Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 3 Страница 75

Один из ответственных руководящих работников Ленинграда делал доклад на заводе. Сказал: «Враг сбросил на Ленинград за время блокады двадцать пять тысяч фугасных, семьдесят пять тысяч зажигательных бомб и выпустил по городу семьдесят пять тысяч снарядов». Говорил это в широкой аудитории. Мне сказали об этом в ЛенТАСС.

Хельсинки бомбят летчики Гризодубовой: после второй бомбежки финские правители послали своих представителей просить мира в Стокгольм. Это — уже в третий раз. Перед тем англичане ответили: «Безоговорочная капитуляция». Те не согласились… В Финляндии, говорят, осталось шесть немецких дивизий. Но правительство все еще слушается Гитлера.

Волховский фронт, выполнив свои задачи, приказом ставки от 13 февраля — с 15 февраля расформирован. 8-я и 54-я армии переданы Ленинградскому фронту. Где будет Мерецков? Не на финском ли участке?

Илья Груздев на днях вернулся из Новгорода, где был как член Ленинградской чрезвычайной комиссии по расследованию совершенных немцами злодеяний. В Новгороде в момент освобождения не осталось ни одного местного жителя! Когда прислали кинопередвижку для освобожденного населения, смотреть фильм пришлось одному секретарю горкома партии, представлявшему собою всю советскую власть и все местное гражданское население. Из лесов выходят какие-то русские люди, но черт их разберет: кто прятался от немцев, а кто подослан немцами? Среди пленных не удалось найти ни одного, кто дал бы путные показания о том, что гитлеровцы творили в Новгороде. А местного населения нет, свидетелей нет. Немцы замели свои следы весьма основательно.

Я чувствую себя чуть получше, решил при первой автомобильной оказии выехать в Лугу, и дальше — вдогонку наступающим частям нашего фронта.

Лихарев предложил: «Не хочешь ли ты первой «Красной стрелой» выехать в Москву двадцать второго, с тем чтоб обратно — двадцать четвертого». Хочу, конечно, но запросил по телефону Москву, ТАСС, жду ответа… Родители жены Лихарева нашлись в Гатчине. Родители одного из корреспондентов ТАСС — в Луге. Старики-то еще порой попадаются, а вот молодых — нет!

В освобожденные города и села свободного въезда пока нет, — ездят только те, кто направлен туда на работу. Общение с местным населением резко ограничено, и это — правильно.

20 февраля. Вечер

В городе — тишина. Меньше военных, мало автомашин, грузовиков: фронт далеко. Попадаются трофейные: легковые, штабные.

Снаряды от дыр заделываются. Скоро приезжие начнут удивляться: «Где же следы обстрелов? А говорили — много!» Волна реэвакуантов несколько схлынула: въезд в Ленинград временно прекращен. Все же любыми способами едут, устраиваются кто как может. Телеграф перегружен. Мириады телеграмм, заявлений, запросов, просьб. Все учреждения завалены телеграммами, требованиями и просьбами вызвать. Многим вербующимся в Ленинград на периферии ставят штамп: «Мобилизован в Лен. область». Рассчитывая на Ленинград, — едут, но… оказываются направленными в разные пункты области, какую-нибудь Угловку. Атакуют горисполком, обком, райкомы. Тщетно. Все станции: Тихвин, Хвойная и прочие — загружены толпами дожидающихся, пробирающихся в Ленинград…

Ольга Берггольц на пленуме в Доме имени Маяковского резко раскритиковала некоторые «литературные писания» о Ленинграде. Н. Тихонов разнес прочитанный им сердцещипательный авантюрный романчик о Ленинграде.

Согласен! Не прикасайтесь к блокадному Ленинграду те, кто не пережил в нем годы блокады! О нашем городе можно писать только кровью сердца. Право писать о героизме Ленинграда надо выстрадать и заслужить. Из тех, кто здесь не был, этим правом может воспользоваться только Лев Толстой грядущего времени. Мы — рядовые «блокадники» — пишем в своих дневниках, в своих романах, рассказах, очерках и военных корреспонденциях о том, чему сами были свидетелями, что знали (и главное прочувствовали), быв участниками необыкновенных событий.

Все, что в меру сил и способностей каждого, мы сделали и еще сделаем, мы от души дарим тому гениальному писателю будущего, как черновой материал для его всечеловеческого творения!

Наш город — слава народов Страны Советов!

Наш город с честью носит имя Ленина — великого идеалиста (я не боюсь употребить это слово!), превратившего силою своего гениального материалистического учения гуманнейшие и справедливейшие идеи в реальную, творимую руками всего народа действительность.

По пути, проложенному во тьме со светочем этих идей, — будет время (только бы добить до конца фашизм!) — пойдут и все другие народы, все человечество. И когда-нибудь оно единодушно наречет наш земной шар — планетою Ленина!..

И Ленинград будет в первом ряду Почетных Городов мира!

Глава четырнадцатая

Город на минах

(Ленинград, Луга. 67-я армия. 21–25 февраля 1944 г.)

21 февраля. Ленинград

Вчера Б. Лихарев по телефону вновь предложил мне поездку по командировке «Красной звезды» в первой «Красной стреле», отправляющейся в Москву, с тем чтобы через день вернуться тем же поездом в Ленинград. Поездка торжественная, парадная — такое событие!

Но сегодня я был в Высшем инженерно-техническом училище ВМФ и, узнав, что оттуда через несколько часов выезжает грузовик на Лугу, решил ехать на фронт, в войска, ведущие наступление уже за Лугой.

Собираться мне недолго: полевая сумка, набитая до отказа, рюкзак с сапогами (сам я — в валенках) и продуктами, ибо аттестата у меня опять нет.

Полушубок, валенки, теплое белье, рукавицы — тяжелое снаряжение! И вот я на улице жду грузовика. Мороз крепкий, градусов, наверное, под тридцать.

Ехать — в кузове!

23 февраля. 8 часов утра. Луга

Луга. Точнее, шоссе под Лугой, ее окраина. Я опять в госпитале.

Полевой, передвижной. Номера еще не знаю. Вчера был сердечный приступ. Кроме того, вся спина обморожена, — лежу забинтованный, не шевельнуться. Грязная комната. Голубая когда-то, масляная краска на стенах облупилась, пожухла, потемнела. Часть стекол в окнах заменена фанерой. Несколько дней назад в этой комнате стояли лошади: здесь в дачном доме у немцев была конюшня. Там, где я лежу, высилась груда навоза. Комната — невелика, в ней уместилось всего семь коек.

В семь часов вечера, позавчера, на попутном трехтонном грузовике Высшего инженерно-технического училища ВМФ я выехал вместе со знакомым майором А. А. Рядовым.

В кузове — бидоны с бензином. Накрыв часть из них ватным капотом с машины, сели. Помчались, грохоча, по городу, мимо Балтийского вокзала, минуя какие-то склады, среди баррикад и полуразбитых домов. Эта трехтонка должна отвезти в 72-ю дивизию, в Заплюсье, «хозяйственно-вещевое довольствие».

Уже подъехав к тому складу, где предстояло взять это «довольствие», обнаружил, что расплескавшийся бензин обдавал мне спину: ватные брюки и полушубок сзади мокры насквозь. Не обратил внимания: «бензин — испарится!..»

Грузились до отказа тяжелыми ящиками; единственный тюк сунули в левый передний угол кузова, чтоб сделать нору, в какую Рядов в своем тулупе поверх морской шинели и я должны были втиснуться. Навалили груду валенок. В них зарылся красноармеец, сопровождающий груз. Капитан, командир автороты, сел за руль, какого-то интенданта усадил рядом в кабину, а шофера — изгнал. Тот, весьма недовольный, проворчал: «Незачем мне морозиться…», но не поспоришь! Залез на ящики, прихватил из груза второй полушубок, запахнулся…

Перегруженный, несущийся, как тяжелый снаряд, грузовик помчал нас по Пулковскому шоссе на Гатчину.

Невыносимо воняло бензином. Спину мне столь же невыносимо жгло, будто кислотою. Но я не мог даже шевельнуться, затиснутый между Рядовым, навалившимся на меня, грудой валенок с зарывшимся в них красноармейцем и ящиками, которые, смещаясь, вдавливали в меня свои острые углы. Напористые иглы морозного ветра пронизывали ватные штаны на коленях, пробирались под рукава полушубка и всюду, где оказывалась щелочка. Звезды виднелись сквозь дымку. Знакомая уже дорога: на снежной, объятой тьмою дороге возникали, исчезали силуэты немногих попутных и встречных машин.

Незадолго до Гатчины мы промчались мимо нескольких уцелевших деревень, сквозь стекла окон брезжил свет, кто-то жил там. Тыловые воинские части? Или освобожденные от оккупантов крестьяне?

Прекрасное шоссе лилось, как широкий гладкий поток. КПП больше нас не останавливали, их не было. Гитлеровцы бежали отсюда, видимо, очень поспешно: не успели сжечь все деревни. Следов войны в темноте было не различить; только вместо некоторых домов виднелись среди развалин печные трубы.

Промчались по главной улице Гатчины. Каменные дома справа и слева были почти сплошь прогоревшими, с черными языками копоти над окнами. Только в редких домах кое-где виднелся свет. Много машин стояло вдоль улицы. Мы проскочили железную дорогу, я слышал веселые гудки паровозов, красным огоньком мигнул поднятый шлагбаум.