Олег Смыслов - Богоборцы из НКВД Страница 8

Кроме жены, поселилась рядом с молодым и перспективным чекистом его старшая сестра, которую он вежливо величал не иначе как «мамашей». Не потому ли её частенько принимали за мать, вызванную в столицу для благой жизни из деревни. А старшей сестре подворья (действительно) матушке Анфии пришлось несколько потесниться.

«Служебное положение матушки Анфии, — отметит историк Русской Церкви М. Е. Губонин, — стало особенно острым и сложным после того, как неожиданно вселился в подворье «сам», всемогущий тогда, разрушитель Церкви Русской, Евгений Александрович Тучков со своей престарелой «мамашей» весьма юркой и миниатюрной старушонкой, чрезвычайно религиозной и большой любительницей торжественных богослужений. Вельможа Е. А. Тучков, расположившись в покоях Серафимо-Дивеевского подворья, убил сразу двух зайцев. Во-первых, приобрёл прекрасную, комфортабельную и бесплатную квартиру со всем ассортиментом полагающихся коммунальных удобств и, во-вторых, с самого момента въезда сюда, заимел ровно столько весьма услужливых, почтительных и так же бесплатных горничных, прачек, кухарок и уборщиц сколько было сестёр в Дивеевском подворье. Смекалистая матушка Анфия, конечно, нисколько не растерялась и прекрасно учла все те неисчислимые «блага», которые проистекали для подворья из самого факта проживания «самого» и непосредственно руководила обслуживанием и ублаготворением «Евгения Александровича» и «ихней мамаши» («Спаси их, Господи!»).

Справедливости ради следует отметить, что в те незабвенные годы, когда ложась спать, люди не были уверены в том, пробудут ли они в своей постели до утра сёстры Дивеевского подворья прекрасно и безмятежно почивали на своих перинах, поскольку «ангелом-хранителем» их являлся сам «Евгений Александрович!» За годы своего сожительства на подворье он многократно оказывал всякого рода покровительство и некоторое, так сказать, пособие в хозяйственных и бытовых нуждах как подворью в целом, так и отдельным его насельницам, коль скоро по тому или иному поводу они прибегали под его высокую руку…

Так, например, Евгений Александрович, заранее осведомлённый по своим каналам, в свою очередь своевременно оповещал всех этих «лампадок» о местах предстоящих торжественных богослужений Святейшего Патриарха Тихона или архиепископа Иллариона (Троицкого), которого особенно любили и почитали верующие москвичи…

В таких случаях группа дивеевских монашек, облачившись должным образом и прихватив с собою «мамашу» отправлялись по указанному «Евгением Александровичем» адресу…

«Мамаша», конечно, тоже была довольна, так как при этих паломничествах ей, естественно, обеспечивалось самое лучшее место в храме (где-нибудь на клиросе), какая бы давка не была в храме. Поэтому в позднейших разговорах, когда речь заходила о той, минувшей уже эпохе самодержавного царствования в Церкви Е. А. Тучкова, мать Анфия, хоть и со вздохом, но неизменно благосклонно отзывалась об этой, слишком хорошо известной, исторической (как никак) личности. «Ну да уж что вы! Скажет, бывало, она, с Евгением-то Александровичем ещё жить можно было… Куды! Он, бывал очи, нам всёж-таки немало помогал другой раз. То ордер на дрова даст, то глядишь ещё чего… Мы уж ему премного благодарны. А то ведь другой-то давно бы уж нас всех разогнал: кого куды (и костей не соберёшь!)…» И задумавшись о чём-то невесёлом, покивав своей старческой головой как бы в подтверждение этих невысказанных мыслей, добавляла: «Нет, ничего, он мужчина был обходительный. Не какой-нибудь фулюган, спаси его Господи!».

Уж Анфия знала, что говорила, «фулюганов» тогда было в избытке. Да ещё каких, в кожанках и с маузерами!

В дверях Московского трибунала он появился как свидетель. «Вместо наперстного Креста у него на груди крупный образок (панагия). Окладистая, но довольно редкая борода, седой волос на голове. Лицо розовато-благодушное, старчески слезящиеся глаза. Поступь мягкая и сутулые полные плечи», — зафиксирует писатель М. Криницкий.

Как только его плотная фигура входит в зал и делает сначала лёгкий поклон в сторону публики, а затем благословляет её, сложенными пальцами обеих рук, три четверти присутствующих безмолвно поднимаются со своих мест.

Начинается театрализованное новой властью представление.

Председатель: Ваша фамилия?

Патриарх: Белавин.

Председатель: Имя, отчество?

Патриарх: Василий Иванович, в монашестве патриарх Тихон.

Председатель: Вы являетесь главным руководителем церковной иерархии?

Патриарх: Да.

Председатель: Вы вызваны в Трибунал в качестве свидетеля по делу о привлечении разных лиц за сопротивление изъятию церковных ценностей в пользу голодающих. За ложные показания вы отвечаете. Расскажите историю происхождения вашего послания — того воззвания, в котором вы высказались против выдачи церковных ценностей, сосуцов и т. д.

Патриарх: Простите, это от какого числа?

Председатель: От 13 февраля. Историю происхождения вот этого воззвания и расскажите Трибуналу.

Патриарх: Видите ли, по поводу голодающих мы не раз обращались к властям, мы просили, чтобы нам разрешили образовать Церковный Всероссийский комитет и комитеты на местах, епархиальные, для того, чтобы Церковь могла сама оказывать помощь голодающим; с этим мы обратились, кажется, ещё в августе прошлого года. В августе и сентябре мы ответа не получили. Ответ я получил от ПОМГОЛа в декабре месяце. Мною был командирован в ПОМГОЛ, как сведущий в этом деле, протоиерей Цветков, он не раз работал в этой области в 1911–1912 гг. В ПОМГОЛе вели переговоры с тов. Винокуровым, который этим делом заведует. Тов. Винокуров высказал пожелание о том, чтобы Церковь наша пошла навстречу помощи голодающим и пожертвовала из своих ценностей. Протоиерей Цветков сказал, что в Церкви имеются вещи, которые мы не можем, по нашим канонам, жертвовать. Тов. Винокуров на это заявил, что мы этого и не требуем, но хорошо, если бы вы пожертвовали подвески, камни, потом украшения. Цветков сообщил об этом мне. Я тогда согласился на это. Так как знал, что воззвания должны выпускаться с ведома властей, я представил в ПОМГОЛ проект своего воззвания о том, что можно жертвовать. При этом я имел в виду, что собственно церковное имущество было передано общине верующих, и я выразился так, что, со своей стороны, разрешаю жертвовать вот такие вещи. Это воззвание после было одобрено.

Председатель: Кем?

Патриарх: ПОМГОЛом. Затем была составлена инструкция, как проводить это дело. Между прочим, в инструкцию внесён был такой пункт, что все эти пожертвования церковные являются добровольными. Потом через несколько дней, когда воззвание было напечатано, — дней через пять — вышел уже декрет ЦК о том, чтобы отбирать всё. Это показалось нам странным: с одной стороны, ведётся соглашение с нами, с другой — за спиной выпускают декрет о том, чтобы всё отбирать, и уже ни о каких соглашениях нет речи. Тов. Винокуров сам выбросил из инструкции тот пункт, который сам же раньше подчеркнул, именно что эти пожертвования являются добровольными. Не говоря о том, что в газетах началась травля патриарха и церковных представителей, князей Церкви и т. п. Я обратился с письмом к Калинину, где написал ему, что было соглашение отдавать то-то, а теперь требуют то-то.

Затем было внесено тов. Винокуровым, что это было добровольное пожертвование, и он выбрасывает этот пункт из инструкции. Я просил в письме Михаила Ивановича, чтобы этот пункт был восстановлен, чтобы это было добровольным соглашением, а то иначе нам придётся поставить в известность, так сказать, население, и вот ответа не последовало. Вероятно, Калинин передал записку и ответа не получил. А на местах стали отбирать; кажется, в Петрограде. И вот тогда я выпустил послание, так как ко мне обратились и миряне, и духовенство, и не из Москвы только, а из других епархий, и высказал ряд церковных канонов. Но, конечно, никакой контрреволюции я тут не видел.

Председатель: Вы не вполне мне ответили на вопрос о возникновении послания. Почему оно возникло — это ясно, но как оно возникло? Вы лично его написали?

Патриарх: Лично.

Председатель: Собственной рукой?

Патриарх: Да.

Председатель: Не помните, какого числа?

Патриарх: В начале, кажется, первой недели, так 13–14 числа.

Председатель: Тринадцатого числа?

Патриарх: Да.

Председатель: Трибунал имеет в виду послание, которое заканчивалось сообщением, что за выдачу священных сосудов миряне караются отлучением от Церкви, а пастыри низложением из сана. Вот этот конец был тогда же написан?

Патриарх: Тогда же. Это было в начале первой недели.

Председатель: Какой общий порядок у вас составления посланий?

Патриарх: Вы спрашивали меня — кто был инициатором. Я говорил, что я, и что не принимает ли участие профессор Громошасов и другие.