Эли Визель - Рассыпанные искры Страница 7

«Берегись, твой кучер — опасный, испорченный человек, — сказал Баал-Шем ученику. — Я видел, как он прошел мимо церкви и не перекрестился. Если он не любит своего Бога, с чего он будет любить тебя?»

Вся концепция хасидизма заключена в этой истории.

Баал-Шем интересовался людьми гораздо больше, чем теориями. Теории могут подождать. Его последователи: Маггид из Межирича, Шнеур-Залман из Ляд, Нахман из Брацлава — сформулируют их позже. В тот момент куда важнее было передать опыт, нежели книжную ученость, интуицию, чем логику.

Главным делом Баал-Шема было создание связей на каждом уровне. Все, что заставляло людей собраться вместе, что укрепляло общину, представлялось ему благом; все, что разъединяло их, — злом.

Итак, он обратился к поэтическому образу, к мистической концепции — к собиранию рассыпанных искр, к конкретному делу. Функция человека — умерить одиночество, ибо тот, кто ратует за одиночество, избирает гибель.

Вот почему во всех его рассказах безымянные нищие, скитальцы играют столь исключительную и важную роль. Они тоже заставляют людей мечтать, они тоже являются звеньями, связывающими людей. Каждый дровосек может оказаться пророком, каждый сапожник — праведником, каждый незнакомец — Баал-Шемом. Что есть человек если не звено в цепи между Адамом и Мессией? Разве не являет он собой нечто большее, чем собственное «Я», разве не возвещает о большем, чем хотел бы получить? Пастух наигрывает мелодию — и Баал-Шем уподобляет его царю Давиду. Странник в лохмотьях вызывает смех — Учитель видит в нем Авраама. Если бы Баал-Шем смог встретиться с рабби Хаимом бен Атаром, ожидавшим его в Святой Земле, они совместно могли бы ускорить пришествие Мессии — так, во всяком случае, говорит хасидская традиция, придающая встречам особое значение. Любая встреча убыстряет шествие Избавителя. Два человека сливаются воедино — и мир уже не тот, что раньше; и если люди примут друг друга, все творение получит смысл, тот смысл, который они ему придадут. Это — новая идея, привнесенная в еврейскую жизнь хасидизмом. Личность не винтик чудовищного механизма: в ее власти изменить самые законы, которым она подчиняется, и самые взаимоотношения, существующие между Судьей, с одной стороны, обвиняемыми и свидетелями — с другой. Если правда, как утверждает Баал-Шем, что человек способен спрятать свет утренней зари, льющийся из-за темного леса, попросту закрыв глаза руками, верно и то, что он может вновь обрести его простым движением рук. Это как раз и совершил Баал-Шем. Благодаря ему, благодаря простому движению руки хасид открыл мир во всем его подавляющем величии и красоте.

А теперь давайте поговорим о чудесах, которые, как утверждают, Баал-Шем творил при жизни и даже после смерти. Рассказчик не упоминал о них ранее, поскольку они его смущают: они глумятся над его рассудком, над его склонностью к рационализму. Должны ли мы верить, что этот неуклюжий, застенчивый человек, достигнув самого расцвета сил, стал развлекаться, переустраивая мировой порядок? Утверждают, что он дал знания одним, а других лишил памяти, что он находил потерянные предметы и возвращал людям лошадей, сбившихся с пути. Говорят, он лечил больных куриным бульоном, прописывал средства от храпа и… уговаривал ксендза отказаться от целибата.

Наивные и ребяческие истории эти непременно вызовут у нас улыбку. А с другой стороны, кто знает — быть может, безыскусно записанные и передаваемые истории просто призваны испытать наш здравый смысл, или веру, или фантазию? Баал-Шем как бы находится за пределами всего того, что может вообразить человек. Поощрял ли Учитель эти истории? Своему слуге рабби Яакову он повелел пуститься в странствия и разбогатеть, рассказывая истории — о Беште, конечно. Но желал ли он, чтобы рабби Яаков или кто-либо другой дополняли и приукрашивали их по своему усмотрению? Не исходят ли эти преувеличения от него самого? И если да, то в чем заключалась их цель? Произвести впечатление на поклонников, которые привязаны к нему всем своим существом? Почему он, выказавший подлинное величие в самых разных областях, почувствовал необходимость, прибегнув к чудесам, показать, что ему подвластно потустороннее?

Не исключено, что он хотел показать еще одно звено, наличествующее между житейским опытом и мечтами человека, и показать, как можно превзойти опыт с помощью мечтаний? Рассмотрим эту гипотезу. Решимся сделать еще одно допущение — хотя, мол, сам Баал-Шем не нуждался в чудесах, в них испытывали потребность его будущие последователи, дабы закрепить позиции и овладеть умами. Им необходимо было верить, что Бог заинтересован в своих созданиях, что он внемлет всем голосам, им необходимо было верить, что чудеса все еще возможны, доступны даже им. Поэтому, вероятно, Баал-Шем и стал чудотворцем…

Похоже, все его удивительные, невероятные поступки продиктованы желанием объединить людей, предложив им песню как убежище и легенду как щит. Рассеянный и растерзанный еврейский народ нуждался в приливе новых сил — и Учитель обещал детей бездетным парам. Если он несся со «скоростью молнии», то потому, что необходимо было освободить какого-нибудь корчмаря, заживо погребенного в темнице — всегда где-нибудь да случался еврейский корчмарь, которого барин бросил в тюрьму за недоимки, за то, что тот делал свое дело недостаточно (или же, напротив, слишком) хорошо. Враги измышляли очередные гонения? Учитель знал, где и какую молитву прочитать, чтобы разрушить козни. Ну а если кто-нибудь блуждал во тьме? Простым взглядом Баал-Шем возвращал его на путь истинный. Главная тема оставалась всегда одной и той же: отринуть отчаяние — задача самого человека. Лучше полагаться на чудеса, чем сидеть сложа руки. Изменяя себя, человек может изменить мир.

Таким образом, человеку дано принять свои противоречия. Обнаружить в гордости смирение, в великодушии — бесхитростность и чистосердечие, в правосудии — милосердие. Выбора нет: должно наделять смыслом то, что, быть может, его лишено, и научиться распознавать благодать в безликом, безымянном страдании.

Конечно, соглашаясь последовать за Баал-Шемом к последнему пределу восприятия, мы рискуем оказаться в мире, который реальным никак не назовешь. Самому Баал-Шему пришлось заплатить за это. Особенно к концу жизни он стал проявлять все возрастающие признаки раздражения и душевного угнетения и выражался «противно законам языка». Он, посвятивший столько труда тому, чтобы его понимали, уже не мог этого добиться. Лица, происшествия, слова — он все забыл. Он потерял контакт с окружающими. Он бился головой о деревья, совершал какие-то странные, напоминающие пляску, телодвижения. Бешт раскаивался в том, что пользовался своей силой. Он перестал быть собой.

Однажды он говорил дольше обычного, и слова его были еще зажигательнее, чем всегда. Зачарованные ученики отдавали себе отчет в том, что присутствуют при неповторимом событии. Внезапно он остановился. И забыл все, что сказал. Забыл, что вообще говорил. Приблизительно в то же время случилось другое происшествие: как-то в микве Баал-Шем вдруг почувствовал, что погружается в воду. И только крик ученика: «Учитель!» — вернул его на поверхность.

Он сжег свою жизнь. И дал слишком много обещаний, которые Богу неугодно было исполнить.

В шестьдесят лет он заболел: внутренности разрывали его на части. Был Песах. Нарушив привычку, он праздновал святой день вдали от людей, погрузившись в молчание и непрерывные размышления. Через семь недель, в Шавуот, чувствуя приближение конца, он отдал близким подробные распоряжения о своих похоронах. Он просил их спеть около его ложа и пригласил миньян для последней молитвы: «У меня осталось два часа, чтобы поговорить с Богом. Увидев слезы на глазах своих верных учеников, он добавил: — Зачем вы плачете? Ведь я выхожу в одну дверь только для того, чтобы войти в другую».

Рабби Пинхас из Кореца начал молиться за него. «Слишком поздно, — сказал ему Учитель. — Свершилось, и свершившегося не отменить».

Символический момент, разъявший время и судьбу хасидизма. Конец целой эпохи. И рождение другой: хасиде — кое движение продолжило дело Бешта, распространилось и шло от победы к победе, от триумфа к триумфу, свежим воздухом врываясь в душные халупы, сотрясая рутину жизни, поддерживая больных в их страданиях и приговоренных в их смиренном или вопрошающем молчании.

В течение двух следующих веков легенда Бешта всплывала не раз, когда судили его последователей: она помогала людям выживать, а иногда готовиться к смерти. Она явилась даже в царстве ночи. Еврейский поэт видел: где-то там, на Востоке, у рвов, доверху заполненных трупами, стоял Баал-Шем. И вдруг к великому гостю протянулись руки и послышался крик: «Добро пожаловать, рабби Исраэль, Баал-Шем-Тов, спасибо тебе за твои чудеса, рабби Исраэль, сын Элиэзера!»