Андрей Васильченко - 100 дней в кровавом аду. Будапешт — «дунайский Сталинград»? Страница 75

Это были воспоминания санитара, пробиравшегося между домов, на месте которых после войны была возведена Московская площадь. Его заданием было прорваться в «третьей волне» с группой легко раненных солдат. Но почти все из его подопечных предпочли разбрестись и спрятаться в домах — они не хотели гибнуть.

Тело погибшего немецкого солдата. Он не успел сдаться в плен

Между 22 и 23 часами «вторая волна» прокатилась через Сенную площадь и по проспекту Маргариты. Эрнст Швайцер так вспоминал о событиях, происходивших на Сенной площади и улице Лёвёнхаже. «Мы смогли продвинуться вперед на 300–400 метров в западном направлении, где попали в толпу бесчисленных солдат, искавших укрытия за зданиями амбаров. Прячась за ними, они пытались двигаться вперед. Мы оказались в самом пекле передовой. Мы застряли у угла одного из зданий. Отсюда видно, что несколько советских пулеметов и пушек простреливают все свободное пространство. Вся дорога впереди усеяна множеством трупов и телами раненых. Буквально перед нами лежало с дюжину мертвецов. Все они были убиты, когда пытались выйти из-за угла… Мы кричим на напирающих сзади солдат. Я поднимаю руку и кричу: «Тихо!» Затем мы срываемся с места. По нам лупят из пулемета, но мы удачливы. За несколько секунд мы покрываем расстояние в 300 метров. Теперь мы оказываемся в узком переулке, который образован 5- и 6-этажными зданиями. Но тут раздалась пулеметно-автоматная пальба. Нас обстреливают с верхних этажей. Мы наугад палим наверх, но кто знает, где укрылся враг?»

Командир 13-й танковой дивизии, генерал Шмидхубер был убит непосредственно при переходе с Сенной площади на улицу Ретек. Его тело вместе с телами многих немецких солдат так и осталось лежать в противотанковом рву на улице Оштром. Август Зеендер, командир 22-й кавалерийской дивизии СС, потерял во время этой операции ногу, после чего застрелился. Покончить жизнь самоубийством ближе к утру предпочли бригаденфюрер СС Иоахим Румор, командир 8-й кавалерийской дивизии СС, и три приближенных к нему офицера. Все улицы Буды были завалены телами раненых, которые молили пристрелить их.

Неоднократно паника вспыхивала и в рядах красноармейцев. В итоге в линии советской обороны периодически возникали бреши. Почти все улицы Буды, ведущие на северо-запад, были забиты обозами с ранеными. Несколько немецко-венгерских боевых групп смогли воспользоваться этой ситуацией. Приблизительно в 23 часа генерал-лейтенант Билльницер смог достигнуть Сенной площади. Очевидец вспоминал: «Здесь нашему взору предстала чудовищная картина. Когда я упоминаю группу, то нужно подразумевать людей, которые то стихийно объединялись, то так же внезапно расползались по соседним улочкам. В темноте дядя Билли[10] со своим адъютантом были единственными людьми, за которыми я постоянно следовал. Посреди Сенной площади полыхал танк. Судя по эмблеме на его борту, это был немецкий танк. Пламя, вырывавшееся из машины, освещало все вокруг, так что можно было разобрать все детали шедшего боя. Многие пытались скрыться в направлении аллеи Олас. Повсюду валялись трупы и обгоревшие остовы машин. Сначала мы достигли улицы, которая вела к аллее. К стенам домов прислонялись многочисленные раненые немцы. Кто-то из них кричал, кто-то просил закурить, чтобы было проще справиться с болью. От них я узнал, что прорыв не удался. Подтверждением этого было огромное количество трупов. Но в то время было относительно спокойно. Можно было даже разобрать шум едущих где-то танков и отдельные выкрики немецких солдат».

На площади Мехварт советские войска смогли отбить последнюю немецкую контратаку. Они вели огонь по домам, стоявшим на проспекте Маргариты. Одна из противотанковых пушек разместилась прямо в помещении бывшего кафе. Боеприпасы к пушке подносили специально мобилизованные гражданские лица. Так продолжалось до тех пор, пока немцы не продвинулись немного вперед. Обзор из здания кафе не позволял вести эффективный огонь, а потому советские артиллеристы отступили, оставив пушку без затвора. Используя заминку, немецкие и венгерские солдаты, а также некоторые гражданские лица побежали в направлении улицы Филлер и Розового холма. Там они могли укрыться в небольших перелесках.

Советские части попытались перехватить бегущих у Будадьендье, Вираньоша и улицы Тёрёквеш. Часть немецких отрядов (в первую очередь боевые группы 22-й кавалерийской дивизии СС) смогли уклониться и заняли малую вершину Швабской горы, а также прилегающие к ней улицы Норимафа, Матьяш-кирай, Бела-кирай, Кёльтё. Ими же было также захвачено пространство между улицами Иштенхедь и Ленарт. Но часть из отступавших заблудилась и попала на улицу Хювёшфёльдь, где они оказались запертыми в ловушке.

Бригаденфюрер СС Август 3еендер

Швайцер вспоминал: «Мы нашли укрытие у входа в один из дворов. Судьбе было угодно, чтобы здесь через несколько минут собралось большое количество офицеров из штаба дивизии. Большая часть из них, пытаясь отогреться, направилась в подвал. Там они застали сидящую при свете свечи старушку, которую попросили показать их место пребывания на карте города… Меня же мучили боли от моего ранения, а потому прохаживался туда-сюда по двору. В этот момент явился старший лейтенант Леманн, у которого нашел пакет с бинтами. Он присоединился к нам. С трудом стягиваю с себя перчатки. Я замечаю у входа во двор шатающегося эсэсовского офицера. Он говорит: «Я тяжело ранен. Скоро умру». Я спрашиваю его, откуда он прибыл. Он говорит, что пробовал пробраться проулком на левом фланге, но там все были убиты. Он шел с группой в 30 человек. Никому не удалось прорваться».

Ближе к полуночи бои в окрестностях Сенной площади и плошади Селля Кальмана стали затихать.

Обгоревшие остовы машин еще долго «украшали» улицы послевоенного Будапешта

«Несколько часов спустя, когда мы с дядюшкой Билли еще раз вышли на Сенную площадь, то там скопилась большая толпа, которая инстинктивно пыталась направиться тем же самым путем, что и предполагал план прорыва. Мы присоединились к более компактной группе. Единого командования не было. Движение по площади не было равномерным. Можно было выделить несколько потоков, которые иногда были направлены совсем в разные стороны. В ночи они брели куда-то, по всей видимости, не имея ни малейшего понятия, зачем они делают это. Насколько я помню, мы с дядей Билли и его адъютантом достигли улицы Бимбо. Вдруг мы услышали лязг гусениц танков — вокруг внезапно все утихло. Мы тут же бросились на землю поближе к забору или стене дома, чтобы нас никто не заметил. Там было очень темно. Лязг траков становился все громче и отчетливее, пока, наконец, машины с жутким грохотом не промчались мимо нас. На этот раз наше ощущение, что советские танки были абсолютно слепыми в темноте, подтвердилось. Их использование в ночи и сумерках едва ли могло увенчаться успехом».

Но не все немецкие офицеры растерялись в этом кровавом хаосе. Гельмут Вольф, позже продолживший свою службу в бундесвере в чине полковника, а тогда еще бывший подполковником дивизии «Фельдхеррнхалле», осознал, что прямолинейное движение вперед по аллее Олас было невозможно. Тогда он отдал приказ своему батальону прорываться к Кровавому лугу, а затем по улице Кекгой. Прорыв в столь неожиданном месте увенчался успехом. Немецкие солдаты смогли прорвать советскую линию обороны, не встретив серьезного сопротивления. В сумерках они смогли Добраться до большой вершины Швабской горы, за которой Уже лежала деревня Будакеси. Здесь немецкий батальон смог объединиться с еще одной большой группой отступавших, которая насчитывала около 2 тысяч человек. В итоге общая численность этой боевой группы составила 3 200 человек.

Количество нахлынувших солдат, которые пытались вырваться из окружения, шокировало многих красноармейцев. Особое изумление у них вызвал животный фанатизм, с которым немцы и венгры, несмотря на колоссальные потери, пытались двигаться вперед. Именно этим объяснялась паника, возникавшая в советских частях — то тут, то там. Об этих событиях было записано в дневнике Юдит Лихтенберг, которая была задержана частями НКВД. В ту ночь она пыталась прорваться от поля Леопольда в направлении больницы Святого Яноша.

«На улице Кутфельд скопилась огромная орава солдат. В итоге нам пришлось долгое время простоять у высокого забора одного из самых прекрасных загородных домов. По своим размахам сцена была достойна киностудии MGM. Лошади ржали и вставали на дыбы. Они пугались воющих сирен. Орущие солдаты пытались вытолкать из снежных завалов застрявшие автомобили. Через всю эту массу подобно слонам пробирались грузовики. На этой узкой и кривой улочке все эти неизвестные мне люди, лошади и машины создавали ужасную сутолоку. Я смотрела сверху на всю эту сцену, в которой правили страх, ужас и ненависть… После того как толпа рассосалась, разбившись на отдельные группы, мы смогли достичь улицы Бела-кирай. А затем по путепроводу добраться до железной дороги. Мы не достигли нашей цели — добраться до Фаркашрета (Волчьего луга). То тут, то там мы видели огоньки от выстрелов из вражеских винтовок. Однако это меня уже не беспокоило — я привыкла к выстрелам. В итоге я прибилась к длиннющей колонне, которая стояла в ожидании чего-то. Огня от выстрелов больше не было видно, я только слышала винтовочные щелчки. Но внезапно выстрелы стали раздаваться очень близко. Раздались немецкие фразы. Кто-то кричал по-немецки: «Здесь, здесь!» Петер, который шел рядом со мной и постоянно потирал ладони от холода, не взглянув даже на меня, бросился на землю и попытался укрыться за легковым автомобилем. «Смешно, — подумалось мне, — каким жалким трусом ты оказался». Отдельные хлопки выстрелов сменились треском залпов. Советские солдаты, которые бежали вперед, резко стали отступать. Я поняла, что они были больше знакомы с войной, чем я… Я натолкнулась на сержанта, который крикнул по-русски: «Девочка, пошли» — и схватил меня за руку, потащив назад. Мы бежали до следующей усадьбы, где и остановились. Мы оказались на опорном пункте. И тут я поняла, что мне, девушке, одетой в гражданское платье, шляющейся среди ночи по полю боя, надо бы объясниться. Мне стало страшно обидно. Я крикнула ему: «Стой, русский солдат. Пуф-пуф германцев». Очевидно, он понял, что я требовала от него, чтобы он отстреливался. И этого от него требовала я, советская пленница! Он ответил: «Я не командир». Я крикнула ему, перебивая шум боя: «Вы не командир. Я командир!» Я хотела организовать оборону. Но что мы могли сказать закаленным в боях солдатам, которые прошли сквозь бои на Волге и Дону, здесь, на улице Бела-кирай? Сержант оттолкнул меня в сторону и сказал: «Паника!» Я тоже видела, как распространялась паника. Рядом со мной ругался тип в меховой шапке. Немцы были очень близко. Они приближались шаг за шагом. И колонна советских солдат, отвешивая проклятия, отступала. Многие бежали как только могли. Я потеряла из виду сержанта, когда меня за руку схватил фронтовой повар. Мы бежали до тех пор, пока я, обессилевшая, не упала лицом в снег. Передо мной возникло колесо автомобиля. Я закричала. Мой крик услышали. Распахнулась дверь — из нее выглянул офицер. Он о чем-то поговорил с поваром. После этого повар отнес меня к ближайшему дереву и прислонил к его стволу. Затем он услышал из движущейся толпы крик: «Пошли», и растворился в ней… После того, как мы достигли Будакеси, я обернулась на улицу Куреклеши, и мне предстала странная картина. Красная Армия отступала в направлении деревни. Солдаты шли в три ряда… Это походило на форменное бегство».