Дмитрий Лысков - Великая русская революция, 1905-1922 Страница 8

Невозможность опоры на крестьянство с точки зрения социал‑демократов была очевидна. Они делали ставку на конкретный класс — городской пролетариат. Форсированное развитие промышленности в России на рубеже веков, увеличение численности рабочих и первые забастовки, казалось, полностью подтверждали их правоту — рабочий класс стремительно обретал сознательность.

Второй идеологической битвой была борьба против «легальных марксистов». Течение, возникшее в 80‑90–е годы XIX века, безоговорочно принимало марксизм, полагало ближайшей исторической перспективой для России переход к капиталистической формации. Сосредоточившись на экономической составляющей работ Маркса, чтобы во всеоружии встретить момент перехода, сторонники этого течения вначале отодвинули социалистический этап в неопределенное будущее, а следом и вовсе забыли. Главное, на чем сосредоточились «легальные марксисты» — это капитализм здесь и сейчас. Так из организации марксистов формировалось буржуазное движение. Заметим, что такое идеологическое перерождение слишком хорошо знакомо нам по новейшей истории, и в нем нет ничего удивительного.

Наконец, «экономизм» был третьим направлением, в которое вылился марксизм в России. Его сторонники признавали себя авангардом борьбы за права рабочего класса, но призывали разделять политику и экономику. Рабочих прежде всего интересуют экономические вопросы, говорили они, что и выражается в требованиях забастовщиков об увеличении заработной платы и улучшении условий труда. Борьба за улучшение экономического положения пролетариата провозглашалась главной целью, отодвигая политическую борьбу на второй план. Политика не снималась с повестки дня, однако она должна была стать уделом ограниченной группы интеллигенции, вырабатывающей политические решения. Подразумевалось, что конечных целей можно достичь и экономической борьбой.

Это противоречило уже базовым установкам марксизма. Недаром формационный подход оперирует понятием «социально-экономическая формация». Определенные экономические отношения могут нормально существовать только с определенным общественным строем. Как невозможно представить себе развитый капитализм в феодальной системе городов-крепостей, так невозможно представить себе и попытки построить социализм при феодализме или капитализме. Даже если допустить, что в силу каких‑либо внешних либо внутренних факторов экономическая борьба увенчалась успехом и добилась определенных социальных завоеваний, в будущем никак нельзя исключить обратного регресса — при сохранении власти и основных средств производства в руках буржуазии, власть и собственность закономерно будут употреблены к собственному буржуазии обогащению, на чем и закончится весь «социализм».

И это знакомо нам из новейшей истории — по итогам крушения биполярного мира и исчерпания внешнеполитического соревновательного фактора двух блоков, огромная часть ранее созданных на Западе социальных гарантий уже «отозвана», и этот процесс продолжается.

«Экономизм», отрицающий взаимосвязь политики и экономики, хорошо знаком нам и по отечественной истории. Именно эту «ересь» марксизма проповедовали реформаторы во время перестройки, обещая накормить народ двадцатью сортами колбасы (заботясь об экономических требованиях) и сдвигая в сторону как несущественный вопрос о политике. Нам постоянно твердили о «шведском социализме», явно указывая на не принципиальность вопроса о строе — а дальше случилось то, что случилось, и вот уже девочка из бывшего шахтерского поселка звонит на прямую линию Путину и просит новое платье для своей сестры. Поселок второй десяток лет живет натуральным хозяйством и давно забыл, что какая‑то колбаса где‑то существует.

О принципиальной несовместимости разнородных течений в марксистском лагере предупреждал Ленин. Именно об этом он писал в преддверии Второго съезда РСДРП: «Прежде, чем объединяться, и для того, чтобы объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться. Иначе наше объединение было бы лишь фикцией, прикрывающей существующий разброд и мешающей его радикальному устранению»[35].

Одержав идеологическую победу над оппонентами, успешно размежевавшись с ними, российские социал-демократы наконец собрались в 1903 году на свой второй съезд, который должен был положить начало РСДРП (делегаты первого съезда, состоявшегося в 1898 году, были арестованы практически сразу после открытия и не смогли принять никаких документов).

Но как выяснилось, идеологическое противостояние только начиналась. Непримиримые противоречия между будущими большевиками и меньшевиками выявились в вопросе о партийном уставе, но скоро они переросли в куда более принципиальный спор — о марксистской позиции.

3. Революция 1905 года опрокидывает представления. Ленин и Мартов: спор западников и славянофилов на новый лад

Спор будущих меньшевиков и большевиков разгорелся на Втором съезде РСДРП вокруг пункта устава, определяющего принципы членства в партии. Организационные последствия этой дискуссии рассмотрены в «Сумерках Российской империи». Но эти дебаты имели и далеко идущие идеологические последствия, определившие отношение фракций, а затем и партий меньшевиков и большевиков к революционным событиям.

Марксистская теория подсказывала, что пролетариат в условиях буржуазной революции может бороться за осуществление прогрессивной программы лишь совместно с буржуазией. Главное, что интервал, который потребуется для перехода от буржуазной формации к социалистической, никак теорией не оговаривался. Подразумевалось, что он будет немалым — капиталистическая формация Англии существовала ко времени Маркса уже почти два века. Отсюда меньшевики, вслед за западными социал‑демократами, делали вывод о неизбежно долгом капиталистическом периоде развития. Свою роль в нем они определяли достаточно четко — на первом этапе поддержка буржуазии против остатков феодализма, на втором — роль лояльной оппозиции, борьба за права рабочих в рамках буржуазной республики.

Отсюда, в частности, и декларируемая форма партийной организации — больше соответствующая парламентской работе, чем революционной борьбе. Членом партии, с точки зрения меньшевиков, мог считаться любой, поддерживающий партийные идеи и заявивший об этом (нужно отметить, что это была и классическая партийная формула того времени). Так достигалась столь необходимая массовость, широкая поддержка — но и организационная аморфность.

Напротив, Ленин добивался создания компактной, хорошо идейно оснащенной революционной партии с централизованным руководством, готовой возглавить пролетариат при первых признаках революционного взрыва. В этой связи меньшевики обвиняли Ленина в стремлении к заговорам, в желании организовать восстание вместо того, чтобы дождаться закономерного развития событий. Это была палка о двух концах — Ленин обвинил меньшевиков в «экономизме». И хоть его обвинения были выражены осторожно и иносказательно, определенная доля истины в них присутствовала. Речь шла не только о том, что в меньшевистском крыле осели многие бывшие «экономисты», но и в целом о меньшевистском взгляде на революцию. На стремление использовать легальные методы, бороться за экономические права рабочих, превращая эту деятельность в политическую цель после завершения буржуазной революции. При этом игнорируя вопросы ее свершения[36].

На самом деле это противоречие крылось в самой марксистской теории. Опора на экономический базис создавала впечатление предопределенности и в вопросах политической надстройки (базис формирует надстройку). Зарождающийся в феодализме капитализм пришел к своей революции в силу развития производительных сил и производственных отношений. Паровой двигатель, связанный ременной передачей с ткацким станком, сделал для революции больше, чем все современные ему гуманисты.

Вопрос роли личности, социального движения в истории остался у Маркса практически не разработанным — в силу концентрации на экономико-политических факторах.

Может ли надстройка влиять на базис? Кто определяет развитие истории — человек, прогресс, научно обоснованные законы истории? И главное — должна ли надстройка влиять на базис, не будет ли это нарушением исторической закономерности, не стоит ли успокоиться и подождать неизбежного итога?

Впоследствии Энгельс под давлением «молодых марксистов» был вынужден признать: «Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает большее значение экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось место и время отдать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии»[37].