Евгений Анисимов - Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра. Страница 8

Именные списки содержат подробные сведения о прохождении службы гвардейцами, участвовавшими в перевороте в пользу Елизаветы, об их семейном положении, пожалованиях, взысканиях, грамотности и — что особенно ценно — об их социальном происхождении. Списки показывают, что переворот осуществили 308 гвардейцев, из них лишь 54 человека, или 17,5 %, происходили из дворян, 137 человек, или 44 %,— из крестьян, 25 человек — из однодворцев, 24 человека составляли дети церковников, еще 24 человека — солдатские дети, 14 человек — бывшие холопы или их дети. Кроме того, в реестрах упомянуты бывшие монастырские служители, казаки, инородцы, посадские и купцы. Всего выходцев из «разных чинов» (кроме дворянства и крестьянства) было 117 человек, или 38 %. Вместе с крестьянами они составляли 82,5 % (254 человека) общей численности участвовавших в перевороте гвардейцев38. Иначе говоря, Елизавета была возведена на престол гвардейцами, происходившими в основном не из дворян.

Это наблюдение в целом подкрепляется известными науке фактами. Пришедшая к власти Анна Ивановна и ее окружение прекрасно понимали ту опасную для них роль, которую могла сыграть гвардия. Поэтому с середины 30-х годов правительство взяло курс на замену дворян в гвардии на рекрутов из податных сословий. Не случайно в манифесте об отрешении Бирона от власти правительство Анны Леопольдовны писало: «Для лучшего произведения злого своего умысла намеренно взял (Бирон. — Е. А.) из полков лейб-гвардии наших Преображенского и Семеновского, в которых по древним учреждениям большая часть из знатного шляхетства, всегда нам и предкам нашим непоколебимо в верности находившегося, состоит, оное вовсе вывесть и выключить и места их простыми людьми наполнить»39. Приведенные данные о социальном происхождении участников переворота 25 ноября 1741 г. подтверждают справедливость обвинения Бирона.

Как известно, Бирона постигла неудача. Его расчет на нейтрализацию гвардии путем замены ее состава оказался ошибочным: гвардия по-прежнему отражала и защищала интересы прежде всего господствующего сословия. Полагать, что гвардейцы, совершившие переворот в пользу Елизаветы, отражали социальные воззрения тех сословий, из которых они вышли, было бы явной вульгаризацией, упрощением, ибо в основе взглядов и психологии гвардейцев лежали идеи, присущие дворянской массе в целом. Вместе с тем для психологии гвардейцев были характерны и такие черты, которые, с одной стороны, отличали ее от социальной психологии рядовых помещиков, а с другой — способствовали слиянию выходцев из различных сословных групп в единую корпорацию — гвардию.

Гвардейцы были носителями типично преторианской психологии. Служа при дворе, они видели его жизнь изнутри. Подробности быта, поведения монархов и вельмож были всегда перед глазами стоявших в карауле солдат, являлись основной темой разговоров и воспоминаний в гвардейских казармах. Многолетняя служба во дворце приводила к тому, что они чувствовали свою причастность ко всем мелким и крупным событиям жизни правящего монарха и его окружения. Поэтому пышность двора не ослепляла их, а их отношение к царствующим особам, увешанным орденами генералам и придворным было лишено свойственного многим подданным благоговения. В связи с этим нельзя не вспомнить передаваемый П. Н. Петровым анекдотический случай с грустным исходом, происшедший с П. И. Паниным, который, стоя на часах, почувствовал позыв на зевоту в тот самый момент, когда мимо проходила Анна Ивановна. Он «успел пересилить себя. Тем не менее судорожное движение челюстей было замечено императрицей, отнесшей это действие часового к намерению сделать гримасу, и за эту небывалую вину несчастный юноша» был послан рядовым солдатом в пехотный полк, направлявшийся на воину с турками40.

Гвардия представляла собой сплоченное, хорошо обученное воинское соединение со сложившимися традициями и ярко выраженным корпоративным духом, что обеспечивало ей редкое единство и дисциплинированность в ответственные моменты в отличие от корпораций придворных и чиновников, разобщенных в силу особенностей их службы. Все вышесказанное порождало у гвардии преувеличенное представление о своей роли в придворной жизни.

Это умонастроение достаточно точно отражено в материалах следствия над Минихом в 1742 г. Воодушевляя солдат на переворот, он говорил, что «ежели они хотят служить ея и. в…то бы шли с ним ево (Бирона. — Е. А.) арестовывать, ибо-де кого хотят государем, тот и быть может, хотя принца Иоанна (Ивана Антоновича. — Е. А.) или герцога Голштинского»41. Миних, конечно, преувеличивал, льстил гвардейцам. Гвардия безусловно являлась силой, но силой не самостоятельной и поэтому легко становилась послушным орудием в руках политических дельцов. Примечательно, что на очной ставке Миниха обличали девять солдат лейб-кампанцев. Иначе говоря, свергать Бирона с Минихом шли те же самые солдаты, которые потом с Елизаветой свергли Анну Леопольдовну и арестовали Миниха.

Но в настроениях гвардейцев в конце 30-х — начале 40-х годов преобладало чувство, ставшее важным элементом общественной психологии того времени, особенно в столице, — патриотизм. Следственные дела Тайной канцелярии пестрят выражениями недовольства засильем иноземцев, всемогущей немецкой кликой и Анной Ивановной, пригревшей у себя иностранных расхитителей богатств России. Объективность патриотических настроений отмечали иностранные наблюдатели. К. Г. Манштейн в своих мемуарах писал, что «до некоторой степени можно извинить эту сильную ненависть русских дворян к иноземцам», так как «в царствование Анны все главнейшие должности были отданы иноземцам, которые распоряжались всем по своему усмотрению, и весьма многие из них слишком тяжко давали почувствовать русским власть, бывшую в их руках». Осуждение политического режима в общественном сознании переплеталось с осуждением морали стоящих у власти. Немало людей лишились здоровья, языка, а то и жизни за предосудительные разговоры о близости Анны и Бирона, о том, как «он ее знатно штанами крестил»42.

Следствием этого недовольства, дополнительно возбуждаемого действиями репрессивного аппарата, была идеализация Петра I. В памяти народа он остался грозным, но справедливым и заботившимся о благе россиян царем. В среде крестьян нового поколения, уже не испытывавшего на своей спине тяжести петровского государственного гнета, были распространены легенды о борьбе Петра с «обидчиками» народа43. Примечательной чертой крестьянского сознания той эпохи была трактовка петровских указов как направленных на защиту интересов народа. В обстановке господства немецких временщиков идеализация великого реформатора распространялась и на его дочь.

В общественной психологии ненависть к иностранным временщикам и симпатии к Елизавете тесно переплетались. Как сообщал цесарский посол Линар, господство немцев надоело народу, поэтому «в мыслях его… цесаревна Елизавета — дочь императора Петра и, следовательно, женщина русская». Дело Феофилакта Лопатинского 1735 г. подтверждает наблюдение Динара. Так, один из подследственных — И. Самгин, рассказывая товарищам о том, как иноземцы несправедливо обидели вдову А. А. Матвеева, сподвижника Петра I, при рассмотрении в Сенате спорного поместного дела и ей «в том турбацию учинили — хотят отнять у нее четвертую часть поместья», резюмировал: «Вот наши министры и прочие господа мимо достойной наследницы государыни цесаревны избрали на престол российской эту государыню императрицу (Анну Ивановну. — Е. А.), чая, что при ней не будут иноземцы иметь больщину, а цесаревну мимо обошли… Но бог за презрение достойного наследника сделал над нашими господами так, что только на головах их не ездят иноземцы»44.

В гвардейской среде, особенно среди низов гвардии, идеализация Петра и Елизаветы, как и недовольство иноземцами, приобрела массовый характер. Деградация власти проходила буквально на виду у гвардейцев. Ничтожность Брауншвейгской фамилии как бы подчеркивала в их глазах величие облика Петра. И здесь нет преувеличения. Списки лейб-кампании Елизаветы показывают, что из 308 лейб-кампанцев 101 человек, или почти треть, начал свою службу при Петре, а 57 человек даже прошли школу Северной войны, войн с турками и персами. Ко времени переворота этим людям было минимум 45–50 лет — возраст по понятиям XVIII в. почтенный. Можно представить, как седоусые ветераны рассказывали своим слушателям о годах, проведенных в походах рядом с великим императором, о Елизавете, выраставшей на их глазах. Списки позволяют с уверенностью говорить о том, что у петровских ветеранов были благодарные слушатели: 120 лейб-кампанцев — это «зеленая молодежь», записанная в гвардию в 1737–1741 гг. Данные о социальном происхождении этой молодежи свидетельствуют, что большинство из них (73 человека) — крестьяне. Они составляли больше половины общего числа выходцев из крестьян, находившихся в лейб-кампании.