Александр Тюрин - «Русские – успешный народ. Как прирастала русская земля» Страница 73

Объяснять эту продажу редким русским населением Аляски нелепо — на Дальнем Востоке оно было столь же разреженным. (После перехода Аляски в американские руки нетуземное население сделалось там еще более редким — вплоть до начала золотой лихорадки.) Объяснять тяжелым климатом тоже нельзя. Аляскинский как раз был намного мягче, чем на Дальнем Востоке. В районе Анкориджа, расположенного на 18° севернее Владивостока, благодаря теплому океанскому течению зимние температуры близки к 0 °C и океан не замерзает.

Невозможно оправдать сбагривание Аляски и военной угрозой со стороны США и Британии. Во время Крымской войны англичане подписали с русскими соглашение о «взаимной нейтрализации» — не ведении боевых действий в Америке. Результат боестолкновений для американцев, любящих повоевать, лишь имея в кармане гарантию успеха, был непредсказуем.

Безусловно, российское правительство испытывало нужду в деньгах. Однако сравним архискромные 7,2 млн долл. (менее 11 млн руб.), за которые было продано около 1,5 млн км2 территории, с сотнями миллионов рублей, которые утекли из России в течение нескольких лет после буржуазной реформы 1861 г. Помещики продавали неприбыльные имения или закладывали их в коммерческие банки и упархивали с денежками за границу. Не лучше ль было соорудить плотину на пути этого денежного потока?

Колонизация азиатской части России на рубеже XIX и XX вв

«Реакционер» Николай I так и не решился резким взмахом пера отменить крепостное право. Однако его экономическая и социальная политика была нацелена на увеличение благополучия крестьян, государственных и крепостных, на преодоление последствий череды сильнейших засух, мучивших Россию на протяжении 1830-1840-х гг.

«Николай Палкин» думал о простом человеке. Государственное крестьянство стало при нем гораздо многочисленнее, богаче и свободнее, в том числе и благодаря переселенческой политике. Крепостное право уходило де-факто вместе с тем, как разорившиеся поместья закладывались в государственные (иного варианта не было) кредитные институты[507]1. По словам Ключевского: «Постепенно сами собой дворянские имения, обременяясь неоплатными долгами, переходили в руки государства».[508]

А при либеральном Александре II землевладельческая олигархия, дорвавшаяся до полной власти, заложила под тысячелетнюю российскую государственность колоссальную мину.

Либерально-буржуазная реформа 1861 г. породила массу малоземельных крестьян. Разделение помещичьих и крестьянских земель шло с «отрезками» в пользу помещиков. Бывшие владельческие крестьяне имели теперь земли намного меньше, чем до прославленной реформы. И за это основное средство производства крестьянам пришлось еще платить помещикам с помощью выкупной операции, растянувшейся на десятилетия.

В условиях низкого душевого производства хлеба, обусловленного коротким периодом сельскохозяйственных работ, то есть самой природой, выкупные платежи у большинства русских крестьянских хозяйств отнимали не только излишки, но и необходимый продукт.

Многие крестьяне взяли лишь т. н. даровые наделы (0,75 десятины). За них не надо было нести выкупные платежи, но с ростом и дроблением семей их доли становились практически ничем. Еще одним следствием реформы стала усилившаяся чересполосица, разбросанность земельных участков у крестьянина — ведь землевладельцы «отрезали» себе лучшие земли.

В середине XIX в. наметились три основных района, нуждавшихся в отселениях. Это, во-первых, старые черноземные области, Воронежская, Курская, Тульская, Рязанская и отчасти Харьковская, — те самые, что с середины XVI в. и до середины XIX в. сами были центрами притяжения земледельческой колонизации. Теперь крестьяне этих губерний страдали малоземельем.

За два предшествующих века сельскохозяйственного освоения, проводимого совместными усилиями государства и народа, бывшее Дикое поле оказалось густо заселенным.

Так, согласно данным статистика Арсентьева, в 1846 г. в старых черноземных «житницах» плотность населения составляла: 2170 душ на кв. милю в Курской губернии и 2350 — в Тульской. А скажем, в перешедших к нам от Польши Минской губернии — 620 душ, Курляндской — 1050, в перешедшей от Турции Бессарабии — 950 душ (несмотря на то что на этих землях условия для земледелия были более благоприятными, чем в центральной России).

Если в 1788 г. посевы в Тульской губернии занимали 46,7 % всей площади сельскохозяйственных земель, то в 1859 г. — 99,2 %! Исчез резерв пашенных угодий — перелоги, залежи, внеочередные пары, который дополнял трехпольную систему.

К 1890 г. размер душевых наделов в старом Черноземье часто составлял менее 2 десятин, а 6 % крестьян вообще оказалось безземельными. Свободных земель не осталось, под пашню пошли выгоны и сенокосы, что сокращало поголовье скота, являвшегося источником не только молока и мяса, но также и натуральных удобрений. Вырубка лесов привела к тому, что и на обогрев крестьянских жилищ шел навоз. Почвы выпахивались, теряли естественное плодородие.

Арендные цены на землю с 1860-х к 1890-м гг. выросли на 200–300 %![509]

В начале XIX в. душевой сбор в старом Черноземье превышал 34 пуда зерна, к 1860-м гг. упал до 26,4, к 1900 г. снизился до 25 пудов.

Этот регион однозначно вступил в фазу демографического сжатия.

Другими краями, которые играли роль резервуара для переселенцев, были Малороссия (Полтавская, Черниговская губернии) и Юго-Западный край (Волынь, Подолия, Киевская губерния), где крестьянство также испытывало нехватку земли и не могло решить земельный вопрос за счет аренды. Арендные цены здесь были высоки из-за распространения высокорентабельных плантаций сахарной свеклы, подсолнечника, табака.

Еще одним регионом, нуждавшимся в отселениях, было Среднее Поволжье: Нижегородская, Казанская, Симбирская губернии, которые также до середины XVIII в. служили аттрактором для земледельческой колонизации. Здесь значительная часть крестьян получила небольшой четвертной надел. К концу XIX в. с увеличением населения и дроблением крестьянских семей многие наделы уже не превышали ничтожных 0,7–0,8 десятины, с которых невозможно было прокормиться.

Усилившееся крестьянское малоземелье и колоссальная задолженность общины после 1861 г. не были нечаянным следствием благих помыслов. Напротив, либеральные реформаторы позаботились об этом в первую очередь. Казалось бы, из создавшейся ситуации должно прямо вытекать всяческое содействие переселениям и колонизации новых земель. Но все обстояло прямо наоборот!

Для либералов прогрессом считался повсеместный приход капиталистических отношений (а для наиболее радикальных господ еще и ослабление «самодержавия», то есть государства). То, что такой «прогресс» вел Россию на самую эксплуатируемую периферию капиталистического мира, за счет которой Запад производил накопление капиталов, наших догматиков особо не волновало. Собственно, это и было прямой целью для либералов и промежуточной целью для революционеров (так-де быстрее придет революция). И те и другие хотели «войти в Европу», хотя бы в виде бифштекса на европейском столе.

Более тридцати лет после реформы 1861 г. оказались периодом всяческих помех и ограничений на самых важных направлениях колонизации.

Согласно либеральной идеологии, те крестьяне, что испытывают недостаток земли, должны идти батрачить на крупных земельных собственников, гонящих сельскохозяйственное сырье на экспорт. Совсем как в Пруссии. Или отдавать свои дешевые рабочие руки городским капиталистам, как в Англии. Отселение же крестьян в дальние края несет страшные лишения сырьевой олигархии. У нее не будет батраков, к ней перестанут течь арендные платежи, ее земля упадет в цене. Да и городским капиталистам придется несладко — повысится стоимость рабочей силы. В общем, кошмар: капитал не копится, не растет банковский счет.

Для перехода крестьянина из одного общества (общины) в другое, согласно Положению от 19 февраля 1861 г., требовалось: отказ от мирского надела, уплата всех недоимок, отсутствие бесспорных денежных обязательств, увольнительный приговор прежнего общества, приемный договор общества будущего причисления. В некоторых случаях — внесение всех выкупных платежей. Многовато, одним словом. Возможности для переселения на свободные казенные земли оставались открытыми лишь для некоторых узких категорий сельского населения вроде прибалтийских батраков.

Некоторые послабления были приняты для потока переселенцев, текущего через все препоны в Уфимско-Оренбургский край с его черноземными степями и лесами по долинам рек (до 120 тыс. человек за 1870-е гг.). Но и здесь процесс отвода казенной земли финансировался кое-как, и колонисты в массе своей лишь арендовали земельные участки у башкирских родов.