Жан Флори - Повседневная жизнь рыцарей в Средние века Страница 9

Такое могло бы произойти и при новой династии. Однако Карл Мартелл выбрал другой способ привлечения к себе «верностей» — способ, позволивший ему решить эту трудную задачу, не затрагивая огромных личных земельных владений: несмотря на добрые отношения, связывавшие его с духовенством, он принялся наделять своих «верных» церковными землями — теми самыми, которые в свое время были переданы Церкви королями и грандами в основном «за упокой души». Вовсе не желая грабить Церковь, но одновременно полагая, что земли эти принадлежат, в известном смысле, государству, он сохранил за Церковью лишь довольно-таки абстрактное право собственности на них, между тем как право владения и пользования (причем право, опять-таки, не абсолютное, а условное — взамен военной главным образом службы) передал тем, кто, получив их в держание, становился его вассалом. Доход, получаемый вассалом с земли, должен был покрыть все расходы на доспехи, оружие, боевого коня и пр.

До того уступка земель вассалам в качестве возмещения затрат на военную службу за пределами Церкви была довольно редким явлением. Карл Мартелл превратил исключение в общее правило. Эта секуляризация в разумных пределах значительно увеличила число «верностей», замыкавшихся лично на Карле Мартелле (то есть воины, получившие их, обязаны были своей верностью исключительно ему). Если суммировать с этими людьми число «верностей», созданных ранее на основе собственных земель дворецкого, то станет ясным, кому в королевстве принадлежала действительная власть.

Папство по этому поводу не обманывалось и даже не сомневалось. Благосклонным оком оно следило за предпринятым Карлом «умиротворением» Саксонии, где ранее славно потрудились англосаксонские миссионеры, ученики Бонифация. Оно ликовало, когда до Рима донеслась весть о победе Карла над мусульманами при Пуатье. Последней радовалось все западное, по меньшей мере христианское. Христианская община в арабско-мусульманской Кордове отпраздновала это событие как победу «европейцев»{8} (то был первый отмеченный в истории признак общеевропейского сознания и чувства). «Общественное мнение» безусловно видело в Карле Мартелле самого доблестного поборника христианства и подлинного властелина Запада. Именно к дворецкому, а не к королю франков обратился за помощью против лангобардов в 739 году папа Григорий III (лангобарды представляли собой угрозу политической и территориальной независимости постепенно складывавшегося Папского государства, которое осторожно высвобождалось из-под вялой опеки далекого Константинополя). Папа послал было Карлу ключи от гробницы святого Петра, тем самым призвав его к походу на лангобардов, но дворецкий этой военной акции не предпринял: он не хотел ссориться с лангобардами, его союзниками в недавних боевых действиях в Провансе. Хорошие отношения между мажордомом и папством от этого, однако, не пострадали — благодаря влиянию на папу таких близких к Пипину (занявшему по смерти отца тот же пост) людей, как Бонифаций, Фулрад или Бурхард. Когда Пипин решился, наконец, присвоить корону, он обращается к папе, чтобы разоружить католическую «легитимистскую» оппозицию, еще очень сильную в Нейстрии, и направляет в Рим Фулрада (настоятеля монастыря Сен-Дени) и епископа Бурхарда (Bourchard), чтобы узнать мнение папы о королях, утративших всякую реальную власть. Захария очень кстати отвечает: «…лучше назвать королем того, кто этой (королевской) властью владеет, нежели того, кто ее лишен»{9}; он, следовательно, высказывается во имя «сохранения порядка» за то, чтобы Пипин стал королем. Миропомазание последнего на царство было совершено Бонифацием, между тем как последний из Меровингов Хильдерик III («ложно называемый королем») был пострижен (длинные волосы у Меровингов служили священным признаком королевской власти) и отправлен в монастырь.

Этот государственный переворот, поддержанный, санкционированный и даже освященный римским понтификом, заслуживает нашего внимания. Впервые над франкским королем свершается обряд миропомазания; монархи у вестготов и у англосаксов примерно в течение века уже были «священными королями». Но здесь именно посланец папы совершает обряд, и Пипин «сделан королем» по папскому приказу. Рим не забудет этого и, когда окрепнет, будет претендовать на право «делать» королей и императоров и низлагать их. Наконец, стало ясным для всех, что всего лишь политическое и в первую очередь военное могущество дворецкого побудило папу «назначить» его королем, дабы угодный Богу порядок был сохранен. Реальные интересы папства и новой династии совпали, и это совпадение было незамедлительно прикрыто благочестивыми фразами о единстве христианской миссии.

Связи между новым королем и Римом стали еще более тесными в 754 году, когда папа Этьенн II прибыл во дворец Пипина в Понтьоне, чтобы просить у франков помощи в деле «возвращения святому Петру и святому Павлу» (или, говоря короче, самому папе) Равенский экзархат, отнятый королем лангобардов Айстульфом. Если же говорить точнее, спорная территория принадлежала по праву не лангобардам и не Риму, а Византии. Римский епископ не мог заявить о своих претензиях на нее «с пустыми руками», не подтвердив документально свое право собственности на Равенну. Такое документальное «подтверждение» незамедлительно было предъявлено и королю франков, и «Городу, и всему миру» в виде поддельного «Константинова дара», сфабрикованного папской канцелярией, дабы обосновать претензии ее патрона не только на Равенну, не только на всю Италию, но и на все, без малейшего исключения, западные провинции Римской империи{10}.

Союз папства с Каролингами демонстрируется еще раз, когда два сына Пипина, Карл и Карломан, были миропомазаны папой и наречены «римскими патрициями», что ставило их в положение покровителей Рима. При Карле (успевшем стать Великим) эти связи крепнут еще больше, когда на Рождество Христово в 800 году папа венчает короля императорской короной, а король-император подтверждает право Льва III на престол святого Петра, несмотря на обвинения в ереси, тяготевшие надо Львом, и несмотря на протесты Византии.

И жест этот важен. Он указывает на трещину (пока не на пропасть), которая все углубляется и расширяется в отношениях между Западом и Востоком; этот знаковый жест желает удостоверить то, что сам Христос вручает власть императорам через папу; но, с другой стороны, он же подтверждает власть франкского монарха и над Италией, и над Римом, и над римским епископом. Теократический идеал еще не актуален, так как Карл Великий намеревается, подобно Константину, править своей империей на благо христианской веры, вовсе не испытывая чувства какой-либо зависимости или подчиненности по отношению к кому-либо.

Папское государство в процессе становления вносит свой вклад в растущую неразбериху по вопросу о разграничении светской и духовной властей. Споры эти возникают на местном уровне по поводу земельных владений, скопившихся у церковных учреждений, епископств и аббатств. Они являют собой, наряду с графствами, автономные территориальные образования (позднее их назвали бы княжествами). В любом случае, это — сеньории. В качестве таковых они обязаны представить соответствующий контингент на военную службу. Их добрые соседи взирают на них с вожделением как на лакомый кусок, а они, естественно, должны защищать себя силой оружия, не упуская повода, чтобы подчеркнуть: воины такого-то, скажем, аббатства сражаются не только за монастырь, но и за правое дело, за его святого патрона. В этой почти повседневной практике искусства выживания имеется очень интересный момент: воины превозносятся, так как сражаются в интересах Церкви. Отсюда — дорога к сакрализации некоторых войн (ниже мы к этому сюжету вернемся). Наиболее показательны в этом отношении действия римского епископа, главы Западной церкви.

Уже в 739 году папа призвал франкского вождя предпринять военный поход в Италию, чтобы защитить его, папу, от лангобардов. Веком позже, когда мусульмане овладевают Сицилией и грабят Рим (846), Лев IV вновь зовет к себе на помощь франкских воинов. Он восхваляет боевую неукротимость франков, но, не ограничиваясь комплиментами, так сказать, мирского, земного свойства, обращает взор своих адресатов и на некоторые небесные обстоятельства: «небесные царства (sic!) не закроют свои врата перед теми, кто примет честную смерть в бою», так как «Всемогущий ведает, что если кто-либо из вас умирает — умирает он за истинность веры, за спасение Отечества и в защиту христиан»{11}. Здесь наличествует любопытная амальгама мирских античных ценностей (Отечество), универсальных ценностей (защита населения — в данном случае «христиан») и ценностей чисто религиозных (сражаться за истинность веры против «язычников» — здесь: сарацин).