Василий Ключевский - Полный курс русской истории: в одной книге Страница 70

Положение у Годунова было совсем не завидное. И тут дело даже не в том, что шептали по углам, а каким странным образом вдруг воплотились все слухи. В 1604 году стало известно, что в Литве объявился спасшийся царевич Дмитрий, которого в тот страшный день заменили другим мальчиком, и теперь этот Дмитрий идет на Москву, чтобы отобрать у «ненастоящего» царя свой наследный трон.

Царь Лжедмитрий (1605–1606 годы)

Ключевский считал, что мысль о самозванце была высижена в гнезде бояр, и хотя во всем винили поляков, но этот хлеб был заквашен в Москве, хотя и испечен в польской печке. Интерес к личности самозванца историк называет анекдотическим, поскольку в его истинность совершенно не верит. Когда о самозванце узнал

Борис, говорит далее он, то именно Борис первым и заявил, что это «сын галицкого мелкого дворянина Юрий Отрепьев, в иночестве Григорий». До этих слов Бориса ни о каком дворянском сыне никто ничего не знал. Этот инок служил якобы у Романовых и Черкасовых холопом, показал способности к грамоте и был послан в монастырь, где скоро добился успехов и стал составлять похвалы московским чудотворцам, затем его взяли даже в книгописцы к патриарху, тут-то вдруг инок и заговорил, что он царского рода и ему судьба сидеть на Москве царем. Очевидно, он не порывал старой связи со своими прежними господами, потому что, когда началась опала на Романовых, бежал в Литву. Известно также, что его покровителем был дьяк Щелкалов, который тоже пострадал от гонений Годунова. Как бы то ни было, затем этот новоявленный Дмитрий нашелся уже в Польше. После смерти Бориса Григорий, он же Дмитрий, добрался с польскими войсками и красавицей-женой до Москвы, поведал свою историю, был признан народом как утраченный царевич и провозглашен законным царем старой, «настоящей» династии.

«На престоле московских государей, – пишет Ключевский, – он был небывалым явлением. Молодой человек, роста ниже среднего, некрасивый, рыжеватый, неловкий, с грустно-задумчивым выражением лица, он в своей наружности вовсе не отражал своей духовной природы: богато одаренный, с бойким умом, легко разрешавшим в Боярской думе самые трудные вопросы, с живым, даже пылким темпераментом, в опасные минуты доводившим его храбрость до удальства, податливый на увлечения, он был мастер говорить, обнаруживал и довольно разнообразные знания. Он совершенно изменил чопорный порядок жизни старых московских государей и их тяжелое, угнетательное отношение к людям, нарушал заветные обычаи священной московской старины, не спал после обеда, не ходил в баню, со всеми обращался просто, обходительно, не по-царски. Он тотчас показал себя деятельным управителем, чуждался жестокости, сам вникал во все, каждый день бывал в Боярской думе, сам обучал ратных людей. Своим образом действий он приобрел широкую и сильную привязанность в народе, хотя в Москве кое-кто подозревал и открыто обличал его в самозванстве. Лучший и преданнейший его слуга П. Ф. Басманов под рукой признавался иностранцам, что царь – не сын Ивана Грозного, но его признают царем потому, что присягали ему, и потому еще, что лучшего царя теперь и не найти. Но сам Лжедимитрий смотрел на себя совсем иначе: он держался как законный, природный царь, вполне уверенный в своем царственном происхождении; никто из близко знавших его людей не подметил на его лице ни малейшей морщины сомнения в этом. Он был убежден, что и вся земля смотрит на него точно так же».

Да, лучшего царя для Московии XVII века найти было сложно. Дмитрий разумно использовал народное мнение, он собрал Земский собор для рассмотрения дела Шуйских, обвинявших его, царя, в самозванстве, и это был первый русский собор, созванный по всем демократическим правилам – с представителями от каждого чина и сословия. И когда этот собор признал Шуйских виновными и вынес смертный приговор, Дмитрий милостиво заменил его ссылкой, а потом и вовсе простил и вернул Шуйским боярство. О, если бы тогда он этого не сделал, может быть, и остался бы первым русским царем-реформатором! Шуйские униженно благодарили, но приговор запомнили. Ключевский считал, что царь-обманщик вряд ли рискнул бы так поступить, а Годунов просто бросил бы Шуйских в тюрьму с последующим удушением. Планы молодого царя были огромны, они лучше ложатся на время Петра, нежели на достаточно дикий XVII век. Например, Лжедмитрий думал об освобождении славян от турок и татар и предлагал провести военные операции, подняв вместе с православным и католический мир. Претензий от бояр к царю было множество. Он занялся нововведениями в московской жизни. Он предлагал сановникам повидать европейские страны и получить там образование. Он уважал одинаково и православие, и католицизм, не делая между ними разницы. Он привез с собой польских дворян, которые казались москвичам чуть ли не выходцами из ада, а на самом деле просто вели себя так, как полагается польскому шляхтичу. Он не спал после обеда. В Краков от московских бояр к гетману Жолкевскому приехал посол Безобразов, который слезно умолял забрать нового царя, а им лучше дать королевича Владислава. Дмитрия же обвиняли во всех смертных грехах. Тут не обошлось без шепотка Шуйских, от них по Москве стали гулять слухи, что это не настоящий царевич, а поддельный. Достаточно было москвичам увидеть то равнодушие, с которым царевич стоит на православной службе, чтобы признать – поддельный. Так, с помощью слухов, московское общество было быстро приготовлено, чтобы сместить его с престола. Один из Шуйских, не для чужих ушей, говорил, будто бы позволил воцариться самозванцу, чтобы избавиться от Годунова, а потом следует избавиться от самозванца и вернуть власть боярам.

«Большим боярам нужно было создать самозванца, – пишет Ключевский, – чтобы низложить Годунова, а потом низложить и самозванца, чтобы открыть дорогу к престолу одному из своей среды. Они так и сделали, только при этом разделили работу между собою: романовский кружок сделал первое дело, а титулованный кружок с кн. В. И. Шуйским во главе исполнил второй акт. Те и другие бояре видели в самозванце свою ряженую куклу, которую, подержав до времени на престоле, потом выбросили на задворки. Однако заговорщики не надеялись на успех восстания без обмана. Всего больше роптали на самозванца из-за поляков; но бояре не решались поднять народ на Лжедимитрия и на поляков вместе, а разделили обе стороны и 17 мая 1606 г. вели народ в Кремль с криком: „Поляки бьют бояр и государя. Их цель была окружить Лжедимитрия будто для защиты и убить его».

Народ, как всегда, поверил. Лжедмитрий был убит. Дорога к трону лежала перед Шуйским. Василий Иванович был боярским царем, на престол он был избран не всей землей, то есть не Земским собором, а келейно, боярами, и крест целовал он именно им, обещая не предавать смерти и опале. Избрание Шуйского было сплошь сфальсифицированным: имя его на Красной площади выкрикивали малочисленные сторонники, Дмитрия он обвинил в том, что тот собирался по всей Москве перебить бояр, а православных обратить в латинян или лютеран. Что интересно, очень хорошо понимая шаткость своего положения, царь Василий сам ограничил для себя царскую власть. Он клятвенно пообещал «опаляться только за дело, за вину, а для разыскания вины необходимо было установить особое дисциплинарное производство».

Впрочем, клятвы он не исполнил.

Царь Василий Иванович Шуйский (1606–1610 годы)

Правлением Шуйского очень скоро стали все недовольны. Особенное недовольство оно вызывало у средних бояр, московского дворянства, дьяков и приказных дельцов, то есть у людей со средним и ниже чем средний доходом. И в их среде, хотя Шуйский благополучно считал себя царем, родилась мысль о новом самозванце. Стоило назвать имя черта – он и появился. Уже летом 1606 года стали ходить эти слухи, что с Дмитрием ничего не случилсь, что он чудесным образом снова спасся (а что такого: в детстве спасся, теперь – тоже спасся) и скоро придет в Москву. А летом 1608 года этот новый Дмитрий уже стоял в Тушине, под Москвой. Шуйский не знал что и делать: вместе с новым Дмитрием пришло немалое польское войско. Так что, считая, что второй самозванец точно рожден Польшей, он обратился к тогдашнему врагу Польши – Швеции. Швеция прислала отряд Делагарди, за что Василий Иванович заключил со Швецией вечный мир, тут уж возмутилась Польша и осадила Смоленск. А в тушинском лагере тоже были проблемы. Новый царь вдруг взял да и бежал из Тушина в Калугу – плохо одетый, на мужицких санях, то есть переодетый до неузнаваемости. Тушинские поляки во главе с Рожинским выбрали послов для переговоров с королем Сигизмундом. Переговоры шли теперь о другом – об избрании королевича Владислава на московский престол. Посольство было московское, хотя и совсем не боярское, и говорило оно от лица всего Московского царства.

«Общение с поляками, знакомство с их вольнолюбивыми понятиями и нравами расширило политический кругозор этих русских авантюристов, – пишет Ключевский, – и они поставили королю условием избрания его сына в цари не только сохранение древних прав и вольностей московского народа, но и прибавку новых, какими этот народ еще не пользовался. Но это же общение, соблазняя москвичей зрелищем чужой свободы, обостряло в них чувство религиозных и национальных опасностей, какие она несла с собою: Салтыков заплакал, когда говорил перед королем о сохранении православия. Это двойственное побуждение сказалось в предосторожностях, какими тушинские послы старались обезопасить свое отечество от призываемой со стороны власти, иноверной и иноплеменной. Ни в одном акте Смутного времени русская политическая мысль не достигает такого напряжения, как в договоре М. Салтыкова и его товарищей с королем Сигизмундом… Он, во-первых, формулирует права и преимущества всего московского народа и его отдельных классов, во-вторых, устанавливает порядок высшего управления. В договоре прежде всего обеспечивается неприкосновенность русской православной веры, а потом определяются права всего народа и отдельных его классов… Все судятся по закону, никто не наказывается без суда. На этом условии договор настаивает с особенной силой, повторительно требуя, чтобы, не сыскав вины и не осудив судом „с бояры всеми“, никого не карать…