Алексей Югов - Отважное сердце Страница 8

Его поддержали:

- Что говорить! Худо простому люду живётся под боярами да под татарами! А хуже нет голода!

Разговор пошёл горестный, тяжёлый.

Но как раз в это время воинам поспел ужин, и все принялись сперва за горячий кулеш, а потом - за баранину.

Гаврило Олексич положил на большую лепёшку, как на блюдо, сочно-румяный большой кусок жаркого и подал Гриньке.

- Кушай, кушай, отрок! - ласково сказал он, погладив его по голове. Уж больно ты худ! Набирайся сил, кушай!

Сам он тоже взял добрый кус барашка, сел рядом с Гринькой под сосну и принялся есть с той отрадной для глаза мужественной жадностью, с какой вкушает свою заслуженную трапезу пахарь и воин.

- Ешь! - ещё раз сказал он мальчику. - Хочешь воином быть добрым ешь побольше! От еды сила! - наставительно пояснил он и ласково подмигнул Гриньке.

Увидев своего витязя-друга в таком светлом расположении духа, Гринька вполголоса сказал ему:

- Дяденька Гаврило, а потом расскажи мне про Невску битву.

Олексич хмыкнул и усмехнулся:

- Да ведь уж сколько раз я тебе про неё рассказывал. Поди уж затвердил всё наизусть? Верно ведь?.. Ну ладно, отужинаем - там видно будет!

Такой ответ означал согласие. Сердце Гриньки трепетало от радостного ожидания, хотя и впрямь уже который раз носился он мысленным взором над Невским побоищем, слушая рассказы своего друга.

Едва только задружил Гринька Настасьин с Гаврилой Олексичем и едва только узнал от людей, что это тот самый Олексич, так покою не стало витязю от настойчивых просьб мальчика: расскажи да расскажи, как били шведских рыцарей на Неве.

Сперва богатырь больше отшучивался. И всё-то выходило у него до чрезвычайности просто, будто и рассказывать не о чем.

- Да уж что говорить! - добродушно начинает он и сегодня. - Знамо, что побили их крепко. Уложили их там, на болоте, немало, рыцарей этих. А и сам ихний герцог Биргер насилу утёк от Ярославича: живо коня заворотил! А всё-таки Александр Ярославич большую ему отметину положил копьём на лицо до веку не износить! - И, сказав это, Гаврило Олексич вдруг ожесточился и суровым голосом произнёс: - Да и как их было не бить? Пошто вы в чужую землю пришли кровь человеческую проливать? Пошто у нас, у Новгорода Великого, водный путь хотите отнять? Зачем море закрываете? Задушить, стало быть, хотите? Русский народ сам кровопролития не затевает, это уж нет! Ну, а если незваны гости к нам ломятся - тут руке нашей от сохи до меча дотянуться недолго! Я ратай*, я и ратник!

_______________

* Р а т а й - пахарь.

Он замолк. Но тут снова и снова Гринька в нетерпении принимается теребить Олексича за рукав:

- Дядя Гаврило, а расскажи, как ты на шведский корабль по доскам взъехал. Ну, расскажи!

- На коне взъехал... И што тут рассказывать!

Гринька не унимался:

- Нет, а как чуть королевича шведского не захватил!

- А вот же не захватил! - мрачновато ответствовал Олексич. Но тут, видно, неудержимые поднялись в его памяти воспоминания, и, уступая им, неразговорчивый богатырь рассмеялся и добавил: - Худоногий он был у них, королевич-то. Вроде как расслабленный. Привезли они его с собой из-за моря нарочно: на новгородский престол сажать. Ишь ты ведь! - воскликнул в негодовании Олексич, как будто всё это сейчас происходило, а не десять лет назад. Рассказ его продолжался: - Ну, пришли мы, сам знаешь, на реку Неву, в устье Ижоры - речка такая впала в Неву. Ино там они и вылезли, шведы, из кораблей на сушу. Видимо их невидимо! Девять тысяч кованой рати. Девять тысяч! - повторил Олексич, потрясая рукой. - Ну, а нас-то всех вместе, и с ладожанами и карелой, и до тысячи не дотягивало. Ну, да ведь где же Александру Ярославичу было воинов собирать! Кто с ним был, с теми и ударил... Грянули мы на них внезапно. Они думали: мы рекой Волховом поплывём, а мы прямиком через леса, через болота - прямо на устье Ижоры. Возов с собой не брали. Александр Ярославич нам даже и щитов не велел с собою брать: "Меч верней щита!"

Подошли мы к их стану, солнышко взошло уж высоко. Ну, вот этак... Олексич показал рукою. - Словом, бойцу с коня копьём достать... Но уж всё ихнее войско на ногах, гудит! Трубы поют звонкие, в медные тарелки бьют, в бубны великие колотят! Мы смотрим. А из бору ещё не выходим... Но вот Александр Ярославич расставил нас всех - и дружину свою, и полк весь: кому откуда ударить. Сам он на белом коне боевом. Вот вижу, поднял он меч свой... Слышу, крикнул: "Вздымайте знамя!" И враз опускает меч: "Вперёд, за отечество!" Ну, тут уж и ринулись мы все из тёмного бору! Бурей!

Олексич зажмурился: должно быть, так, с закрытыми глазами, ещё явственнее поднимались в его душе образы великой битвы, ещё слышнее становились ратные крики, ржанье коней, шум и звон давно минувшей сечи...

Гринька слушал, не смея дыхание перевести, боясь пошевелиться. И только тогда, когда нестерпимо длинным показалось ему молчание друга, мальчуган охрипшим от волнения голосом спросил:

- А отчего у них трубы трубили?

- А! Трубы-то? - отвечал, как бы очнувшись, Гаврило Олексич. - А это, видишь ли, паренёк, как раз королевич ихний на берегу обход войску делал. Сановники с ним, свита, сам герцог. Рыцари вокруг него - как за стальной стеной идёт! А мне с коня-то всё видать как на ладони... И со мной молодцов немало новгородских. Дружина добрая подобралась! Молодцы - не выдавцы! Все мы из одной братчины были - кожевники, чеботари*. Костя Луготинич, Юрата, Намест, Гнездило... Как железным утюгом раскалённым в сугроб, так и мы в гущу в самую этих шведов вломились. Даром, что кованая рать зовётся, в панцири закованы с головы до ног, и шеломы-то у них не людские, а как ведёрко глухое железное на голове, а против рта решётка. Поди-ка, дойми такого! А ничего: секира прорубит! Ломим прямо на королевича... Тут дворяне его переполошились, хотят на руки его вскинуть да и на корабль. А он им не даётся: зазорно ему. Однако испугался... Герцога, видать, нету уже при нём.

_______________

* Ч е б о т а р ь - сапожник.

Вот уж он, герцог, на вороном коне мчится наперерез Ярославичу. Тоже в панцире весь. Только решётка на лице откинута, усы, как рога, в стороны топорщатся... Нет-нет да и осадит коня, да и зычно этак крикнет по-своему, по-латынски, воинам своим... И те заорут ему вослед... Опамятовались: бьются крепко.

Но, однако, одолеваем мы их, ломим. Грудим их к воде, к воде! Нам Ярославича нашего отовсюду видать: островерхий шлем его золочёный сверкает на солнце, кольчуга, красный плащ на ветру реет; меч, как молния, блистает, разит! Вот видим: привстал наш богатырь на стременах, поднял обема руками меч свой, опустил - и валится шведский рыцарь под конское копыто! А Ярославич наш уж на другого всадника наринул, глядишь - и этому смерть!.. Бьётся, сечёт мечом нещадно. Конём топчет. Но всю как есть битву своим орлиным оком облетает. Видит всё. И знаем: каждого из нас видит. Злой смертью погибнуть не даст: видит, кому уж тесно станет от врагов, одолевают - туда и бросит помощь. Правит боем! А голос у него, знаешь сам, как серебряная труба боевая. Ведь стоит кругом стон, гул; щиты - в щепки, шлемы - вдребезги; обе рати орут; раненых коней ржанье; трубы трубят, бубны бьют... а князь наш кинет свой клич боевой - и мы его везде слышим! Мимо нас, новгородцев, промчится и во весь свой голос: "За господина Великий Новгород! За отечество!" И мы ему отзовёмся. И того пуще ломим!..

На кораблях у шведов, на ладьях, на лодках невесть что началось! Заторопились, паруса поднимают. А ветра нету: не море ведь! Вздуется пузом парус, да тут же и опадёт, заполощет... Крику, шуму, ругани! А толку нет никакого: отплыть не могут. Шестами в дно стали упираться, вёслами гребут - ни с места! Лодки перегрузили, те опрокинулись. Тонет народ, барахтается в Неве. А в панцире много ли поплаваешь?

А наш народ знаешь ведь какой: ему, когда распалится в битве, что огонь, что вода! Миша был такой, тоже новгородец... Ну, этот из боярских детей: с ним дружина своя пришла. И богатырь был, богатырь! Нынче уж такого редко встретишь... Так вот этот Миша с дружиной прямо в Неву кинулся, где бродом по грудь, а где вплавь, и давай топором корабли и ладьи рубить. Три корабля утопил. Сильно похвалил его Александр Ярославич!

Дальше вскользь вспомянул Гаврило Олексич, как увидал он: волокут под руки шведского королевича по сходням на корабль - и ринулся на коне вслед за ним. Но опоздал: шведы успели втащить королевича. А когда Олексич въезжал на сходни, враги столкнули сходни в воду. Упал вместе с конём и Олексич.

Однако Олексич выплыл и вновь кинулся в битву...

- Э-эх! - воскликнул тут с горечью сожаления рассказчик. - Ну, за малым я не настиг его! Ну да ведь с разгону-то не вдруг проломишься, хотя бы и на коне. Уж больно густо их, шведов, было вокруг него. Люди ведь с оружием - не шелуха, не мякина! - добавил он как бы в оправдание.

Рассказал он Гриньке и о том, как юный воин Савва, сокрушая шведов своим тяжёлым мечом, пробился к самому шатру герцога Биргера, уничтожил охрану, а затем ловкими ударами топора подрубил позолоченный столб, на котором держался шатёр. Шатёр с шумом рухнул на глазах всего войска. И это послужило знаком к повальному бегству шведов.