Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август… Страница 73

Такая трактовка Джорджем Бейкером последствий «дела Либона» представляется глубоко верной.

Почему же столь странный человек, как Либон оказывался во главе заговора? Думается, дело в его происхождении. Как родственник семьи божественного Августа он вполне годился на роль принцепса-марионетки. В случае же провала заговора на него легко было возложить всю ответственность. Что и было сделано Фир-мием Катом.

Изобличенная склонность Либона к магии и стала причиной гонений Тиберия на магов и астрологов, о котором уже упоминалось. Самых зловредных из них казнили по постановлению сената. Луция Питуания сбросили с Тарпейской скалы, а Публия Марция за Эсквилинскими воротами сначала жестоко высекли, а затем обезглавили. Возможно, применение таких старинных форм казни знаменовало торжество староримских традиций над чужеземными влияниями, к каковым магию и астрологию римляне справедливо относили.

Имущество Либона было поделено между его обвинителями, а тем из них, кто принадлежал к сословию сенаторов, вне очереди дали преторские должности. Такими вот людьми укрепилась судебная система Рима! Ведь именно преторы вели судейские дела. Раздел же имущества соответствовал букве закона.

К чести Тиберия, дело Либона не породило серии новых процессов. Всего за восемь первых лет его правления состоялось только несколько дел «об оскорблении величия».{468} Следующим после процесса злосчастного племянника Скрибонии стало дело также родного Августу человека: внучки сестры Августа Аппулеи Бариллы. Её доноситель обвинял в словесном поношении Августа и Тиберия, а также в прелюбодеянии. Тиберий снял с подсудимой обвинение в оскорблении величия, а за действительное прелюбодеяние наказал не слишком сурово: Бариллу выслали из Рима «за двухсотый милиарий», а её любовнику Манлию запретили проживать в Италии и провинции Африка.{469}

Следующей обвиняемой в «оскорблении величия» вновь стала женщина. Правнучка грозного диктатора Луция Корнелия Суллы и славного Гнея Помпея Великого Эмилия Лепида была обвинена в прелюбодеянии, отравлениях и ворожбе против семьи Тиберия с помощью халдеев. Опять представительница высшей знати. Её в своё время даже предназначали в жёны внуку Августа Луцию Цезарю. Брак не состоялся из-за его скоропостижной смерти. Лепида вызвала сильнейшее общественное сочувствие к себе, но показания её рабов под пытками решили дело не в её пользу. Попытку отравления мужа Тиберий счёл доказанной, а уж причастность халдеев не могла не сделать суд беспощадным. Сенат лишил Эмилию Лепиду «воды и огня», что означало потерю гражданской правоспособности и конфискацию имущества осужденной.

В 21 г. сенатское постановление, принятое по прямому указанию Тиберия, подвергло наказанию всадников Консидия Эква и Целия Курсара за клеветнические обвинения в оскорблении величия претора Магия Цецилиана. Так что Тиберий в первые годы правления отнюдь не поощрял политические процессы. Клеветникам же был дан предметный урок. Должно указать, что еще в 15 г., когда Тиберий дал санкцию на применение «закона об оскорблении величия», он же пресёк три попытки обвинения по политическим причинам. Так были сняты по воле Тиберия обвинения «в оскорблении величия» с всадника Филлания, всадника Рубрия и претора Вифинии Грания Марцелла. Первого обвиняли в продаже сада вместе со статуей Августа, второго — в оскорблении имени Августа ложной клятвой. Претор же Вифинии обвинялся по целому ряду «правонарушений»: он дурно говорил о Тиберии, поставил себе статую выше, чем статуя Тиберия и, наконец, отбил голову у статуи Августа, дабы заменить её головой нового принцепса. К этим вздорным обвинениям, правда, добавилось обвинение серьёзное, пусть и не политическое. Марцелла уличали в вымогательстве. От обвинений в «оскорблении величия» вифинский претор был освобождён, а за вымогательство пришлось ответить.

В 21 г. по делам в оскорблении величия были привлечены проконсул Крита Цезий Корд, обвинённый Анхарием Приском в лихоимстве и «оскорблении величия», а также знатнейший македонянин Антистий Ветер был предан суду как сообщник врага Рима Пескупфиса. Ветер был обвинён самим Тиберием. Если судьба Цезия Корда неясна, то Ветера заточили на острове Эгейского моря, равноудалённом от Фракии и Македонии.

В конце 21 г. состоялся суд над всадником Клуторием Приском, закончившийся для подсудимого трагически. Доносчик уличил его в том, что, получив в своё время щедрый денежный дар от Тиберия за стихи, в которых оплакивалась кончина Германика, Приск во время болезни Друза, казавшейся опасной, загодя сочинил новые вирши, оплакивающее на сей раз кончину родного сына Тиберия. Друз выздоровел, а Клуторий на беду себе о похоронных стихах, напрасно сочинённых, проболтался. За этим и последовал донос, приведший к обвинению. К этому делу сенат отнёсся с показательной суровостью. Приск был осужден за оскорбление величия, доставлен в Мамертинскую тюрьму на Капитолии, где его немедленно казнили.

Тиберий направил в сенат двусмысленное послание. С одной стороны, он похвалил преданность тех, кто беспощадно карает даже за маловажные оскорбления принцепса. С другой стороны, осудил столь поспешное наказание за одни лишь слова. Он похвалил Мания Лепида, призывавшего сохранить Клуторию Приску жизнь, но не осудил и Гатерия Агриппу, настоявшего на смертном приговоре. Во всяком случае, смерть Приска не на совести Тиберия.

В следующем 22 г. случился крупнейший политический процесс в Риме по делу об оскорблении величия со времени начала правления Тиберия. К суду был привлечён проконсул провинции Азия (западная часть малой Азии, бывшее эллинистическое царство Пергам. — И. К.) Гай Юний Силан. Его сначала обвинили в простом вымогательстве, но дело быстро переросло в политическое. На Силана накинулись сообща бывший консул Мамерк Скавр, претор Юний Отон, Эдил Бруттедий Нигер, обвиняя его «в осквернении божественного достоинства Августа и в оскорблении величия Тиберия».{470} Число обвинителей Силана немедленно увеличили его же недавние помощники по управлению провинцией: бывшей его квестор Геллий Публикола и бывший легат Марк Паконий.

Вымогательства были быстро доказаны, но по поводу «оскорбления величия» принцепса покойного и принцепса здравствующего у обвинения не было ничего, кроме ссылок на некие слухи. Силан, не имея сил защищаться, испросил перерыв в суде и обратился к Тиберию с письмом, в котором упрёки перемешались с мольбами.{471}

Тиберий решил в деле Силана прибегнуть к «прецедентному праву». Он велел в сенате зачитать письмо Августа о проконсуле той же провинции Волезе Мессале и принятые по этому случаю, весьма похожему на дело Силана, исключая политические обвинения, постановления сената.

Когда письмо Августа было зачитано, Тиберий предоставил слово Луцию Пизону, дабы тот изложил своё мнение. Пизон, начав с восхваления великодушия и мягкости Тиберия, предложил следующие наказание Силану: «лишение огня и воды» и ссылка на остров Гиар. Остальные «отцы отечества» немедленно поддержали коллегу. Надо полагать, поддержка эта в равной степени касалась как приговора Силану, так и восхваления великих достоинств правящего принцепса. Правда, Гней Лентул тут же вспомнил, что матушка Силана происходила из рода Атиев, подобно матери Августа. Потому он предложил выделить из наследства осуждённого ту часть, которую он унаследовал от матери, и передать эту часть сыну Силана. Тиберий немедленно дал на это своё согласие, почтив таким образом род Атиев в целом и матерей Августа и Силана в частности.

На этом заседание по поводу дела Силана не прекратилось. Слово взял знаменитый своим угодничеством и усердием к лести сенатор Корнелий Долабелла. Его речь была как бы проникнута заботой о том, чтобы люди, ведущие порочную жизнь и запятнанные бесчестием, не возглавляли более провинций, что будет во благо союзным Риму народам. Для этого он предложил не допускать к жеребьевке в сенате тех, чья порочность известна окружающим, и передать решение вопроса в этом случае принцепсу. Тиберий немедленно выступил против. Он сказал, что молва, идущая о Сила-не, ему небезызвестна, но недопустимо судить людей на основании только одних слухов. «Многие своими действиями в провинциях не оправдали надежд, которые на них возлагались, многие, напротив, опровергли существовавшие на их счет опасения; одних поднимает значительность возникающих перед ними задач, других угнетает. Да и не может принцепс обладать всеобъемлющим знанием. И вместе с тем ему не пристало идти на поводу у чужого тщеславия. Закон потому и направлен против уже совершённых деяний, что будущее недоступно предвидению. Так уж установлено предками: наказание следует за преступлением. И незачем менять то, что мудро придумано и всегда встречало всеобщее одобрение; у принцепса достаточно трудов, достаточно и власти. Всякое возрастание их могущества ведет к ущербу для установленного правопорядка и не следует употреблять власть, где можно обходиться законами».{472}