Александр Свечин - Эволюция военного искусства. С древнейших времен до наших дней. Том второй Страница 84

Подготовка русской пехоты в 1877 г. исключительно к ближнему бою была ошибочна и потому, что в эту эпоху тактического развития огонь артиллерии был еще слаб; от пехоты требовалась огневая подготовка со средних и дальних дистанций; того мощного артиллерийского огня, который в настоящее время заставляет рассматривать пехоту исключительно как род оружия ближнею боя, еще не было.

Пехота почти не имела представления об устройстве окопов и не располагала носимым шанцевым инструментом. В тылу шанцевый инструмент возился по расчету 10 лопат, 24 топора, 6 кирок и мотыг, 1 лом на роту, но вовремя подвезти и использовать его не умели. Русская армия готовилась исключительно к наступлению; презрение к обороне и вытекавшая из него неуверенность в обороне приводили к тяжелым кризисам каждый раз, как наступление захлебывалось. А такие недоразумения должны были повторяться часто при недостаточном уважении к огню и ставке почти исключительно на штык.

Пехотинец нес на себе 60 патронов к Крнке; общий вес его снаряжения приближался к двум пудам; тяжесть снаряжения делала русскую пехоту не слишком пригодной к быстрым маршам. Тяжелые ранцы мешали стрельбе лежа, и перед атакой их обыкновенно снимали; в случае неудачи ранцы часто пропадали.

На 12 батальонов дивизии имелось 6 восьмиорудийных батарей; русская артиллерия была, таким образом, совершенно достаточна по количеству; в числе орудий на батальон мы превосходили турок втрое. Но это превосходство не было использовано нами решительным образом.

В техническом уровне материальной части мы несколько уступали туркам[96].

Наша артиллерия могла бы существенно разгрузить пехоту, если бы она, по примеру австрийцев в 1866 г. и пруссаков в 1870 г., выдвигалась всей массой в начале боя на решительные дистанции и подавляла бы огонь противника и передвижение его резервов. Этого, к сожалению, не было. Личный состав русской артиллерии решительно отстал от требований техники и тактики. Слишком много батарей удерживалось в резерве; батареи вступали в бой изолированно и не массировали своего огня; батареи часто занимали позиции на пределе досягаемости; батареи с развитием наступления забывали о том, что и им следует выноситься вперед; батареи несли малые потери, но углубленние артиллеристов в хозяйственные интересы, их отрыв, неспаянность с пехотой последней приходилось оплачивать огромными потерями. Низкий уровень тактической подготовки артиллерии объясняется тем, что в мирное время она не входила в состав дивизий, корпусов же не было, и единственным начальником, объединявшим в одно тактическое целое роды войск, являлся командующий войсками округа. Такое объединение в мирное время могло быть только фиктивным.

Наша артиллерия плохо обучалась стрельбе в мирное время. В год на батарею отпускалось 128–200 снарядов, из них только 4 шрапнели и 4 гранаты; остальные снаряды были учебными, не рвавшимися, с дымовой трубкой. Обучиться стрельбе шрапнелью в этих условиях было трудно. Главное внимание обращалось на призовую стрельбу наводчиков по большим щитам с близкого расстояния, не имевшую никакого боевого значения. Стрельба батарей основывалась еще на «принципе самостоятельности наводчика», господствовавшем при гладкой артиллерии. Командир батареи назначал наугад дистанцию для первого выстрела, а дальше каждый наводчик должен был оценивать расстояние, на котором его снаряд лег от цели, и вводить соответственные поправки; на знакомом полигоне, на малых дистанциях, при стрельбе по огромному щиту-забору наводчик мог еще справляться с этим требованием; в боевых же условиях, с увеличением при переходе к нарезным орудиям дистанций стрельбы, оценка наводчиком интервала падения снаряда была явно невозможной. Народившееся в Пруссии в конце 60-х годов искусство пристрелки, основанное на единоличном управлении командиром батареи ее огнем, начало пропагандироваться у нас с 1873 г., но только через полтора десятка лет стало хотя бы отчасти усваиваться новым поколением командиров батарей. Офицерские школы для переучивания командиров, давно, уже при отжившей технике, покинувших военные училища, тогда еще не были известны; они представляют завоевание 80-х годов. В 1877 г. мы выступили с нарезными пушками, но гладкостенным командирским составом.

В назначении высшего комсостава руки у Милютина были связаны. Начальники дивизий были слишком необразованны, как утверждали в то время, чтобы им можно было подчинить в мирное время артиллерийские бригады. В результате начальники дивизий оставались в младенческом неведении относительно артиллерии и не умели ее употреблять, а в артиллерии росли цеховые и хозяйственные тенденции. Милютину приходилось строить армию снизу, подготовляя смену — новое, более просвещенное поколение начальников.

Образованные при мобилизации русские армейские корпуса состояли из двух пехотных и одной кавалерийской дивизий. Распределение нашей многочисленной кавалерии — в действующей армии насчитывалось всего 149 эскадронов и сотен на 100 батальонов — по корпусам представляло неудачное мероприятие. Опыт последних войн был истолкован русской конницей в общем правильно, как затрудняющий до крайности производство кавалерийских атак на поле сражения; наша кавалерия, имевшая решительное превосходство по качеству и количеству над турецкой конницей, охотно бросалась на конного, преимущественно нерегулярного противника, но участия в боевых действиях против турецкой пехоты и артиллерии вовсе не принимала. Мы должны были бы стремиться к широкому использованию кавалерии на театре военных действий; нам следовало бы иметь, по образцу пруссаков в 1870 г., самостоятельные кавалерийские дивизии, которые бы выбрасывались на несколько переходов перед фронтом армии для дальней разведки, для выполнения роли оперативного авангарда, для широких охватов и давления на тыл турецких отрядов.

Распределенная по корпусам, наша конница была сведена на скромную, вспомогательную роль дивизионной конницы. Она добросовестно в течение всей войны несла службу охранения, выставляя непосредственно впереди пехоты цепи конных постов и застав; кавалерийское охранение выставлялось перед пехотой на ночь и в тех случаях, когда пехота, не успев закончить боя, ночевала в соприкосновении с неприятелем. Конечно, это самый не экономный способ расходования кавалерии. Она несла службу связи, выставляя посты летучей почты, а также конвойную службу; каждый начальник стремился иметь свиту из нескольких конных, которые возили его пальто и на остановках сходили за денщиков. Такое крепостническое отношение к коннице в связи с отвратительным составом кавалерийских начальников развратило ее в крайней степени. В сентябре и октябре 1877 г. Плевна наблюдалась с тыла, на левом берегу р. Вида, 75 русскими эскадронами и сотнями; вследствие многочисленных откомандирований, они представляли массу не в 11 тыс., а только в 6 тыс. коней. Все же это была очень почтенная масса конницы. Турки провели через ее расположение по Софийскому шоссе 22, 23 сентября и 6 октября большие транспорты, по 8 тыс. повозок, под прикрытием пехотных бригад с артиллерией, много слабейшей наших конных батарей.

Несмотря на жалкий тактический уровень развития, русские войска представляли все же крупную силу; дисциплина была крепка, кадры были значительны, мобилизованные успевали за несколько месяцев, протекавших от призыва до прибытия на театр военных действий, вполне освоиться и уложиться в свои роты. В руках более искусных начальников — Скобелева, Гурко, Драгомирова, Радецкого — наши полки могли давать большое напряжение и достигать крупных результатов.

Политическая обстановка. Развивавшееся в Турции в середине 70-х годов национально-революционное движение младотурок, сопровождавшееся двумя дворцовыми переворотами, расценивалось недостаточно искушенными знатоками Турции, как распад турецкой государственности. Для вмешательства России в турецкие дела обстановка была более благоприятной, чем в эпоху Восточной войны. Франция после поражения 1870 г. стояла перед опасностью нового германского вторжения и не могла активно защищать Турцию. Австро-Венгрия, потеряв свое положение в германском союзе и свои итальянские владения, направила сама свои активные усилия в сторону Балкан, подготовляла аннексию Боснии и Герцеговины и поддерживала в них аграрные бунты сербских крестьян, католиков и православных, против помещиков-мусульман. В 1876 г. между Австро-Венгрией и Россией был заключен тайный договор, предусматривавший образование на Балканах не одного обширного славянского государства, а ряда самостоятельных государств[97], и расширение Австро-Венгрии за счет Боснии и Герцеговины, а России — за счет возвращения утраченных ею по Парижскому миру 1856 г. бессарабских уездов, прилегающих к устью Дуная, а также Батумского порта на кавказском побережье. Благожелательный нейтралитет Германии был обеспечен. Англия, заинтересованная в том, чтобы отвлечь Россию от дальнейшего расширения туркестанских владений в сторону Индии, склонна была обнадеживать мусульманскую революцию в Турции на оказание сопротивления России, но была бессильна вступить с Россией в открытую борьбу. Русская дипломатия в начале войны с Турцией успокаивала англичан заявлением, что русская армия не предполагает переходить Балканы. На попытку восстания болгар в Родопских горах турки ответили рядом погромов болгарского населения. Турция казалась столь слабой, что Россия, сама не выступая, выдвинула Сербию. Это вассальное турецкое княжество имело лишь зародыш армии в виде едва организованной милиции. Недооценка сил Турции была такова, что казалось, что выступление Сербии, связанное с общим восстанием всех христиан, покончит с господством турок на Балканском полуострове. Из России в Сербию отправился генерал Черняев во главе полутора тысяч добровольцев; 1500 тыс. рублей было собрано в России по подписке в помощь Сербии. Сербо-турецкая война 1876 г., однако, показала, что борются несравнимые в военном отношении величины. 30 октября 1876 г. сербская армия была на голову разбита под Дьюнишем.