Борис Поломошнов - Похвала подлости Страница 8

Легко можно представить, как морщился и кривился Адриан VI (да, впрочем, как и любой другой бы правитель, будь он на его месте), читая такое. И — ничего: читал и терпел, терпел и читал. Потому что возразить-то нечего: нет разумных аргументов против доводов Чистого — незамутненного спекуляциями, предрассудками, выгодой или корыстью — Разума.

Вся аргументация в духе Томы (Фомы) Аквинского, вроде того, что «война есть естественное дело» [103, с. 67], что «победители должны господствовать над побежденными» [103, с. 56], что «варвары по природе своей рабы» [103, с. 67] меркнет, блекнет и тухнет (и от слова «затухать», и от слова «протухнуть») перед кристальной ясностью и светлой чистотой мысли Дезидерия.

Парадокс двенадцатый. В своих беспрестанных, беспокойных метаниях из страны в страну Эразм Роттердамский искал покоя, и… не находил его. Он страстно стремился вырваться из зловещих когтей Средневековья, но липкие щупальца спрута по имени Мракобесие повсюду преследовали его.

Однажды ему показалось, что он, наконец-то, нашел то, что так долго и мучительно искал: в теплом и приветливом доме Томаса Мора, в стране, казалось бы, навсегда освободившейся от междоусобной вражды и ненависти, сопровождавших только что закончившуюся братоубийственную войну с кощунственно-романтическим названием — Алой и Белой Роз. Там-то Дезидерий и написал главный труд своей жизни — «Похвалу глупости».

Работал над ней он с неистовством одержимого, забывая поесть и поспать. Цитаты включал исключительно по памяти — книги вместе с остальным его багажом где-то безнадежно застряли в дороге по пути из Болоньи; сверял свою память со своими книгами он уже потом — перед тем, как сдать книгу в типографию.

За семь дней он создал творенье, потрясшее весь мир, сотворенный, если верить Святому письму, также за семь дней (с учетом одного выходного).

Но топор палача, оборвав жизнь Томаса Мора — автора «Утопии» и лучшего — вернейшего и преданнейшего друга Эразма Роттердамского, разрушил и теплившуюся надежду Дезидерия обрести в этом мире покой и умиротворенность. Со смертью Томаса угасла жизнь и Дезидерия: он пережил друга меньше, чем на год, сказав перед смертью: «С тех пор, как нет Мора, у меня такое чувство, что и меня нет» [66, с. 12].

Парадокс тринадцатый. Даже глупости Эразм написал похвалу. В свой же собственный адрес он терпеть не мог похвал. Джон Колет (1467–1519 гг.), глава оксфордского кружка гуманистов, друг и соратник Томаса Мора и Эразма, вспоминает слова Дезидерия: «Похвалы вызывают у меня не радость, а некоторое раздражение, в то же время порицание даже от невежды либо укажет на то, что от тебя ускользнуло, либо побудит к защите того, что было высказано верно, и таким образом либо углубит твои знания, либо, по крайней мере, сделает тебя более внимательным» [66, с. 21].

Парадокс четырнадцатый. Никогда Дезидерий не искал славы. Слава сама нашла его.

Кому-то она покажется скандальной, кому-то — вызывающей, кому-то — незаслуженной, но всех своих завистников и злопыхателей — тех, кто уже были, и тех, кто еще будут — «Похвала глупости» пережила и переживет, неся славу разуму Человека Разумного Совестливого.

Для Эразма христианство не теология, а философия; не вероучение, а жизнеучение. Если для Тертуллиана и Аквината истинным является то, и только то, что христианское, то «философия Христа» по Эразму Роттердамскому обязывает «считать христианским все то истинное, с чем когда-либо сталкиваешься» [15, с. 177].

Он жил по своим заповедям, которые в чем-то совпадали с библейскими, в чем-то — нет.

«Никому не навязывай своих взглядов и никому не позволяй навязывать чужих тебе» [109, с. 32].

— Никого не поучай, не позволяй никому поучать тебя.

— Никого не унижай: нет величия в унижении другого — человека ли, нации ли, страны ли.

Это — «евангелие от Дезидерия».

Парадокс пятнадцатый и последний. Выдвинув свой собственный моральный кодекс строителя гуманизма, Эразм Роттердамский сам оказался не в состоянии следовать ему до конца.

ПОД ЛУЧЕЗАРНЫМ СОЛНЦЕМ НАДЕЖД

«Нет повести печальнее на свете…»

Как хочется думать, что все будет хорошо, что все у нас получится. Не у нас, так у наших детей. Но — обязательно! Ведь мы же — добрые, честные, умные. Мы так любим жизнь, почему же она так часто бывает жестока и несправедлива к нам? Наверное, это ошибка в ее программе, нет, скорее — случайный сбой. Ведь мы так хотим быть счастливыми!

Малейший проблеск, блик, «лучик света» во мраке «свинцовых мерзостей жизни» мы принимаем за многообещающее предзнаменование.

Завтра будет лучше, чем сегодня. Обязательно!

Да, «жизнь полосатая: полоса черная — полоса белая». Но как хочется надеяться, что, выйдя, наконец, на «белую», мы так и будем идти все время именно по ней. Долго и счастливо. Как сказал Философ — Первый-На-Все-Времена — Фалес из Милета, самое неотъемлемое — это надежда, ведь она есть даже у того, у кого больше ничего нет.

Груз жизни подвешен на цепи надежд. Но как часто эта цепь обрывается…

Сарказм судьбы: автор всемирно известной «Утопии» Томас Мор, в чьем гостеприимном доме и была написана Эразмом «Похвала глупости», в своей «Поздравительной песне на день коронации Генриха VIII» — своего будущего палача — вдохновенно начертал предельно оптимистичные строки. Вчитаемся в них:

«Страх не шипит уже больше таинственным шепотом в ушах —То миновало, о чем нужно молчать и шептать.Можно презреть клевету, и никто не боится, что нынеБудет донос — разве тот, кто доносил на других» [70, с. 160]

Восшествие на престол страны, гражданином которой ты являешься, молодого, просвещенного, прогрессивно мыслящего монарха — что может быть более вселяющего надежду на то, что в многострадальной стране наконец-то восторжествует Разум?

Англия, только что вышедшая из изнурившей ее до последнего предела гражданской войны под издевательско-романтическим названием — Алой и Белой Роз, жаждала разумного покоя и спокойного разума, и, казалось бы, в лице образованного и слывшего покровителем гуманистов молодого короля она обрела искомое.

Томас Мор откликнулся на это событие с восторгом и воодушевлением, написав стихотворение «О двух розах, сросшихся воедино»:

«С алою белая роза в соседстве росла, и друг другаВ спорах за первенство каждая стала теснить.Две это розы еще, но цветок уж сливается, споруЭтим слиянием их ныне положен конец.Ныне одна, возвышаясь, растет и пускает побеги,Все дарованья двух роз сочетая в себе» [70, с. 164–165].

Да, самое неотъемлемое — это надежда. Да, она есть даже у того, у кого больше ничего нет. Да, надежда умирает последней. Но все это не означает, что надежда бессмертна: вместе со смертью человека умирает и последняя его надежда…

Уже став монархом, «Генрих VIII часто навещал Мора в его скромном загородном доме в Челси, тогдашнем пригороде Лондона, обедал в его семье, нередко, дружески обняв его, прогуливался с ним по саду» [70, с. 311].

Такая умилительная идиллия в отношениях между королем и мудрецом продолжалась недолго. Собственно, до первого принципиального возражения мудреца королю.

Принципиальность по-королевски, или королевская принципиальность означает, что законным является все, что выгодно королю. Соответственно, не-законным — все, что ему не выгодно. Выгодно же королю не только сохранить уже имеющуюся у него власть, но и расширить и углубить ее.

Пока Генрих VIII усматривал в протестантизме посягательство на власть Святой церкви как таящее в себе потенциальную угрозу всякой установившейся власти, а значит — и его собственной, король был глубоко убежденным, принципиальным противником протестантизма в его противостоянии против Святой церкви.

Со временем, увидев, что протестантизм не затрагивает устоев сложившейся светской власти и направлен лишь на перераспределение власти церковной, Генрих VIII стал глубоко убежденным, принципиальным противником Святой церкви в ее противостоянии против протестантизма.

Королевская логика, или логика по-королевски означает, что нельзя допустить сосредоточения всех ветвей власти — законодательной, исполнительной, судебной и церковной — в одних руках, поскольку это губительно скажется на обществе, государстве и его гражданах. Нельзя. Однозначно. Если эти руки — чужие.