Г. Костырченко - Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. Страница 8

Поэтому задание, полученное в Кракове, Сталин воспринял как проявление его кумиром высочайшего доверия к нему. Во второй половине января 1913 года он приезжает в Вену и с большим подъемом начинает работать над статьей. В феврале Ленин сообщил А.М. Горькому:

«У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью, собрав все австрийские и пр[очие] материалы»[68].

Уже весной того же года упомянутое Лениным издательство выпустило в свет этот плод сталинской мысли, который впоследствии получил широкую известность как статья «Марксизм и национальный вопрос», ставшая одной из основополагающих в марксистско-ленинской теории. В этой работе Сталин впервые говорит о сионизме, причем упоминается он перед «шовинизмом в Польше», панисламизмом к другими националистическими течениями, составлявшими пеструю картину тогдашней политической жизни России. Вроде бы на первый взгляд мелкая деталь, но думается, то была не просто случайность, которую, как известно, Сталин считал вслед за Г. Гегелем непознанной закономерностью. Ведь по сути основное содержание статьи — это бичевание Бунда за «скатывание» на позиции так называемого еврейского буржуазного национализма, под которым большевики прежде всего подразумевали сионизм.

Стремясь сказать от имени партии новое слово в научном осмыслении национального вопроса и тем самым самоутвердиться в качестве ее теоретика в этой области, Сталин попытался свести в единую систему предшествующие идейные наработки большевизма. И хотя в то время рука Сталина всецело была послушна ленинской мысли[69], тем не менее это был его первый крупный шаг на пути к созданию собственной национально-государственной доктрины, которая в законченном виде сформируется к середине 30-х годов.

Ознакомившись с рукописью статьи и оценив ее очень высоко, Ленин поспешил сообщить Л.Б. Каменеву об успехе своего ученика:

«Статья очень хороша. Вопрос боевой и мы не сдадим ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи»[70].

С блеском выполнив заказ лидера партии, Сталин добился искомого: стал ведущим ее теоретиком, пока, правда, только в одной области. Впоследствии статья «Марксизм и национальный вопрос» разойдется по стране миллионными тиражами и будет превозноситься как откровение, как прорыв в научном поиске путей решения национальных проблем, стоящих перед человечеством. Признавая эту работу действительно бесспорным пропагандистским достижением большевизма, логично задать вопрос, какой реальный вклад внес ее автор в осмысление привлекшей его внимание проблемы и был ли он прав в своих выводах? То, что Сталин назвал четыре нациообразующих признака (общность языка, территории, экономической жизни и психического склада людей) и дал им определения, думается, было все же не его заслугой, а скорее К. Каутского, который сделал примерно то же самое десятью годами ранее[71]. Впрочем, использование и развитие чьих-либо интеллектуальных наработок в общем-то обычная и в определенных случаях даже необходимая и полезная вещь. Но пытаясь пойти дальше своих предшественников, Сталин в итоге приходит к выводам, корректность которых более чем сомнительна. Он, например, выступая против государственности как еще одного признака формирования нации и против ее обретения в будущем несамостоятельными народами, утверждал, что процесс создания новых государств уже завершен, ибо характерен для переходного периода от феодализма к капитализму, и потому-де «проснувшиеся к самостоятельной жизни» нации «опоздали»[72]. Начавшаяся вскоре Первая мировая война, в результате которой на развалинах некоторых старых империй образовался ряд новых государств, опровергла на практике этот тезис. Тем не менее, опасаясь, по-видимому, ревизией собственных взглядов поколебать свой авторитет гениального теоретика марксизма, Сталин до конца жизни остался верен однажды сформулированной им дефиниции[73], полагая, что нации, получив статус неких современных удельных княжеств, могут сосуществовать в составе единой страны (империи), отказавшись навсегда от суверенных прав. Между тем исторический опыт свидетельствует об обратном: в одном нормально развивающемся государстве могут уживаться, и даже очень гармонично, несколько народов, но при этом должна существовать, будучи политическим субъектом, только одна нация, пусть даже полиэтническая. Поэтому формально солидаризировавшись в своей работе с лозунгом о праве наций на самоопределение, известном еще со времен Великой французской революции и включенном в программу РСДРП на II съезде, Сталин скорее противоречил сам себе, чем был оригинален. Не отличался новизной и его вывод об объективной неизбежности ассимиляции евреев, который делался со ссылкой на К. Каутского и О. Бауэра, написавшего в 1907 году книгу «Национальный вопрос и австрийская социал-демократия»[74]. Для пущей убедительности своих выводов автор подверстал под них и авторитет К. Маркса, точнее, его работу 1843 года «К еврейскому вопросу». В ней, как известно, утверждается, что основным препятствием к общественной эмансипации и ассимиляции еврейства является его экономическая роль в обществе, традиционно ассоциирующаяся в сознании окружающего населения со всевластием денег и торгашеством («Деньги — это ревнивый бог Израиля»), что «химерическая национальность еврея есть национальность купца, вообще денежного человека», поэтому «эмансипация евреев… есть эмансипация человечества от еврейства (т. е. от торгашества. — Авт.)»[75].

Пожалуй, единственной новацией в статье Сталина были рассуждения о национально-культурной автономии. Но его критика этой австромарксистско-бундовской платформы не отличалась глубиной, ибо строилась на узкопартийных сиюминутных тактических соображениях. С точки зрения как Сталина, так и Ленина, этих князей новоявленной коммунистической церкви, концепция национально-культурной автономии была чем-то вроде раскольнической ереси, ставившей под сомнение их право вести за собой всю абсолютно покорную им пролетарскую паству, без различия национальностей, и использовать ее в качестве монолитной силы в борьбе за завоевание власти.

Впоследствии, когда большевики успешно исполнили это свое намерение, Сталин высокомерно отчитал своих теоретических оппонентов и тем самым как бы невольно саморазоблачился:

«Тупость социал-демократов Австрии типа Бауэра и Реннера в том, что они не поняли непрерывной связи национального вопроса с вопросами о власти, стараясь отделить национальный вопрос от политики и замкнуть его в рамки культурно-просветительных вопросов…»[76].

Альтернативой бундовско-австромарксистской программе должен был стать, по Сталину, территориальный способ решения национального вопроса в России, краеугольным камнем которого являлся принцип «областной автономии», предусматривающий передачу центром некоторых властных полномочий по самоуправлению таким, например, «определившимся единицам», как Польша, Литва, Украина и Кавказ. Они же в свою очередь должны были обеспечить на своих территориях реализацию комплекса гуманитарных прав («язык, школы и пр.») национальных меньшинств[77]. Тем самым изначально большевиками проповедовалась иерархичность, неравенство национальных прав, которые ставились ими в зависимость в первую очередь от таких факторов, как численность народов, а также размеры и местоположение занимаемых ими территорий. Поэтому уже в советское время получилось так, что, с одной стороны, «титульные» народы образованных на окраинах новой империи союзных республик, будучи объявленными так называемыми социалистическими нациями, оказались в привилегированном положении, а с другой, — не имеющие собственной территории и распыленные по всей стране национальные меньшинства, наоборот, оказались обделенными в национально-правовом смысле и были обречены на растворение в окружавшем их населении.

В сравнении с советской теорией и практикой национального строительства программа культурно-национальной автономии Бунда отнюдь не была такой «курьезной», каковой ее пытался представить Сталин в 1913 году[78]. Она содержала в общем-то рациональную схему решения национальных проблем: при однородном административно-территориальном делении страны (на губернии) основная социально-политическая и экономическая жизнь населения направляется и регулируется центральными, а также унифицированными региональными и муниципальными органами, и только гуманитарная сфера (культура, образование, информация, религия) регулируется на основе национальной специфики. На местах эти гуманитарные вопросы решаются национальными общинами, которые в свою очередь организуют избрание центральных общественных национальных советов (культурно-национальных парламентов) со штаб-квартирами в столице государства. Благодаря этому гарантируется свобода культурного развития той или иной национальности не только в местах ее компактного проживания, но и на территории всей страны. К тому же поскольку культурно-национальная автономия проектировалась на основе принципа экстерриториальности, она не могла не дать существенный импульс центростремительным тенденциям и не стать фактором сдерживания национального сепаратизма, присущего как раз территориальным автономиям.