Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время Страница 9

В водяное кружево вставлено до восьмидесяти островов дельты — Петербург широко сидит на островах. Заячий остров под Петропавловской крепостью; остров Адмиралтейский — корабельная верфь впритык к Большой Неве; остров Березовый — на нем Петербургская сторона; остров Аптекарский, рассадник лекарственных трав да кореньев… Широким клином врезался в Галерную гавань Васильевский остров, про который давно поется песня, как на нем «молодой матрос корабли снастил»…

Петербург — весь на воде. Heвa — выход в Балтийское море, на Запад, а за морем — Европа. Нева — выход и на Восток, в бурное Ладожское озеро, а оттуда по рекам, по озерам, по каналам — на парусах, и конной и людской тягой через шлюзы — в Волгу, в саму Россию.

Петербург стал на могучих водных дорогах усадисто, по-хозяйски. Парусные корабли с высокими парусами, многопалубные, большие, как дома, лодки, шнеки, шлюпы, баржи, барки тихвинки тысячами валят в Петербург и из Петербурга, изгибно скользят по Неве плоты. Российское купечество, все «торгующие крестьяне» собирают по стране свое доморощенное добро, переваливают его за границу, в чужие земли: хлеб, лес, сало, кожу, рыбу, скот, лыко, деготь, поташ, ворвань.

Сырье! А в Петербург из-за рубежа в обрат из Европы идут невиданные изделия европейской промышленности.

Едут из-за границы по воде и разные приглашенные и неприглашенные искусные иностранные персоны, которые все сделают, все построят, всему научат, что только им укажут, за что только заплатят.

Центр, сердце Петербурга — Стрелка Васильевского острова на разливе Большой и Малой Невы, где стоит храм международной торговли.

Биржа!

Биржа строена греческим храмом — сорок четыре тяжелых дорических колонны обступили огромное здание, Богом в этом храме состоит Посейдон, владыка моря: на Восточном фронтоне он мчится по бурным волнам на морском коне с грозным трезубцем в руке.

Биржу ту строил нам француз, господин Тома де Томон.

Перед храмом торговли — пара могучих красных колонн, украшенных рострами на римский манер — отпиленными и прибитыми к колоннам носами вражеских кораблей; на колоннах ночами пылают смоляные маяки. У подножия колонн сидят четверо мощных гигантов, четыре реки-дороги: Волга, Днепр, Волхов, Нева. Бронзовые тритоны, раздув щеки, трубят в чудовищные раковины о морских победах русского оружия.

Широко слияние вод Невы перед Биржей — огромное тускло-серебряное озеро под бледно-голубым небом с высокими облаками.

Вокруг зеркала того Петром поставлены и доселе стоят все жизненные части созданного им Петербурга. Для торговли здесь выстроены Таможня, галереи Гостиного двора, двор Архангельска, здесь стоят несокрушимые склады товаров. Здесь же и Академия наук, «дабы в действиях государственных с науками сообразоваться». Тут и Кунсткамера, Музей, Библиотека и даже Анатомический театр. Все, как указал Петр.

Против Стрелки, отделенная правым руслом, Петропавловская крепость пушками своими надежно заперла Неву от шведов, рвавшихся было сюда. Крепость распласталась, приникла к острову, а над ней в небо воткнулась высокая колокольня со шпилем, на котором золоченный ангел держит крест: указал тому строению Петр быть непременно выше Ивана. Великого, чтоб превзойти московское то годуновское украшение Москвы. И строитель — итальянец, синьор Доменико Трезини, так и сделал.

А за рекой против Биржи; струясь в отражении, стал дом хозяина всех этих государственных торговых предприятий — Зимний дворец, строенный графом Варфоломеем Растрелли. Поодаль, ниже по берегу, ко времени появления Пушкина в Петербурге достраивалось еще русским зодчим парижской выучки А. Д. Захаровым великолепное Адмиралтейство.

Далее, закрытая пока лесами, десятками лет росла громада Исаакиевского собора — махина гранитов, порфиров, ляпис-лазури и еще сорока пород разных минералов, бронзы и сияющей позолоты купола — подобие собора святого Петра в Риме. И перед «белым зданием Сената», одним стремительным махом взлетев на скалу, указывая неизменно рукой на Запад, застыл Медный всадник. Наконец, Петропавловская многопушечная крепость… Вот он, центр Петербурга, грандиозного творения Петра, центр обороны против врагов внешних и тюрьмы для врагов внутренних — неповторимый русский исторический ансамбль.

От Невы стремительной линией Невского от Адмиралтейской площади радиально расходящимися проспектами, перепоясанными каналами и реками, красуются роскошные дома ближних царю людей — дворцы, барские особняки, усадьбы титулованных и нетитулованных бар, строенные их сильными, умными крестьянами, ради того сорванными с полей я брошенными высочайшей властью «к оттоку моря».

Захлестывая все больше и больше блистательный Петербург, сюда со всей России приливает народ за добычей, на промысел, на ремесла, на торговлю. Идет пеше, едет конно, плывет по воде. Из Ладожского озера тянутся тихвинки, баржи, лодки по Неве, расходятся по каналам, по Фонтанкам, по Мойкам, растаскивают свое простое добро по базарам, рынкам, торгуют с земли и с воды. На окраинах Петербурга, на островах, речках, каналах; протоках настроены избы, домишки, кипит жизнь наехавших со всей России людей. Плывут лодки, звенят веселые задорные выкрики разносчиков: «А вот редька молодая!», «А вот самая удалая!», «А вот куры, утки битые!», «Дыни, дыни, милены!». Труд, промысел, торговый оборот, ткущие историю на станке бесконечного времени, труд пристальный, изобретательный, необходимый — каждое утро, утро доброе закипает в Петербурге подле моря.

…Петербург неугомонныйУж барабаном пробужден.Встает купец, идет разносчик,На биржу тянется извозчик,С кувшином охтенка спешит,Под ней снег утренний хрустит.Проснулся утра шум приятный,Открыты ставни: трубный, дымСтолбом восходит голубым,И хлебник, немец аккуратный,В бумажном колпаке, не разУж отворял свой васисдас.

О, Петербург, живое, кипящее смешение гордых замыслов и мечтаний царей, даров неисчислимо богатой России, самоотреченных и незаметных трудов великого талантливого народа! Петербург базаров, складов и торгов, Петербург новых мелких Заводов и артельных мастерских, Петербург — наследник вод, земель, владений Великого Новгорода, его свободного духа, крепчайшая нетленная свиль безудержных дерзаний могучей молодой земли.

На Английской набережной Невы стоит по сю пору старый дом, где помещалась тогда Государственная Коллегия иностранных дел, впоследствии, в 1830 году, переименованная в Министерство иностранных дел. Сюда через пять дней после окончания Лицея с чином коллежского секретаря Пушкин определился на службу.

Жил Пушкин в Петербурге на речке Фонтанке, где у его родителей была квартира, невдалеке от Калинкина моста — в так называемой «Коломне», в доме Клокачева.

Квартира была «барская», как говорили тогда. Пушкины занимали нижний этаж двухэтажного каменного дома — во дворе службы, сараи, конюшни, сеновал, погреба для деревенских запасов. Ну, конечно, по местоположению квартира не из дорогих.

Июньское утро 1817 года, когда Пушкин вышел из дому, направляясь на службу, было его первым трудовым утром. Солнце уже калило каменные стены домов, в воздухе пахло отцветающей сиренью и свежестью вод Фонтанки и вместе с тем теплой пылью.

Поэт сбежал с крыльца, небольшой, ладный, в форменном мундире, белых брюках, в треуголке, при шпаге.

— Досада! Надо в Коллегию представляться начальству, графу Каподистрии, а может, и самому Нессельроде, а батюшка Сергей Львович куда-то уже уехали на своей разномастной паре доморощенных коней что-то хлопотать… Эх, опоздаю!

Пушкин осмотрелся — извозчиков нет. Нет! Спокойно звонили где-то к обедне.

— Барин, — вдруг донеслось с Фонтанки. — Изволь, домчу, куда прикажешь!

Пушкин обернулся к реке.

Стоя, торопливо гребя одним веслом, подплывал лодочник… Ялик белый, с красными бортами, с приподнятой кормой, весло белое, с голубой лопастью — все это отражалось, струилось в гладкой воде…

Детина Пушкину понравился — красная рубаха, шапка трешневиком, белозубый, румяный, в золотистой бородке…

— Прикажи, барин! — говорил он. — Уважу!

Пушкин кивнул, проворно сбежал с набережной в опрятную лодку, сел на кормовую банку, поправил треуголку, кивнул:

— На Английскую набережную! Пошел! Поскорей!..

— Стриженая девка косы не заплетет — тамойко будем! Крюковым недалече! — говорил яличник, ловко сбрасывая весла в уключины, садясь и с хрустом делая первый гребок. — Держись, барин!

С первого же рывка Пушкин откинулся было назад, выпрямился, поправил шляпу, подскочили было к Крюкову каналу — в устье баржонка с дровами села на мель. Кинулись по Фонтанке прямо против течения. Досада!