Нина Молева - Москва гоголевская Страница 8

Этот просторный, не застроенный и не засаженный двор в Брюсовом переулке (21) в Москве знали многие. Практикующий врач Устин Евдокимович Дятьковский отличался добросовестностью и удачливостью в лечении своих пациентов, в том числе нуждающихся, которым он никогда не отказывал в бесплатной помощи. Москва только что пережила вспышку холеры, и именно после нее военный врач Дятьковский получил ординарного профессора (штатного) Московской медико-хирургической академии и был назначен директором клиники Московского университета. Гоголь понадеялся на земляческие связи с профессором и отсюда на более внимательное отношение к своим жалобам, которыми пренебрегали даже его родные. По-видимому, визит удовлетворил пациента, поскольку знакомство с врачом сохранилось. И, может быть, не таким уж преувеличением, как кажется литературоведам, было объяснение задержки в старой столице. Гоголь писал матери о своих недомоганиях, историки считали их предлогом для того, чтобы затянуть свое пребывание в Москве. Верно и то, что сердцем Гоголь остается в старой столице, мечтает о скорейшем возвращении. Досадует на задержки в пути. Выехав 7 июля, он уже в Подольске вынужден заночевать из-за мнимого отсутствия лошадей. Собственно, получить их у смотрителя можно, но за «пятерные прогоны», «потому что ежели на пути попадется мне еще десять таких благодетелей человеческого рода, то нечем будет доехать до пристанища», – пишет он Погодину.

Дом профессора У.Е. Дятьковского

И все-таки 18 октября знакомство с Москвой удалось продолжить на обратном пути из Васильевки. Очередная недельная задержка, и в жизнь Гоголя входят новые друзья. На территории нынешнего Ботанического сада, занимавшего в то время значительно большую площадь, Гоголь находит квартиру Михаила Александровича Максимовича, еще только начинавшего свою академическую карьеру. Он имел должность адъюнкта при Московском университете, который недавно окончил, защитив магистерскую диссертацию «О системах растительного царства» по естественному факультету. В 1832 году его отправят в командировку на Кавказ, откуда Максимович привезет богатейшие коллекции и в 1833 году будет избран профессором ботаники.

Но именно ботаникой заниматься ему не удалось. Решением министра просвещения он направляется в Киевский университет в качестве его ректора с обязательством руководить кафедрой русской словесности. В 1835 году Максимович слагает с себя звание ректора, а в 1841-м и звание профессора. Чтение лекций становится для него невозможным по состоянию здоровья. Он и знакомится с Гоголем в Москве в состоянии «душевной подавленности», из которой его выводило только увлечение собиранием народных песен. Гоголю был хорошо знаком изданный Максимовичем в 1827 году сборник «Малороссийские песни». Максимович наносит Гоголю визит в его гостинице – на этот раз писатель не скрывает своего местопребывания, хотя адреса гостиницы исследователям установить не удалось. В сборнике «Украинские народные песни», который выйдет в 1834 году, свыше полутораста записей будет принадлежать Гоголю.

То же увлечение приводит Гоголя к другому собирателю народных песен – Петру Васильевичу Киреевскому, жившему вместе с матерью, А. П. Елагиной, «у Красных ворот, в республике, привольной науке, сердцу и уму», по выражению поэта Н. М. Языкова (Хоромный тупик, 4). Прямой родственник Василия Андреевича Жуковского, воспитанный во многом под его влиянием, Петр Киреевский уклонялся от службы и какой бы то ни было общественной деятельности. Человек малообщительный, замкнутый, он всю жизнь отдает собиранию песен, которые так и не успевает до своей кончины издать. Но именно через него Гоголь втягивается в живую атмосферу «республики у Красных ворот», которая становится ему особенно дорога.

А если с историей покончить?

…Конец Второй мировой войны. Руины Варшавы. Большинство архитекторов, да и администраторов, высказывались за то, чтобы на сплошном пепелище выстроить новый город. Казалось, как же иначе. Но окончательное слово принадлежало народу. И это польский народ на едином дыхании принял решение: Варшаву восстановить! По фотографиям, обмерам, остаткам чертежей. Используя каждый сохранившийся камень и обводя его раствором так, чтобы каждый обращал внимание на его возраст. И подлинность.

Жили в развалинах. В наскоро слепленных землянках. Работали на основной работе весь день, чтобы в конце него полуголодными прийти на разборку развалин. Ежедневно. Не зная выходных и праздничных дней. Площадки освобождались строителям. За каждым действием строителей ревниво следили, чтобы по возможности каждый камень возвращался на свое место. А потом строителям согласились отдать жилье в восстановленных в Старом городе домах. Они и сегодня живут там, старики, вместе со своим потомством. «Наши чародеи», – говорят в Варшаве.

Да, это был иной социальный строй. Иное соотношение между всесильными «советскими» властями и народом. И все же когда речь шла о символах истории, ее овеществленных следах, власти отдавали себе отчет, что речь идет о единстве народа и о национальном самосознании. Полякам надо отдать должное и еще в одном: к восстановлению были привлечены самые крупные и ответственные ученые. Выигравший конкурс на восстановление Королевского замка в Варшаве профессор Ян Богуславский (в Москве по его проекту выстроен комплекс польского посольства у Тишинской площади) смеялся, что проштудировал фолианты по истории, истории культуры, архитектуры, прежде чем решился создавать свой проект.

Впрочем, подобную систему уже создают парижане. В 1968 году, через 23 года после окончания войны, Париж еще не был полностью восстановлен. Бомбежки, оккупационный режим, острая нехватка средств привели к тому, что слишком многие дома обветшали, если не превратились во внутренней своей части в руины, другие нуждались в капитальном ремонте, произвести который город не мог. И снова идея разрушить все старье, расчистить «наш Париж», как писали многие газеты, от хлама и поднять на его месте новые современные корпуса. Так казалось логичней и, несомненно, дешевле. Но Парижу повезло. Мэр тех лет категорически передал решение вопроса на усмотрение парижан. В конечном счете – всей Франции. Парижанам и французам предстояло высказаться, какой они хотят видеть свою столицу, а уж властям – только выполнить их волю. Ответ не был единогласным, но все же подавляющее большинство высказалось за то, чтобы пусть медленнее, пусть не сразу, но сохранять и восстанавливать каждый старый дом. «Иначе мы потеряем Париж», – писали газеты. И тогда возникла знаменитая и поныне действующая идея «Фестиваля Маре».

Программа предусматривала, что ежегодно в определенных, подлежащих научному (!) восстановлению зданиях проводились выступления актеров, музыкантов, певцов – самых знаменитых, самых любимых публикой; плата за вход – денежный взнос на восстановление постройки. И чем сложнее была обстановка выступлений, тем щедрее оказывалась публика. А рядом выставлялись проекты, рабочие чертежи, публика получала возможность подробно узнать историю постройки и перспективу восстановления. Сегодня мы ходим по Парижу, ожившему и сохраненному во многом «именно в результате „Фестивалей Маре“.

Но это Варшава, Париж… А Москва? Наша Москва, которую мы теряем так стремительно, что спустя месяц-другой не узнаем ее самых заветных уголков, с детства знакомых улиц? Уже нет и никогда не будет старого московского Арбата, тесноватого, но какого же спокойного, уютного во всех своих закоулках и таящего столько легенд и правдивых историй. Громадный монстр задвинул его начало, превратив обычную московскую улицу в щель без света и воздуха, каких не найдешь в худших районах Нью-Йорка. Это место досталось Альфа-банку, а будущее здание, как утверждают городские слухи, – тюменской нефти. Таким же монстрам предназначено втиснуться в последующие арбатские кварталы. В среде архитекторов идут разговоры о том, что на уровень, который определят новое здание Альфа-банка и высотка Министерства иностранных дел, будут подтянуты все остальные арбатские постройки. Ничего удивительного, идея заповедных зон отвергнута давно. Статус памятника перестал защищать московские памятники.

Что ж, надо смотреть правде в глаза. Со времени введения в школах единственного в своем роде курса «Москвоведения» от Москвы, которую надо «ведать», остается все меньше и меньше.

И вот еще один проект уничтожения самой центральной и памятной каждому части города – Брюсова переулка. Начнем с документов.