Лев Гумилёв - Черная легенда. Друзья и недруги Великой степи Страница 8

Хотя мы знаем, что этим датам предшествовал инкубационный период, относительно короткий, но его мы опустим, потому что хронология в нем всегда не точна. Зато моменты выхода на арену истории всегда ярки и выпуклы. Для Хунну это 209 г. до н.э., для Германского королевства – Верденский договор 841 г. – образование на территории Священной Римской империи германской нации Арелатского, Французского, Ломбардского, Аквитанского королевств, а для Эллады дата расплывчата[5] – VII–VI вв. до н.э. Это так называемая «Великая греческая колонизация» и образование государств с записанными законами. Чтобы дать уточнение, не необходимое, но желательное, изберем эталоном Афины. Тогда аналогичной датой начала становления будет 621 г. до н.э., т.е. Драконтовы законы. Спарта возникла несколько раньше, но этой неточностью молено пренебречь.

Все три этноса прошли фазу пассионарного подъема и вступили в фазу перегрева (акматическую) за период около 250–300 лет. Хунну – от создания родовой державы в 209 г. до н.э. до 46 г. н.э. – распада на Северную и Южную державы. Германия – от 841 г. до 1147 г. – неудачных крестовых походов императора Конрада III в Малую Азию и герцога саксонского Генриха Льва против вендов (полабских славян). Афины с 621 г. до н.э. до 449 г. до н.э. – конца греко-персидской войны. В фазе перегрева хунны, составлявшие с сяньби единую суперэтническую систему, с 46 по 181 г., хотя и воевали между собой, но одерживали победы над всеми соседями: империей Хань, усунями, динлинами и аланами. В Германии Гогенштауфены в борьбе с папами держатся до 1268 г. и гибнут, оставив страну в полном распаде. Зато война за Прибалтику выиграна. Афины и Спарта, растратив силы в Пелопоннесской и Фиванской войнах, стали в 337 г. до н.э. жертвой Македонии, входившей в суперэтническую систему греко-римского мира.

В фазе надлома, которая в Азии была осложнена Великой засухой III в., происходит распад степной империи на мелкие химерные государства. В Германии – Междуцарствие и «кулачное право», нажим чехов, вылившийся в гуситские войны и блестящее Возрождение на фоне всеобщего вырождения. И так тянулось до 1436 г., т.е. до конца гуситских войн. А в Элладе, благодаря господству Македонии, идет «распыление» греков вплоть до Индии, сооружение Александрии и Антиохии, расцвет эллинизма. Но сами эллины и македоняне завоеваны жестокими римлянами. Последний оплот эллинства – Коринф разрушен в 146 г. до н.э.

В инерционной фазе хуннов приветили тюркюты, воссоздавшие степную империю (546–745). В Германии навели порядок Габсбурги (1438–1918), а эллинистические государства были завоеваны Римом (Пергам – в 130 г., Понт – в 63 г., Сирия – в 62 г. и Египет в 30 г. до н.э.) и переживали эту фазу вместе с ним так же, как и следующую – фазу обскурации. Последние хунны – тюрки-шато – в обскурации еще совершили последние подвиги и вышли в гомеостаз как реликт – онгуты или белые татары.

Грекам и римлянам это не удалось. Удастся ли немцам, покажет недалекое будущее.

Даже при очень беглом сравнении, которое можно при желании провести с еще большей точностью, чтобы обнаружить сходство и в отдельных деталях, видно, что повода считать хуннов неполноценнее европейцев, как современных, так и древних, нет.

Скорее, наоборот, надо отдать должное уму и такту хуннов, табгачей и тюрков. Они относились к окрестным народам как к равным, пусть даже непохожим на них. Идеологии периферийного варварства они не создали. И благодаря этому, при неравенстве сил, они устояли в вековой борьбе, и победили, утвердив как принцип не истребление соседей, а удержание своей территории – родины – и своей культурно-исторической традиции – отечества. И потому они просуществовали свои 1500 лет и оставили в наследство монголам и русским непокоренную Великую степь.

Миф против науки

Творчество людей многолико. Наука – только один из его вариантов, и далеко не самый популярный. В науке цель – эмпирическое обобщение, в литературе – вымысел, в мифотворчестве – вымысел, выдаваемый за истину; это-то наиболее понятно и близко массовому восприятию.

То, что ценой жизни устанавливается ученым-исследователем, обывателю непонятно и неинтересно. А то, что выдумано с расчетом на уровень читателя – легко усвояемо. Поэтому нет ничего удивительного, что древний европейский, а точнее – аккадийский или шумерский миф о Каине и Авеле, земледельце и скотоводе, воскресает в интерпретации истории Азии и Северной Африки. Меняется лишь оценка сторон: автор книги Бытия сочувствовал скотоводу Авелю, а наши историки и их читатели – земледельцу Каину, но ни те, ни другие не утруждают себя доказательствами своих тезисов. Им они просто не нужны.

И тут мы наталкиваемся на новое явление: подмену исследования декларацией, тщательного изложения причинных связей во временной последовательности – живописными описаниями личных впечатлений авторов произведений, написанных столь талантливо, что они заслоняют собой историческую действительность. Литературные образы Роланда или Вильгельма Телля ничего общего не имеют со своими прототипами, но вымышленные, а не действительные герои становятся образцами для потомков, а когда проходят века, то начинаются поиски Атлантиды, Шамбалы и Эльдорадо. Места для научного анализа прошлого не остается. Соблазнительность вымысла отметил даже А. С. Пушкин, заявивший, что «…низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Прав ли он? Чем является миф для человечества: благом или злом?

Сначала уточним значение термина «миф» как источника информации. Значение это двояко: 1) по-русски «миф» – это вымысел, искажение фактов, несоответствие рассказа реальности; 2) «миф» – это древняя литературная форма сказания о богах и героях [41, стр. 168]. Приведенные понимания встречаются одинаково часто, хотя по смыслу противоположны друг другу. Соответственно и отношение к мифу возможно двоякое: либо это разновидность лжи, сознательной или бессознательной, либо «миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность [80, стр. 14]. Если это верно, то „призыв“ создать новую мифологию – „мифологию разума“, выдвинутый Гегелем как „первая программа системы немецкого идеализма“ [30, стр. 213], основателен и перспективен. Примирить эти два значения невозможно. Значит, надо сделать выбор.

А. В. Гулыга в цитируемой статье кратко и точно отмечает особенности мифа. «Миф не знает категории времени, жизнь в мифе – вечное повторение» [41, стр. 170]. Отсюда вытекает, что история – наука о событиях в их связи и последовательности – антипод мифа; это подкрепляет первый тезис – миф лежит в сфере лжи.

«Миф не знает различия между естественным и сверхъестественным», причем под последним понимается нечто находящееся в воображении, но формирующее и подчиняющее силы природы при помощи воображения. Под природой понимается «все предметное, включая общество» [87, стр. 737].

Это последнее утверждение поясняет механизм воздействия мифа на действительность. Воображенное, хотя само по себе не субстанционально, но влияет на характер поведения людей, на выбор решения в альтернативных ситуациях, на направление творческих усилий. Но коль скоро так, то решения могут быть и ложными, а творческие усилия – губительными. Поэтому миф не так уж безобиден, и обращаться с ним следует осторожно, как с неразряженной бомбой, тем более что «в мифе есть своя логика, разрешающая противоположные высказывания. Формальная логика с запретом противоречия – антитеза мифа». Но ведь это право на безответственность и беспочвенность суждений, т.е. на ложь, пусть бессознательную; но от бессознательности и искренности лжеца ничуть не легче. Да, «миф – это форма мысли, свойственная человеку как другие формы. Разрушение мифа ведет не к победе рациональности, а к утверждению другого мифа. Демифологизация невозможна!» [41, стр. 172]. Если это верно, то невозможна наука, а ведь она существует и приносит кое-какие результаты, от которых не стоит отказываться.

Но коль скоро так, то мифология и наука связаны не прямой, а обратной пропорциональностью; значит, мифотворчество – противник науки, тем более грозный, что оно просочилось в некоторые разделы науки и, в частности, в концепцию физического времени как четвертого измерения в пространственно-временном континууме. Но при занятиях историей, географией, геологией, зоологией и т.п. время рассматривается как «дление»[6], ибо оно необратимо, а потому поддается фиксации. Континуум же пригоден для мифов, порождающих призраки, не развивающиеся по ходу реального времени.

Однако мифы, несмотря на призрачность своей природы, совсем не безвредны. Они норовят подменить собой эмпирические обобщения наблюдаемых фактов, т.е. занять место науки и заменить аргументацию декларациями, подлежащими принятию без критики. Проверить данные мифа невозможно. Когда миф торжествует, то наступает подлинный упадок науки, да и всей культуры.