Дмитрий Володихин - Опричнина и «псы государевы» Страница 9

Уже упоминавшийся Генрих Штаден оставил «мемуары» о своей службе в опричнине. Это источник, совершенно независимый от Флетчера. От первых лет опричного режима Штаден сохранил знаменитую фразу Ивана IV, отправленную в органы судопроизводства: «Судите праведно, наши виноваты не были бы»!{35} Это отражает обстановку, действительно сложившуюся во второй половине 1560х годов. По сравнению с земскими опричники имели огромное преимущество во всякого рода расследованиях и тяжбах.

Итак, в 1565 — начале 1566 года царь мог торжествовать победу. Он получил под свой контроль мощный военно-политический ресурс, абсолютно независимый от княжат. Монарх обеспечил этот ресурс материально и дал ему юридическую неприкосновенность. Он вырастил небольшую армию, которая в перспективе должна была увеличиться в размерах. В 1565 году опричнина могла выставить в поле лишь два небольших отряда. В 1567–1568 годах опричный полевой корпус состоял уже из трех полков. А весной — летом 1569 года он вырос до пяти полков.

Но два обстоятельства сильно сокращали почву для оптимизма.

Во-первых, опричная армия так и не смогла переломить ситуацию на литовско-ливонском фронте. Осенний поход 1567 года, в котором участвовал цвет опричной вооруженной силы, был свернут: царь опасался измены (ниже об этом будет сказано подробнее). Осада Ревеля общими силами земщины и опричнины (1570–1571) закончилась неудачно. Оборона Москвы от крымских татар в мае 1571 года и вовсе завершилась военной катастрофой. Собственно опричный отряд самостоятельно, без поддержки земских сил, нанес поражение неприятелю только один раз: в 1570 году воевода князь Дмитрий Иванович Хворостинин разбил татар у Зарайска. Важный успех, но плоды его были полностью утрачены в следующем году, когда крымцы спалили русскую столицу. Иными словами, военная сторона опричной реформы, по сути, важнейшая, не обеспечила решение стратегических задач. Государь Иван Васильевич жаждал победить в Ливонской войне — главном военном противостоянии его жизни. И опричнина ему в этом не помогла. Такова одна из главных причин разочарования царя в своем детище… Но пока до разочарования оставались еще годы: опричная военная машина разворачивалась медленно, к серьезным боевым операциям она сможет приступить лишь ко второй половине 1567 года.

Во-вторых, утверждение опричнины вызвало напряженность в русском обществе. Ее острота постепенно нарастала.

Разумеется, высшая титулованная аристократия остро почувствовала утрату важных позиций. Казнили нескольких людей из ее среды — так могут казнить и большее количество. Это вызывало страх и гнев. А появление «конкурирующей» служилой иерархии создавало плацдарм для нового наступления на права и привилегии «княжат».

Но в этом еще нет великой беды. Ведь, как уже говорилось, государи московские и служилая знать давно «толкались», определяя, кому и сколько власти принадлежит на данный момент. Иван IV резко потянул одеяло на себя. Однако он не собирался уничтожать «княжат» и даже не стал отбирать власть у главнейших аристократических родов, позволив им распоряжаться в земщине. Иными словами, царь потеснил, но не раздавил «княжат», да и вряд ли планировал «очистить» административное поле от лучших управленцев, какими тогда располагала Россия.

Гораздо хуже другое. Земельная политика опричнины разорила многих служилых людей, сделала их бедняками, оторвала от родовых корней, связанных с вотчинами, и забросила на край земли — в казанскую ссылку. Недавно завоеванная Казанская земля еще пылала бунтами, откуда же там было сыскать пахотную силу для той скудной землицы, которой наделили ссыльных? По сравнению с прошлым житьем они воспринимали новое как сущее бедствие. А судебные привилегии опричников выглядели как попрание справедливости. Эти два инструмента опричной реформы задели интересы очень многих. Недовольство нескольких десятков знатных и богатых семейств опасно. Но недовольство тысяч служилых людей опаснее во сто крат! Ведь каждый из них — профессиональный воин. Каждый вооружен. Многие способны вывести в поле «боевых холопов». Это — сила. И не дай Бог всерьез задеть ее.

Митрополит Афанасий не мог быть доволен тем, что у Церкви отняли право «печалования». Он не одобрял опричнину и в 1566 году оставил митрополичью кафедру своей волей, без совета с царем. Не найдя в себе сил открыто сопротивляться опричным порядкам, скорбя, может быть, из-за того, что утрачена возможность смягчать царское жестокосердие, а может быть, из-за того, что сын его духовный вышел из повиновения, Афанасий не пожелал далее нести на своих плечах бремя тяжкой ответственности. Он ушел. «Положил посох», как тогда говорили.

«Штормовое предупреждение»

Летом 1566 года государь Иван Васильевич созвал Земский собор, решавший судьбу Ливонской войны. Царь желал продолжить ее и довести до победного конца. Собор не стал ему перечить, собор вообще прошел как идеально отрепетированный спектакль…

Война длилась уже много лет, стоила дорого и в финансовом, и в человеческом смысле, высшей служилой аристократии она не была нужна. Но дворянство рассчитывало получить поместья на богатых, хорошо освоенных землях Прибалтики, да и государь ждал приращения новых территорий. В сущности, несмотря на поражение 1564 года, враг не сумел добиться решающего перевеса. Полоцк, Нарва, Юрьев Ливонский, многие другие города и крепости оставались под контролем наших войск. Дальнейшая борьба могла обернуться как угодно.

Из наших дней события 1566 года видятся через призму страшного поражения, постигшего Московское государство в конце 1570х — начале 1580х годов. Разгром за разгромом, падение Полоцка, Великих Лук… и чудесная стойкость Пскова, чудом спасшая Россию от полного военного краха. Кажется: остановись государь раньше, когда в его распоряжении еще была несокрушимая вооруженная мощь, когда держава еще не успела истощить экономический ресурс, когда великие твердыни еще оставались в наших руках, — какое благо принес бы он своему народу! Но всё это — из области альтернативной истории. Если бы да кабы, росли бы во рту бобы, так был бы это не рот, а был бы огород. Увидеть из 1566-го страшный закат войны за Ливонию не мог никто из русских политиков, и царь в том числе…

Итак, собор пошел навстречу воле государевой: будем сражаться!

Вот только ход собора омрачили два неудобных обстоятельства. Во-первых, отсутствовал митрополит, который оставил кафедру, сославшись на немощь. Пустующее митрополичье место немо свидетельствовало: нет мира между царем и Церковью. Во-вторых, при завершении собора три сотни дворян приступили к монарху с просьбой отменить опричнину. Их коллективная челобитная гласила: «Не достоит сему быти».

Как чувствовал себя тогда Иван Васильевич? Он добился всего, чего хотел внутри страны. Русский мир подтвердил согласие с волей царя. Оставалось нанести удар внешнему неприятелю, да и разгрызть крепкий ливонский орех. А тут — такая неожиданность! Массовое выступление — нет, не посадских людей, которые буйством своим привели его в ужас два десятилетия назад, в 1547 м, — а самих дворян, кои составляли основу военной силы нашей. Это всё профессионалы войны. Всё вооруженные воины. И если они не пошли на заговор и мятеж, так это большое везение… Надо полагать, земля дрогнула перед глазами Ивана Васильевича. Царь-актер наилучшим образом «отыграл» Земский собор, добился вроде бы успеха… Публика рукоплещет? Всё шло превосходно, как вдруг… самая сильная и опасная часть этой самой публики заявила, что ей не по нраву суть игры.

О событиях тех дней известно крайне мало. Зачинщиков тогда арестовали.

Царь пришел в ярость, велел схватить зачинщиков и казнить их. Голов лишились трое лидеров антиопричной оппозиции: князь В. Ф. Рыбин-Пронский, И. М. Карамышев и К. С. Бундов. Возможно, вместе с ними предали смерти и других «активистов» из числа челобитчиков, но тут свидетельства источников менее надежны. Неоспорима казнь всего нескольких лидеров оппозиции. Кое-кто из ближайших сторонников казненной троицы отведал палок, остальных держали под замком несколько дней, а потом отпустили.

Возможно, последствия для них были бы гораздо более тяжкими, но надо полагать, от горших бед челобитчиков спасло появление в Москве митрополичьего преемника. Им стал Филипп{36}, игумен Соловецкой обители. Считанные недели отделяют его восхождение на митрополичью степень от выступления противников опричнины на соборе. Филипп, один из величайших русских святых, прошел долгую монашескую школу в краях суровых и скудных всем, кроме разве только иноческого благочестия. Он никогда не жаловал опричнину и при восшествии на митрополичью кафедру резко высказался против нее. Игумен соловецкий потребовал от царя «…чтоб царь и великий князь отставил опришнину. А не отставит царь и великий князь опришнины, и ему в митрополитех быти невозможно. А хоши его и поставят в митрополиты, и ему за тем митрополья оставити; и соединил бы воедино, как преже того было. И царю и великому князю со архиепископы и епископы в том было слово, и архиепископы и епископы царю и великому князю били челом о его царьском гневу. И царь и великий князь гнев свой отложил, а игумену Филиппу велел молвити свое слово архиепископом и епископом, чтобы игумен Филипп то отложил, а в опришнину и в царьской домовой обиход не вступался, а на митрополью бы ставился. А по поставленье бы, что царь и великий князь опришнины не отставил и в домовой ему царьской обиход вступатися не велел, и за то бы игумен Филипп митропольи не отставиливал, а советовал бы с царем и великим князем, как прежние митрополиты советовали с отцем его великим князем Васильем и с дедом его великим князем Иваном».{37}