Елена Криштоф - Сто рассказов о Крыме Страница 8

Татарам хорошо, под ними крепкие кони, на одном едешь, два других отдыхают. Всадники предвкушают, как будут делить ясырь, продать выкликая: "Вот новые, простые, самые не хитрые рабы, зубы белые, крепкие, мышцы — канаты, гнали их из-под басурманского города Тернополя, ни один не пал…"

А ненасытная Кафа уже ждет. Перекупщики ходят по городу, оттопырив ухо: прислушиваются, откуда еще, кроме Стамбула, поступили заказы, кто может набить цену на раба… Но цены не растут. Пленные из Московии, с Украины идут еще дешевле прочих: ненадежны, могут убежать.

В Кафе пленников погрузят на корабли, и будут они уже не пленники — рабы. Повезут их через море, и тех, кто умрет, сбросят в волны, а оставшихся ждет разная участь: мальчиков заставят забыть обычай отцов, отдадут в янычары. Станут они "детьми султана", свирепой гвардией, которой поручаются самые рисковые и кровавые набеги. Молодых женщин продадут в гаремы. На стариках и старухах, как на дичи, будут учиться стрелять дети турецкой знати. А тех, кто в силе, скуют цепями, заклеймят, погонят на работу.

Кто был уже в полоне, да вырвался по какому-то случаю, рассказывает, каково в туретчине. Показывали казаки рубцы на спинах, незаживающие раны на щиколотках, спрашивали: неужели же не дрогнет казацкое сердце за товарищей?

Сердце вздрагивало, обливалось кровью…

…В 1615 году, как и во многие другие годы, казаки валили лес, «шили» из него узкие, в 16 метров длиной лодки «чайки», смолили днища, готовили вязанки камыша, чтоб приторочить к лодкам — для устойчивости.

Старые кобзари ходили по пыльным селам, пели о турецкой неволе. Волосы на голове у слушателей шевелились сами собой, когда глухие голоса как будто издали выговаривали:

Село наше запалилиI багатство розграбилиСтару неньку зарубали,А миленьку в полон взяли…

Кобзари пели не только для того, чтоб облегчить душу. У них была еще цель: создать, говоря современным слогом, общественное мнение. Пели затем, чтоб не забыли те, кто руководил походом, завернуть в Кафу после удачи своей в Синопе. Богатство, как известно, делает человека забывчивым, а тут, гляди, вспомнят, услышав в сердце дальний рокот бандуры.

…К Кафе подошли ночью. Стояли на воде высокие каторги. Казаки всматривались в них глазами, привыкшими просверливать тьму. Неужели твой брат, Дмитро, вот тут где-то совсем рядом тяжко дышит во сне, прикованный к тяжелому веслу? А про Петра точно люди говорили: таскает камни в городе, а ноги у него под кайданами гниют… Куда Петро таскает камни? Не на поновление ли башен, что выступили вдруг из темноты, закрыв собой полнеба?

Гребли так, что головы чуть не касались колен, а весла гнулись и поскрипывали в уключинах, хоть были те хорошо смазаны. Половина казаков гребла, другая стояла наготове. Еще взмах весел, еще, еще, и можно будет, зацепив каторгу крючьями, вскочить на ее палубу! А там пойдет пирушка!

Жестоки средние века, дешево стоит жизнь человеческая, а все равно ради нее, не ради заморских тряпок или золота шел в поход и Грицко, и Петро, и веселый Василь, у которого семерых братьев угнали в неволю.

Как разыгралась битва, ни летопись, ни другие документы до нас не донесли. Только потом всплескивали руками современники и очевидцы:

"Казаки так отважны, что не только при равных силах, но и 20 «чаек» не побоятся 30 галер падишаха", — говорил итальянец д'Асколи, живший долгое время в Крыму.

"Можно без конца перечислять преимущества казацкой милиции, — вторит ему польский историк Пясецкий. — По словам самих турок, никого они не страшатся больше казаков".

А султан, как свидетельствует украинский летописец Григорий Грабянка, восклицал в досаде: "Когда окрестные панства на меня возстают, я на обидви уши сплю, а о казаках мушу единым ухом слухати".

…Тридцать тысяч запорожцев пришло тогда в Кафу на легких своих «чайках». Были среди них, конечно, и такие, что жили до того невольниками в городе и знали все ходы-выходы. Они и привели, очевидно, всю братию под стены так, что крепость была взята, хотя сегодня представляется это почти неправдоподобным.

Одно дело прочесть: пришли и — взяли. Другое — вот здесь, в бывшем Карантине, походить по пепельным холмам, представить, чтo нужно было взять…

Находившись, я сижу на скамейке, поставленной над обрывом в зарослях дерезы. В той башне, которая стоит у самой воды, рыбаки устроили себе кладовку и носят туда корзины со сладкой рыбой барабулькой, у которой есть и другое название: «султанка». Прошел по палубе старой фелюги рыбак, нога не сгибается в колене. И другого хромого я минут пять назад видела на причале. Это — тоже война, как и то рваное ржавое железо, чуть выступающее над водой, которое нарядными белыми бусами обсели чайки…

Говорят, именно в чаек переселяются души погибших в море рыбаков. И вот так на мягких, быстро трепещущих крыльях подлетают почти к родному порогу. А как быть с душами погибших казаков? Или с теми, кто ушел на дно, прикованный к своей скамье на лодке с красноречивым названием — каторга?

Тоже, наверное, прилетают, смотрят на прямоугольные башни, обрушить которые не смогло время, тоскуют, ищут своих. Никакой даже самой малой бусинки не найти от тебя, Настя, никакого следа на шершавом камне, а ямка от маленькой пятки в пыли точно такая же, как если бы ты ее оставила десять жизней тому назад.

…Сзади меня хлопает калитка, выходит мальчик. Мальчика догоняет старушечий трубный голос, таким хорошо кричать с причала:

— Томатного, скажешь, триста грамм. В бутыль набузуй квасу, а в банку бери абрикосового. Полную банку бери, Марина тоже любит абрикосовый!

Урчит мотор на одной из фелюг, старая женщина, присевшая рядом, вслух гадает, куда пойдут рыбаки сыпать сети; кричат чайки, и видно какого усилия стоит им, этим вроде бы легким птицам, удержаться в воздухе на одном месте, прямо над фелюгой, которую они провожают…

Как начинался Севастополь

России нужна вода

Петр I

Как начинался Севастополь

Очень странно, скажу я вам, держать в руках три толстых, обыкновенных, современных тома, на которых написано: "Суворов. Документы". Во втором, например, — сохранившиеся рапорты, письма, реестры о крымских и кубанских делах после Кучук-Кайнарджийского мира.

Турция в те времена все еще не могла поверить, что Крым она уже потеряла, что Россия уже вышла к воде. К тому самому Черному морю, к которому рвалась со времен Петра I и которое когда-то, в средние века, именовалось морем Русским.

Обстановка в Крыму была зыбкая, тревожная. Между тем требовалось соблюсти интересы России без выстрела, чтоб сгоряча не влететь в новую войну с Турцией, к ней Россия еще не была готова. Войсками в это время в Крыму командовал не кто иной, как Александр Васильевич Суворов.

В жизни Суворова так много блистательных страниц, что биографы его обычно пропускают страницы крымские. В самом деле, он здесь скучал без боевых походов, болел лихорадкой, томился от капризов бахчисарайского хана Шагин-Гирея, досаждавшего мальчишеским тщеславием, неумением наладить отношения со своими же подданными, глупым, заведенным ни к чему французским политесом. Впрочем, в том ли заключалось главное? Важно, что положиться на Гирея нельзя: чуть что случится, переметнется к туркам. Положиться нельзя, а использовать в интересах России — можно.

Главный же интерес — освободить полуостров от турок окончательно. Что значит: выдворить их без выстрелов, даже худого слова не говоря, из Ахтиарской бухты, где стоят их корабли, неведомо на что питая надежду. То ли выжидают, то ли дерзят всем своим видом: землю, мол, вы у нас оттягали, а на море наша сила. Нечего вам против нас выставить. И действительно: пока нечего.

Но и на турецких кораблях положение, как говорили перебежчики, тяжелое: войско голодает плачевно. Высадиться на берег для закупки продуктов им не удается, но и приказа отправляться назад в Стамбул они не получают. Иные турецкие корабли хитрости ради поднимали русский флаг, следуя мимо прибрежных укреплений. Иные готовы были по-петушиному задрать, втянуть в сражение любое русское судно.

"Что будет, — спрашивал Суворов фельдмаршала Румянцева, — если стамбульцы выгрузятца, укреплятца, моих внушениев угроз не внимут, внедрятца внутрь земли? Вооруженная рука то зло одна превозможет!"

Однако именно о вооруженной руке даже речи вслух не должно было быть. А конфликт назревал — прорвалось напряжение в июне 1778 года. 16 числа в рапорте своем по начальству Суворов описывает вероломное нападение трех турок на донских казаков, одного из которых они убили и ограбили.

Дабы неповадно туркам было и дальше следовать по скользкому пути, который мог, наконец, привести к нарушению мира, Суворов требует, чтоб турецкий адмирал сурово наказал виновных.