное, что ничего плохого не случилось. Бог с ним!

Приехав в тыл, я узнала, что около двух месяцев наш большой отряд сестер и врачей Всероссийского Земского Союза, сидя в Тифлисе, изнывал от безделья, ожидая назначения. А какое громадное поле деятельности могло бы быть для них в Ване!

Очевидно, Полнер, отступивший с нашим отрядом из Каракалисы, не успел подумать о посылке подкрепления в Ван и, не получая от меня известий, не представлял себе положения, в которое мы попали. Из Каракалисы наш отряд под командой начальника отступил в полном порядке.

- Жалко, что курочки мои и коровы пропали, - сказала я нашему начальнику.

- О нет, - ответил он, смеясь. - Я ничего туркам не оставил. Всех ваших кур забрали - и коров я угнал с собой.

Мои студенты, слава Богу, поправились, и я отправила их домой, к родителям в Новочеркасск.

Я долго не могла отделаться от тропической малярии, болела годами.

Чувствуешь себя совсем здоровой и вдруг начинаешь дрожать. Пароксизм длится около суток. Озноб подкидывает тебя на кровати, зубы стучат, покрываешься несколькими одеялами - ничего не помогает. Температура поднимается до 41°, 42°. Через несколько часов пот - температура падает. Человек здоров, только большая слабость.

За мной приехала из Москвы моя бывшая секретарша, и мы с нею жили в прекрасной гостинице. Попав в цивилизованный город Тифлис, я бегала по магазинам, покупала одежду, так как все платья висели на мне, как на вешалке. Я потеряла около 40 фунтов.

Вечером мы до поздней ночи сидели в ресторане, ели шашлык и слушали хороший оркестр. Но надо было ехать домой и приниматься за работу.

На западном фронте

В деревне я пробыла недолго. Без моих любимых рысистых лошадей было скучно. Хозяйство тряслось понемногу под управлением надежного и честного человека, который работал у меня уже несколько лет. В Ясной Поляне спокойно жили моя мать и сестра Таня с дочкой. Мам? целый день сидела в кресле и подремывала. Она уже плохо видела, не могла ни читать, ни писать, мало чем интересовалась.

Я пробыла с ними несколько дней и уехала в Москву.

Когда работаешь на фронте, погруженная в ежедневную рутинную работу - уход за больными, ранеными, - по правде сказать, не думаешь о политических и военных событиях, но, вернувшись в тыл, я сразу попала в сеть сплетен, разговоров о том, что происходило при Дворе, о неудачах на фронте, о разрушительной работе социалистов, которые где только могли подрывали власть. Все мыслящие люди: лучшая часть аристократии, интеллигенты - с ужасом наблюдали все увеличивающуюся активность пропаганды, с одной стороны, и разрушение царского престижа - с другой.

Особенно возмущались государыней, влиянием на нее Распутина и ее вмешательством в дела государственного порядка. Распространялись глупые сплетни, во многом винили приближенную царицы Анну Вырубову. В Государственной думе шли интриги. Члены Думы обвиняли военных в шпионской деятельности... Обвиняли полковника Мясоедова и министра Сухомлинова за отступление на Юго-Западном фронте. Рассказывали, что военный министр послал сражаться армию, вооруженную палками вместо винтовок; в Москве народ громил немецкие магазины.

Всюду шло брожение, начиная со столицы, недовольство, растерянность на верхах, в Ставке; в Думе шли бесконечные, ни к чему не приводящие разговоры. В тылу все было неясно, путано, сосредоточено на собственных эгоистичных интересах. Люди не думали о том, что тысячи гибли на фронте из-за их неорганизованности, интриг, карьеризма. Они не хотели, а может быть, даже не могли себе представить страданий, переживаемых людьми на фронте. Тыл и фронт представляли собой нечто совершенно различное, между собою не связанное.

Мне было больно и противно слушать тыловые разговоры. Я старалась не вникать в них, меня тянуло на фронт, и я обрадовалась, когда получила новое назначение на Западный фронт в качестве уполномоченного Всероссийского Земского Союза и поручение организовать на Западном фронте работу с детьми.