Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 3 Страница 86

А у самой впечатление такое: «А как же я через Череху пройду?»

Катя: «Клава! Мы тебя проводим!»

«Это было бы для меня неплохо, я бы очень была довольна, если б проводили».

Говорит она ему по-немецки: «Приезжай завтра часов в восемь утра, и мы Клаву отвезем на машине!»

Он: «Йо, йо! Да, да!»

И так она пошла его проводить, этого офицера, Катя. И второй с ней. И вдруг эта Катя вернулась: «Офицер хочет с тобой познакомиться и желает, чтоб ты проводила его!»

Мне так в краску бросило, я не могу прямо! Ну как мне отказать? Невозможно! Справилась все же, пошла проводить. Подошли к их казарме. Он мне говорит: «Клавушка, мы завтра на машине приедем, проводим тебя далеко! Мы поедем…» (километров пятнадцать от Пскова, называет деревню).

Сердце злится невозможно, хоть они и относятся так хорошо. Эх, думаю, как вынула б я сейчас пистолет с валенка, вот бы у меня поскакали!

Обратно они нас довели до нашего дома, и мы сказали: «Нах хаус — мы идем спать!»

Они: «До свиданья, спокойной ночи!»

Вежливо себя ведут, за руку так крепко вел под ручку!

Прошла ночка. На самом деле, приезжают в восемь часов утра. И главное, у меня мешок-то большой: там и ваты, и лекарства, и шнапс тут. А вид у меня такой: немецкие бусы, красивый стеклярус, сережки купила она мне в подарок, купила перстенек. Поднимаю мешок, — мешок-то большой. Думаю: как бы вынести?

Я только подошла, они: «Давай, давай, я поднесу!»

Раз — мой мешок и понесли, и распрощались мы тут с хозяевами, и — в машину. Положили мешок, посадили нас и пятнадцать километров провезли меня.

И в той деревне — полицейские, гарнизон большой. Думаю: как высадят меня с машины, так все равно тут документы спрашивать будут (все же у меня сердце беспокоится!). Ну как я выеду? И главное, там есть знакомые, и знают, что я — в партизанах! Вот, думаю, тут-то я засыплюсь тогда! Я говорю: «Катя, чтоб они провезли меня за деревню! Потому что полицейские отберут у меня все!»

Она говорит по-немецки: «…А то полицейские ее тут разграбят!»

Они провезли за деревню, сошли с машины, беру я мешок, мешок тяжелый.

Накладываю так на плечи.

«Ведь вам же тяжело будет?»

«Ну, километров пять — десять отшагаю, переночую — до деревни дойду!»

«А мы полицейского заставим отвезти за несколько деревень!»

«Нет, нет, что вы!»

И сердце у меня дрожит: а ну как приневолят?

«Катя, не нужно! Поезжайте домой, спокойнее будет!»

На етим и остановились.

«Идите, спокойно шагайте, до свиданья. Здесь прощаемся на етим месте!»

А Катя прощается со мной, и у нее сердце что-то чувствует.

«…До свиданья, Клавушка, крепко тебя целую!»

«До свиданья!..»

И прощаюсь с обоими офицерами. И они крепко жмут руки: «Может, и не увидимся!..»

Я: «Ну что вы, я в Псков часто буду приезжать!»

«А когда вы приедете? Мы вас будем ждать и вам все приготовим!»

Уж не так, а меня тоже на «ты» называют!

«Если спокойно будет, я приеду в скором времени, а если… время-то военное, может быть, вас не будет, кто его знает? Кто ее знает, какая обстановка будет?»

«Йо, йо!.. Но все же приезжайте! Встречать будем и ждать!»

А все же сердце у меня радуется. Выйду, думаю, и выхожу из положения тяжелого!

Но путь — дальний, километров сто! Но об этим не волнуюсь, мне только угрожал Псков. А там-то я обойду, эти деревни все знаю — знакомые! А время, партизанами данное, уже было просрочено, я и из-за них волнуюсь, знаю, что они за меня переживают! Это ужасно!..

А все же хоть мешок тяжелый, но я так шагала шибко, и я отшагала сорок километров.

Когда я уже вышла, где есть партизаны, то я вошла в деревню, к старосте, попросила у него лошадь, из казенных. Прямо так: «Есть ли лошадь? По приказанию партизанского командира!»

А партизаны там уже были раньше!

И пистолет на боку!

Ночь. Немцы ночью не ездят. Как видно, староста этот был виноват перед Родиной. Он так растерялся!

«Есть здесь у старика лошадь армейская, при отступлении Красной Армии у старика осталась. Хорошая!»

«Ну вот, быстрыми темпами запрягите мне эту лошадь!»

Это же я прямо не знаю, как это у меня голова соображала, могли они меня там посадить и отправить! Набраться смелости тоже!

И быстро он мне запрег эту лошадь, и хозяину сказал, что очень много партизан, и лошадь требуют взять от тебя, от хозяина. Мобилизую!

Запрег в сани. Одна я села и поехала.

Лошадь была белая, жеребок хороший, пер он меня так, только хвиль была!

И я всю ночь ехала. Стало рассветать. Въезжаю в деревню (знаю, где есть немцы, где — нет!). Зашла в дом, Попросила лошади клевера у хозяина. Полный час конь кушал, напоила я его, но сама не кушала, абсолютно. Я очень волновалась.

И прибыла я в свою часть в пять часов вечера.

Въезжаю в деревню, где наша часть была расположена, — километров десять от большака. Стоят наши бойцы на посту.

«Ой, Клава! Ты жива?.. Командир здесь с ума сходит: пропала Юрьева!»

Командир партизанского отряда был Силачев…

Подъезжаю: «Где наш штаб?»

Только к окну я подъехала, выбегает наш командир с такими улыбками, и ничего, что я просрочила! Хватает меня в охапку: «Ну, как дела, дорогая?»

«Товарищ командир (и руку прикладываю), все в порядке!»

«Это не человек, а золото!.. Ну, что привезла?»

«Что нужно, все привезла!»

«А все ж долго, долго чего-то было!»

«Спрашиваешь, долго? С немцами загуляла!»

«Так мы можем замуж выдать!»

«Спасибо, товарищ командир, за ваше предложение! Вот выйди сам! Мы выйдем, пожалуй: где-нибудь автоматным огнем встретим этих мужиков!»

Начал он меня спрашивать. И сплю сама, не спалось же мне там, я ж нервничала, не знала, что делала… Но все же снаружи — как будто веселая, довольная была, но на сердце что у меня делалось — это жутко прямо!

С командиром много беседовала. И он около меня удивлялся: «Как, — говорит, — у тебя выдержало сердце? Как ты это выдержала?»

«А вот попробуй съезди — и спрашивай тогда!»

Интересно!

Он: «Нет, пожалуй, я не выдержу! Струшу, засыплюсь!»

«А жить хочешь?» — я у него спрашиваю.

«Хочу!» — отвечает.

«Так вот, учти! Погибать, самой прийти в лапы врага — это очень плохо. А вот выйти от него — тогда хорошо будет!»

Сидим не спавши. А он: «Да, товарищ! Молодец товарищ Юрьева! Благодарю тебя за все!»

И во сне уж отвечаю. И — спать!..

А после уж сна у меня были и медикаменты, и шнапс, и все, что для меня нужно было. Мы лечили раненых.

Одета была я шикарно. Был одет у меня дамский костюм, собственно свой, темно-синий, бостоновый; шелковая кофточка розовая. И к тому завитая я приехала… Дамское пальто серое, ватное, теплое — выпрошено у одной гражданки на несколько дней, и белый платок шерстяной, шаль такая, и валенки, и рукавички. И губы накрашены под немецких «куколок»…

Так же я еще к ним три раза в Псков ходила. Каждый раз — к тому старосте и с ним, а обратно — отвозили меня на машине немцы.

Думаю, немцы эти догадывались, но им уже все равно было!..

— Теперь напоследок расскажу я вам про конец моей партизанской войны…

В деревне Гверезна, Сланцевского района, сообщение интересное и радостное мы получили по своей рации в «Последних известиях» — где Красная Армия находится и куда идет. Говорилось, что советские танки пришли в деревню Осьмино. Мы думаем: это все ложь, как это может быть? Возле Луги — советские танки, а Луга-то не взята!

Факт! На самом деле! Ушла наша бригада Сланцы брать. Я осталась в Гверезне, на радиоузле (коробка — в ранце, за спиной). Осталась с радистом Шишовым. Нам не хотелось оставаться потому, что бригада уходила на Сланцы нападать, нам тоже хотелось. Я бросалася в слезы; капитану Филиппову, начальнику штаба: «До сих пор я была нужна, в самое трудное время, а теперь — не нужна? Выбросили меня, как негодного элемента?»

Он: «Ладно, ладно, Клава, ты повоевала, немножко отдохни, в следующий раз и ты пойдешь!»

Я: «Не останусь, все равно не останусь, пойду!»

Он: «Прикажу, и останешься!»

Ну и пришлось! На следующий день, как наши ушли, помощнику начальника штаба донесение: «Двенадцатая бригада встретилась с Красной Армией». Он говорит: был мост взорван на какой-то реке, и с Красной Армией вместе партизаны строили новый мост!..

Начальник штаба послал Шишова в Двенадцатую бригаду узнать точно. Едет Шишов, навстречу ему едет армейская разведка, семь человек. Они заблудились и попали в нашу Гверезну.

Приходит Шишов, говорит: «Вот, едут, едут сзади!»

Народ весь — на улицу, и мирное население, и партизаны. И откуда у мирного населения взялись флажки: и у каждого, и у детей? Встречают! А партизаны большой хороший флаг вынули!..

Встречали с улыбками, конечно. Мы: «Здравствуйте, здравствуйте! — и в объятия, а женщины — со слезами уж, ревут, что коровушки! И главное, бойцы здороваются с детишками: «Здравствуйте, детки, старики!» Очень плакало население, жутко!..