Сергей Сергеев-Ценский - Свидание (Преображение России - 17) Страница 8

- Если Еля привезет Ливенцева, вы увидите совсем не того человека, каким видел его я мальчишкой-гимназистом. Тогда он был еще молод, и сколько в нем видели мы тогда бури и натиска, как он всем импонировал тогда этой своей стремительностью, резкостью, прямотой. Разумеется, ни на кого другого из всех наших педагогов он не был похож. Даже и сравнивать нечего было!.. То все в большей или меньшей степени человеки в футлярах, а этот был боевой. И с кем бы ни говорил из начальства, за словом в карман не лез.

4

- Все-таки, Николай Иванович, - обратился к Худолею Матийцев, - я так и не успел вас спросить, на какой работе вы здесь, в Москве, и как это случилось, что я вас нашел.

- А вы разве меня искали? - удивился Худолей.

- Это правда, - не сразу ответил Матийцев. - Мне как-то даже и не пришло в голову ни разу поискать вас в Москве, хотя приходилось сюда мне приезжать и раньше. Да, признаться сказать, я и не думал, чтобы вы при своей молодой пылкости могли уцелеть.

- А я, рассудку вопреки, как видите, не только уцелел, но еще и послан был после гражданской войны заканчивать образование в Ленинград, в горный институт, так что воспитался в стенах того же вуза, как и вы, Александр Петрович!

- Вот видите, вот видите как! - вполне искренне восхитился Матийцев. Представьте вы себе, - обратился он к Тане, - такого юнца, который шел однажды по большаку там, в Донбассе, прямиком на Ростов и затем, кажется, нацелился на Кавказ революцию делать, а у самого только линючий синий картуз, да рубашка, да заплатанные на коленях серые гимназические брюки, а на ногах-то вообще непостижимые какие-то постолы из моржовой шкуры, и вот он теперь, лет через семнадцать, горный инженер и работает в Москве, а вот в какой должности, я все-таки не знаю.

- Ведаю отделом кадров, должность скромная, - ответил Худолей.

- Скромная, - подхватил Леня, улыбнувшись, и полузакрыл глаза. - А когда я вот вошел в его кабинет, то знаете, что я от него прежде всего услышал? - обратился он к Матийцеву.

- Что-нибудь очень грозное? - попытался догадаться Матийцев.

- Именно! "Вас, говорит, я вовсе не знаю".

Худолей рассмеялся добродушно.

- А вы, значит, обиделись? Это мне часто приходится говорить, - кадры дело такое, тут нужна известная осторожность. Назначишь, бывало, а с места потом бумажки летят: "Кого это вы к нам прислали? Он - самозванец и проходимец". Кадры дело ответственное, - тут большой опыт нужен, а прохвостов попадается у нас еще очень и очень довольно. А вот Александр Петрович выступал однажды в суде, в Донбассе, тогда я его увидел в первый раз. И выступил, мне помнится, для тех времен очень резко, так что я был убежден тогда, что его непременно арестуют и в тюрьме сгноят!

- Меня и арестовали через несколько дней и сослали.

- Ну вот, ну вот! Все значит вышло по-писаному! - как бы даже обрадованно перебил Худолей. - Разве мог вас выпустить из когтей прокурор, раз вы сами тогда шли к нему в лапы? Теперь-то вы, разумеется, приобрели известную, как бы это выразиться, степенность, солидность, ну, в этом роде, а ведь тогда я вас видел в молодом подъеме, бурлящим, как кипяток. И знаете ли что? Вот к месту пришлось, и напомнили вы мне тогда именно этого самого моего учителя по гимназии Ливенцева, которого, может быть, сейчас увидите. Ведь школьники - народ наблюдательный, мы своего учителя математики часто видели именно в таких положениях взрыва, - другого слова и не найдешь. Вдруг в нем что-то уже произошло, и нате вам - взрыв! И не только в классе: часто из учительской комнаты слышен был нам его голос громовой. Учителя же в те времена были тихий народ, затурканный. А этот нет. Этот - весь темперамент. Вроде вот Леонида Михайловича, - кивнул он, улыбаясь, на Слесарева.

- Ему иначе и нельзя, - выступила на защиту мужа Таня. - Трудно оказалось объяснить, что такое пластометрический метод и на чем он основан. Может быть, вы не поверите, но мы вдвоем, - один сменял другого, потому что ведь уставали, - восемь часов подряд объясняли одному профессору горного дела теорию и практику наших опытов, и все-таки...

- Все-таки он ничего не понял, хотите вы сказать, - закончил за нее Матийцев. - Да это можно представить. Но вот не время ли нам прятать бутылочки. Нам это было приказано вашей сестрой, Николай Иванович.

И было кстати убрать бутылки и стаканы и открыть форточки, чтобы проветрить комнату. Едва успели они это сделать, как отворилась дверь и вошла первой Еля, а за нею в осеннем пальто, хотя и заботливо окутанный темно-синим шерстяным шарфом, в легкой мерлушковой шапке показался тот, кого ожидали, - профессор математики Ливенцев. Лицо его показалось обоим Слесаревым и Матийцеву гораздо свежее, чем предполагали, что объяснили они действием легкого мороза. Он оказался выше среднего роста и довольно еще гибок телом. Мешков под глазами, как это бывает у пьяниц, у него не было. Глаза его, карие и острые, пробежались по всем трем новым для него лицам, и первое, что сказал этот немолодой и неторопливый по виду человек, хотя и с поседевшими висками и с морщинами на открытом угловатом лбу, было:

- Вы, товарищи, предупредительно убрали от меня бутылочки с вином, о чем мне сообщила по дороге Елена Ивановна. Но я уже давно ничего не пью, и все равно вы бы меня не соблазнили. Так что можете поставить их опять и продолжать в том же духе.

- Нет, нет! Что вы, - вступилась Елена Ивановна, - и откуда вы взяли, Николай Иванович, что я вам будто бы говорила? Откуда вы взяли, хотела бы я знать?

- А разве так трудно было догадаться об этом по вашему тону? Эх вы, а еще психиатр, - и Ливенцев добродушно засмеялся. - По описаниям Елены Ивановны, - непринужденно заговорил он, обращаясь к Матийцеву и присаживаясь к столу, - вы - хозяин этого пиршества, к моему крайнему сожалению пришедшего уже к концу. Но я все же надеюсь, что вы угостите меня обедом, хотя и без вина!

- Непременно, непременно! Я сейчас позвоню официанту, - и Матийцев поднялся вызывать официанта, а Ливенцев обратился уже к Лене:

- А вы, как я осведомлен по дороге сюда, работаете при Академии наук?

- Да-а, - неопределенно протянул Леня, с большим интересом оглядывая энергичное и в фас и в профиль лицо этого нового для него человека. - Мы работаем там по углям и коксам вдвоем, вот с моею женою.

- Вот как! И ваша жена тоже ученая? Как хорошо это! Значит, у вас тоже большие математические способности, большая редкость это - встретить женщину-математика!

- Да ведь мы больше естествоиспытатели, чем математики, - покраснев сама не зная почему, отозвалась на это Таня. - Мы делаем опыты, опыты и опыты, ведем записи, записи и записи, приходится и вычислять, конечно, кое-что, но при чем тут высшая математика.

- Но ведь высшую математику вы проходили в своем горном институте, как и вы тоже, мой дубльтезка? - обратился он к Худолею.

- Постольку, поскольку она была нужна нам, горнякам, - ответил за всех троих Худолей.

- Это я почему вдруг заговорил с вами о высшей математике? - продолжал, кивнув ему головой, Ливенцев. - Прочитал недавно в старом историческом журнале о том, как приезжал Дидро, - энциклопедист Дидро, - в Россию при Екатерине. Между прочим, он запродал тогда и свою библиотеку России, но с тем, чтобы ее вывезли из Франции только после его смерти. И вот, представьте себе такую картину, как истый галантный француз, хотя и Дидро, сидит он в кабинете Екатерины Второй, говорит с ней о высоких материях по части управления обширнейшим русским государством, а сам гладит руками колени северной Семирамиды или Мессалины, как вам будет угодно. Но вот аудиенция окончена, - он уже достаточно утомил августейшую слушательницу своей беседой, раскланялся и вышел из кабинета, но тут, в приемной, встречает его, материалиста, ученый немец на русской службе, член российской Академии знаменитый математик и набожный человек Леонард Эйлер, - старик в белом парике, в расшитом, как ему подобает, камзоле, со звездой, если не с двумя, и протягивает безбожнику Дидро листок с формулой: "Вот вам доказательство бытия божия!" Дидро посмотрел на эту формулу, улыбнулся, отдал бумажку старику обратно и ушел. Если вам угодно, я могу изобразить эту формулу, вот она. - И, очень быстро вынув из бокового кармана записную книжку с карандашом, он написал:

(a - 1 - b^m) / Z = X

и спросил Матийцева: - Как вы отнесетесь к такому доказательству бытия божия?

- Начну с того, что ничего в этой формуле не понимаю, - добросовестно подумав, сказал Матийцев.

- Присоединяюсь к вам, - весело взглянул Худолей еле скользящим взглядом по загадочной формуле. Зато долго рассматривала эту бумагу, исписанную черточками, Таня, и Ливенцев начал было, судя по его взлетевшим бровям, надеяться, что вот она скажет что-то, однако она только вздохнула и протянула ему книжечку обратно совершенно безмолвно.

5

- Так же точно как Эйлер, другой ученый любил повторять, что большой палец на его руке не устает говорить ему о бытии божьем, и вообще, что ни барон, то свежая у него фантазия, - говорил, пряча книжечку, Ливенцев. - А Гальтон, - англичанин, - едва ли вы слышали о нем, - занялся, чем бы вы думали? Исчислением, сколько на миллион англичан приходится людей посредственных, даровитых, талантливых, очень талантливых и, наконец, гениальных, а также в нисходящем порядке: пониженных умственных способностей, слабых, очень слабых и, наконец, идиотов. Это было еще до мировой войны, Англия процветала, жила в достатке, сосала молочко своих колоний на всех континентах и океанах и занималась боксом. Все там было независимо, устойчиво, и никаких катаклизмов не предполагалось, и Гальтон действовал на основании точной статистики.