Очерки по истории русской церковной смуты - Анатолий Краснов-Левитин Страница 7

случайно, помимо воли, благодаря происхождению и образованию, связанного с церковью. Европеец с головы до ног, он не переносил варварских нравов русского духовенства, из которого вышел. В качестве панацеи от всех зол он предлагал «демократические реформы», в силу которых и сам не верил. Короче говоря, в февральские дни церковь из рук чиновников вицмундирных попала в руки чиновников в пиджаках, умевших говорить громкие слова о «новой эре», но таких же холодных, ограниченных, не имевших в себе ни одной искры религиозного энтузиазма, как и их предшественники. Гораздо более жизнедеятельной и интересной была другая группа реформаторов, в центре которой находился питерский триумвират.

У Александра Ивановича Введенского февральские дни ассоциировались с домом № 67 на Гороховой улице. В этом доме жил почтенный, либеральный петроградский протоиерей Михаил Степанович Попов. Его квартиру Александр Иванович любил называть колыбелью обновленческого движения, никогда не забывая, в порядке иронической шутки, прибавить, что в доме напротив, № 64, жил за год до этого человек, также игравший немалую роль в церковных делах: Григорий Ефимович Распутин. О. Михаил Попов (в будущем обновленческий архиепископ, рукоположенный в 1923 году, последовательно занимал кафедры Детскосельскую, Рязанскую и Тихвинскую, умер на покое в тридцатых годах) был человеком скромным и молчаливым. Единственным увлечением о. Михаила была благотворительность. Эта деятельность развила в нем интерес к социальным проблемам и сблизила его с питерским трио.

В начале марта 1917 года на квартиру к о. Михаилу пришли отцы И. Ф. Егоров и А. И. Введенский. По их просьбе хозяин должен был их познакомить со своим довольно известным однофамильцем, членом IV Государственной Думы, протоиереем о. Дмитрием Яковлевичем Поповым. О. Дмитрий Попов представлял собой также колоритную личность. Зырянин по национальности, он был страстным просветителем, который горячо стремился к тому, чтобы внедрить грамотность и культуру в свой родной, темный и отсталый, народ. Старый земский деятель и общественник, о. Попов с радостью согласился принять участие в организации Союза демократического духовенства и мирян, как это предложили ему Введенский и Егоров, Началась кипучая организационная работа, и через несколько дней старый петроградский протоиерей о. А. П. Рождественский открыл на Верейской улице (недалеко от дома, в котором жил Введенский) первое учредительное заседание союза. Союз состоял из нескольких десятков молодых либеральных столичных батюшек, большею частью с академическими значками.

Помимо тех лиц, которые были названы выше, в Союз входили протоиерей Лисицын, протоиерей из церкви Спаса на Бочарной улице, с Выборгской стороны, о. Павел Раевский, принимавший участие в обновленческом движении 1905 года, поставивший еще тогда свою подпись под знаменитой запиской 32 священников, требовавших реформ[5].

Характерно, что одним из деятельнейших членов союза был свящ. Венустов (впоследствии тихоновец). Союз принял либеральную программу, избрал председателем протоиерея Рождественского, а секретарем — Введенского и начал «действовать». Действовали, впрочем, в основном те же трое: Боярский, Введенский и Егоров — и деятельность их состояла, главным образом, в бесконечных выступлениях на различных митингах, собраниях, конференциях и т. д. Изредка они помещали статьи в «Церковно-общественном вестнике». В то время, когда различные союзы, группы, партии росли каждый день десятками, как грибы после дождя, никто на новорожденный союз не обратил никакого внимания. «А как относилось к вам высшее духовенство?» — спросил однажды у Александра Ивановича один из авторов. «Они считали ниже своего достоинства нас замечать», — ответил Введенский.

Единственным исключением был, видимо, епископ Уфимский Андрей. Этот иерарх, резко выделявшийся среди своих собратьев, вполне заслуживает того, чтобы посвятить ему особое исследование. Здесь же мы ограничимся самой беглой его характеристикой. Отпрыск старинного рода князей Ухтомских, он с детства отличался горячей религиозностью, которая еще усилилась благодаря трагическому случаю, происшедшему с ним в детстве. Преосвященный Андрей был увлекающимся и ищущим человеком. В начале своей деятельности он увлекался теософией и спиритизмом, периодически помещая в мистических журналах статьи за подписью «Князь-инок». После 1905 года потомок князей Ухтомских неожиданно увлекся революционным движением, почти открыто выражал свои симпатии эсерам и резко выступал против Распутина. В то же время он оставался горячим молитвенником и страстным приверженцем церковного обновления. Епископ Андрей играл видную роль в «революционном» Синоде, в который он был кооптирован В. Н. Львовым. Епископ Андрей заинтересовался Союзом демократического духовенства, стал его покровителем и ввел его руководящих деятелей к В. Н. Львову. В июне 1917 года происходит случай, который потом часто ставили в вину главарям Союза. Передаем здесь слово А. И. Введенскому, пусть он сам расскажет об этом.

«Вызывают в один прекрасный день нас всех троих (т. е. Введенского, Боярского, Егорова) к Львову, и он нам говорит: вы едете сегодня на фронт. Я едва жену успел об этом известить. Приезжаем на другой день поздно вечером в Ставку. Вводят нас в кабинет начальника штаба генерала Алексеева. Входим с трепетом: здесь мозг русской армии — тогда еще это ощущение было живо. Поднимается нам навстречу пожилой, осанистый генерал, знакомый по тысячам портретов. Говорит легко и свободно, со сдержанным волнением: «Вам придется ехать на фронт, на самые опасные участки. Имейте в виду, что армия разложена полностью, армии больше нет. Одна из наших надежд — это вы, духовенство. Поезжайте, может быть, вы сумеете что-то сделать. Предупреждаю, вы идете на подвиг, потому что мы не можем гарантировать даже вашу безопасность…» И мы поехали в зону обстрела. Бросили меня на самый гиблый участок — туда, где солдаты сплошь бегут из окопов. Устроили митинг. Я говорил с жаром. Начал с того, что раньше, при царизме, я не призывал бы их идти в бой. Кончил. Взрыв аплодисментов. «Качать его!» Это единственный раз в жизни меня качали; пренеприятное ощущение. Голова кружится, и все в животе переливается, а потом понесли на руках. Из какого-то чистенького домика выходит ксендз, смотрит испуганно: видит, солдаты тащат какого-то священника, руки и ноги у меня болтаются в воздухе — впечатление, верно, такое, что меня разрывают на части…»

После этой поездки о Введенском заговорили. В августе он участвует в Совещании представителей русской интеллигенции в Москве, а вскоре назначается членом так называемого Предпарламента в качестве представителя от демократического духовенства. Каждый день, и по нескольку раз в день, петроградское трио выступает на митингах и докладах; особенно часто выступает Введенский. Он все более левеет, он захлебывается в волнах собственного красноречия, он уже и слышать не хочет о буржуазной республике, ему нужен социализм, но вот уже и эсеровского