Василий Ключевский - Полный курс русской истории: в одной книге Страница 72

Но давайте на минуту задумаемся, что означает это время и почему оно стало возможным и растянулось так надолго? И чем бы нам грозило принятие договора в первом чтении и утверждение королевича на московском престоле? Время это совсем не случайное. Его нельзя объяснить (как это часто делается) ни разразившимся голодом (такое бывало нередко, а уж если о голоде самого начала XVII столетия, так с ним удалось справиться в Москве Годунову), ни желанием польского короля завоевать московские земли (у короля тогда были совсем другие проблемы, шведские, и они были поважней), ни даже желанием бояр забрать себе всю полноту власти. Я бы сказала, что в начале XVII века страна пережила полноценный системный кризис. Если бы она с честью вышла из этого кризиса, то не пришлось бы рубить окно ни в какую Европу, поскольку Московии был дан шанс самой стать Европой. По сути, польский королевич на московском столе ничего не решал. В Польше привыкли к выборности королей, сами они со своим польским сеймом занимались приглашением и сгоном королей так же примерно, как новгородские горожане приглашением и сгоном своих князей. Для поляков, конечно, династия была приятным фактом, однако на приглашение королевича там смотрели проще – как на обычное явление, тому вовсе не нужно было образовывать династии. Но в Московии, где к власти царя отношение было трепетным, этого взять в толк не могли. Тут и в голову не приходило после целой эпохи постепенного приучивания, что царь не передаст своей власти детям, а будет элементарно переизбран. Одного, даже короткого, правления такого царя с опытом иного типа власти хватило бы, чтобы привить здесь взгляд на монархию как на «власть без права передачи», на власть, которую необходимо выбирать, то есть так бы эта земля сделала шаг к демократии, и нам сегодня не пришлось бы с ужасом содрогаться от словесного монстра нашего времени – суверенной демократии, понятия, которое можно было изобрести только в недрах крысиной норы или же… в Московии. Но, столкнувшись с нормальным западным миром, Москва пришла в состояние паники. Что там записано в этом договоре с Сигизмундом? Посылать наших детей учиться в их адскую заграницу? Да никогда! Разрешить свободное вероисповедание – пусть сами выбирают, кто хочет католицизм, а кто православие? Да вы что! Да где это видано, чтобы католики стояли наравне с православными? У нас Третий Рим, а вы – кто? Не потому ли организатором похода на Москву был на самом деле не Кузьма Минин, который нашел себе в товарищи князя Пожарского, а Троицкий монастырь с архимандритом Дионисием и келарем Авраамием, которые рассылали по всей православной Московии письма, так называемые призывные грамоты. Догадываетесь, что стояло во главе угла в этих грамотах? Конечно же, вот погибнет вера православная, если поляков не побьем, православные Московии, объединяйтесь. На этом православном патриотизме и состоялось все второе ополчение, которое воевать не умело, но объединилось. Под этим флагом и шла война с поляками против легитимного царя Владислава…

Да, интересны пируэты нашей истории. Мы вполне могли бы стать полноценной страной, но не стали. И шанс был, но не использовали. Бояре, которые все же дорвались до власти, так боялись западного полноценного мира, что тут же все окошки в «туда» заколотили покрепче и на целый век отложили решение вопросов, которые следовало решить еще в десятые годы

XVII столетия. Это время точно показало – общество совершенно бесправно и не понимает, что живет в рабстве, а верхушка настолько узколоба и консервативна, так цепляется за старое, что иначе чем восстаниями и бунтами ее не проймешь. Если бунты в более раннем времени были суть явления городские (народ там другой), то после Смуты бунты и восстания стали народным способом решить свою судьбу. А поскольку народ в Московии долготерпелив, то в бунте он выходил из-под контроля разума, первая кровь порождала море крови. И хотя высшие классы говорили о таких проявлениях народной любви как о кошмаре, только такой кошмар мог заставить их хоть что-то сделать, хоть что-то решить, хоть как-то двигаться в ногу со временем. На протяжении всей последующей эпохи страну периодически потряхивает – то Разин, то Пугачев, то декабристы, то народовольцы, то топор и вилы, то бомба и пистолет… Власть – она глухая и немая. Ей кричишь, а она считает, что это ветер поет. От нее ждут слов и действий, а она только ручкой отмахивается, чтобы ей не мешали. Не мешали что? Управлять страной, то есть наиболее полно пользоваться трудом своих рабов. Потому-то, в конце концов, кричать перестают, молча берут все, что под руку попадется, и идут эту власть бить. Ведь если только тогда она, эта власть, вдруг оказывается и говорящей, и все ясно слышащей, то есть и впрямь лишь один способ заставить ее совершенствоваться ради человека – бить, бить и бить.

Такая она, эта власть, получилась в этой Московии, то есть в России…

Часть четвертая. Россия 1613–1917 годы

Первые Романовы

Михаил Федорович (1613–1645 годы)

Появление в Московии новой династии было, скажем, чудом политтехнологии XVII столетия. Если бы в том далеком времени существовало понятие «административный ресурс», то это и был именно он. Началось все с очень важного дела – нового Земского собора 1613 года. Поскольку старая династия благополучно почила, у Годунова детей не имелось, князь Шуйский помер, да и избран был в обход правилам, первый Дмитрий был убит и прах его расстрелян из дворцовой пушки, второй тоже не существовал, а претендентов набралось уже столько, что загибать пальцы устанешь, то перед этим собором задача ставилась такая: отыскать хоть что-то такое, что бы всех разом устроило, иначе – новая Смута. Собор на этот раз был и на самом деле всеохватывающим, на него съехались представители от всех сословий. И у каждого делегата были свои мысли, кого видеть в царях. Были тут сторонники польского королевича, были сторонники шведского, были сторонники сына Марины Мнишек и Тушинского вора – но этих единицы. А для того, чтобы и «единицы» не испортили патриотической картины, всех съехавшихся на собор сперва заставили три дня поститься и каяться, якобы для очищения от грехов. После этой трехдневной процедуры весь возможный латинизм слетел с делегатов, точно корка с ореха. На вопрос, будем ли выбирать из королевичей, собор ответил ясным православным «нет». Тушинский вопрос тоже сразу угас, Маринкина сына не хотели. Выбирать нужно из отечественных претендентов, приговорил собор. Беда в том, что этих претендентов было много и – никого. Князь Пожарский, когда ему намекнули на роль избранника, тут же дал самоотвод, в этом качестве он себя не представлял. Думается, что князю вполне хватило походов с ополчением, он оказался плохим военачальником, куда уж в цари. Правда, ходили слухи, что князь очень хотел в цари, но ему указали место – худое у него было отечество. Назвали князя Голицына, да тот был далеко – в плену у поляков, так что князь отпал по причине удаленности и явной несвободности. Подумали о Мстиславском, но тот не желал идти в цари ни за какие коврижки. Хотели было взять Воротынского, но противников оказалось больше, чем сторонников. Та же история повторилась и с Трубецким, у него патриотическая роль оказалась замазанной поляками. Кандидат, которого многие бы признали, Ляпунов, уже умер. Несколько недель сидел собор, перебирая княжеские и боярские роды и имена, спорили до хрипоты, но ничего решить не могли. Среди прочих называлось и имя Миши Романова. В первые недели слушания Мишино имя быстро выбыло из царских списков, уж очень это получался бессмысленный царь. Но вот прошли недели, а избранника так и не было. Тут-то и случилась эта чудесная история с древней политтехнологией. Мишино имя, которое прежде разве что смех вызывало, теперь вдруг стало наполняться силой и весом. Вдруг в этот собор пошли одна за другой петиции – от дворянства, от казаков, от купцов, от северских городов… петиция за петицией, день за днем. Особенно много было этих «писаний» от казаков. А поскольку казаки на тот святой момент всем скопом стояли в Москве и вытворяли в ней то, что обычно вытворяли казаки, – то есть пили, буянили, орали песни и вели себя непотребно, то к казакам у Собора было большое уважение, а еще больше желания сплавить их всех оптом туда, откуда они и пришли. Трубецкой, Пожарский и Минин как временное московское правительство ничего с казаками сделать не могли. Так что Мишино имя в качестве ставленника казаков разом поднабрало голосов. Впрочем, казаки-то как раз сами колебались, кого им хотеть, – то ли Мишу, потому что его папа Филарет служил двум самозванцам – первому Дмитрию в качестве митрополита, а второму в тушинском лагере как патриарх (оба звания получены из рук самозванцев), то ли вообще сына Тушинского вора, с которым эти казаки немало прошлись по Московии и смерть которого оплакивали. Поскольку дать голос на «воренка» остальной Собор можно было заставить только под угрозой немедленной смерти, казаки остановили выбор на Мише, все-таки «свой». Миша был мальчик как мальчик, ничего выдающегося, но казакам он нравился – «свой», из тушинского лагеря (бедный Миша тут не виноват, он с тушинцами никаких дел не имел), а дворянам… этим, потому что достаточно худородный, то есть не царской крови, почти что свой. Агитация электората на местах за Мишу Романова заслуживает уважения. По всем городам и весям ходили «Мишины» люди и внушали народу, что Романов – хорошо, а все остальное – плохо. Так что неудивительно, что из замечательного города Галича, того самого, откуда, по словам Годунова, был родом Гришка Отрепьев, скоро появилось письмо некоего дворянина, где четко было написано: хотим Романова, и только Романова, остальных кандидатов просим не беспокоиться. Обосновывал дворянин свое желание видеть на троне Мишу тем, что Романовы ближе всех стоят по крови к старой династии, то есть к Даниловичам. Миша, конечно, был этим Даниловичам седьмая вода на киселе. Но не суть. Патриарх Гермоген тоже хотел Мишу. А все, как говорит Ключевский, решил один казацкий донской атаман. Будто бы он, «подошедши к столу, также положил на него писание. „Какое это писание ты подал, атаман?“ – спросил его кн. Д. М. Пожарский. „О природном царе Михаиле Федоровиче**,– отвечал атаман». И когда на соборе это атаманское послание зачли, «бысть у всех согласен и единомыслен совет». Но для полного согласия решили провести проверку и послали по всей земле московской специальных людей для выяснения мнения народа. Народ, как усмехается историк, был уже хорошо подготовлен. Так что, когда народ спрашивали, кого он хочет, то он твердо отвечал: Михаила Романова. Совсем как в сказке про Кота в сапогах и его хозяина. Главное – подготовить народное мнение. У Мишиных пропагандистов была полная возможность послать всюду своих «котов» и задействовать церковный административный ресурс. Вот так состоялся первый на Руси плебисцит, и родина пожала плоды народного волеизъявления.