Василий Смирнов - Крымское ханство XIII—XV вв. Страница 9

В обычае же их посылать за святой водой в Малую Азию, кроме общей свойственной им суеверности, можно видеть выражение почитания святыни, находящейся в той местности, которая некогда была отечеством их предков.

Но оставляя в стороне догадки, обратимся к фактам. Арабский историк Ибн-эль-Асир, повествуя о нашествии татар и деяниях их в «Алане и Кипчаке» в 617 = 1222 году, говорит следующее: «Придя к Судаку, татаре овладели им, а жители его разбрелись; некоторые из них с своими семействами и своим имуществом взобрались на горы, а некоторые отправились в море и уехали в страну Румскую, которая находится в руках мусульман из рода Кылыдж-Арслана»[71].

Это несколько темное место вызвало немало соображений, находящихся в примечаниях к переводу сказания Ибн-эль-Асира, помещенному в «Ученых Записках Ак. Наук», II, стр. 660. «Есть сказание, — читаем мы в примечаниях, — что пред нашествием татар Корсунь, Судак и другие города южной части Крыма платили половцам дань, вероятно, для того, чтобы они не тревожили их своими набегами»[72]. Далее высказывается предположение, что, «может быть, и после битвы при Калке Корсунь с подвластными трапезундскому императору южными берегами не был посещен татарами, потому что иначе Гетум, правитель Синопа, едва ли осмелился бы предпринять поход на Крым летом 1223 года»[73]. Наконец, разноречие источников о времени бегства судакских жителей, и притом отплытие их в мусульманские земли, приводит некоторых историков к заключению, что Судак был опустошен татарами уже после битвы при Калке[74].

В означенную пору иконийским султаном сельджуков был Ала-эд-Дин-Кэй-Кобад-бен-Гыяс-эд-Дин. Византийские источники рассказывают о постыдной для сельджуков войне, веденной в 1223 году этим султаном с Андроником I, возгоревшейся из-за того, что синопские сельджуки ограбили греческий корабль, везший государственные подати Корсуня и тамошних стран Готфии, и что синопский правитель-капитан, или, как его называли, рейс, послал на Корсунь вооруженные суда, и они совершенно опустошили эту страну[75].

В турецких источниках султан Ала-эд-Дин превозносится как замечательнейший человек своего времени. Про него говорится, что «он был краса династии; имел ревность к священной брани и овладел областями (Рума) вплоть до Скадара, произведя в них погром и опустошение; что он перевез свое войско из Синопа через Черное море и завоевал в странах Дэшти-Кыпчак крепость Судак. В 618 = 1221 году он возвел стены в Конии и Сивасе и овладел лежавшей на берегу Белого моря крепостью Алайей. В 625 = 1228 г. он сразился с султаном Джелал-эд-Дином Харезм-Шахом в армянском местечке, называемом Чемен. И из городов грузинских многие взял»[76]. Другие турецкие историки тоже восхваляют этого султана, но о поражении его греками ничего не говорят. Комментатор известий Ибн-эль-Асира полагает, что это «молчание, может быть, намеренное, потому что война окончилась так постыдно для тюрков»[77].

Но подробное описание этой войны принадлежит трапезундскому митрополиту Иоанну, весь интерес которого состоял в прославлении чудес св. Евгения, который «в виде огненной стрелы перелетел в храм свой с высоты неприятельского лагеря. Варвары же (о чудо!) рассеялись во все стороны, как бы разметанные громом», и т.д. и т.д.[78]. Про сельджукского же султана говорится, что он был взят в плен, но что император, вследствие совещания с своими сановниками, вскоре отпустил его; что он, по прибытии домой, не только исполнял условия клятвенного договора, но еще сверх того часто посылал императору Андронику Гиду арабских коней и другие почетные подарки, повсюду распространял славу чудесных деяний святого и ежегодно приносил богатые дары монастырю мученика[79].

Этот рассказ сильно отзывается легендарным характером, и так от него веет византийской риторикой, что становится затруднительно, чему отдать предпочтение — разукрашенному ли повествованию митрополита Иоанна или полному умолчанию мусульманских историков. Это, надо полагать, была одна из тех стычек, которые беспрестанно происходили между сельджуками и византийцами, и потому, ничем особенно не отличаясь, не обратила на себя внимания мусульманских историков. В византийском сказании одно положительно неверно, как, например, имя султана иконийского; другое же, как, например, беспричинное немедленное освобождение императором взятого в плен султана, что-то уж очень сомнительно. Что же касается склонности к почитанию христианских святынь, которую будто бы питал султан Ала-эд-Дин, или, как он назван в сказании, Мелик, то у византийцев есть слабость приписывать эту склонность разным иноверным властительным лицам: подобное подозрение в склонности к христианству брошено ими и на другого сельджукского князя, Изз-эд-Дина[80].

Для нас во всей этой истории важно только то, что турки-сельджуки об эту пору производили вторжения в Крым морским путем и некоторое время держали в своих руках Судак. Очень может быть, что бежавшие от татар на кораблях в мусульманские земли судакцы и были именно турки, сидевшие в завоеванном ими городе в качестве гарнизона, пока их не спугнули оттуда нахлынувшие татаре.

Принятие ислама золотоордынским ханом Беркэ сделало его настоящим героем в глазах правоверных арабских летописцев, и они все очень подробно распространяются о его деяниях, а особливо о его сношениях с египетским султанатом и о вмешательстве в дела малоазиатских мусульман. При нем-то и имело место одно событие, не лишенное своего значения для истории водворения тюркской народности в Крыму, а именно эмиграция довольно крупной толпы турков-сельджуков из Малой Азии в Европу и первоначальное поселение их в Добрудже, откуда они вынуждены были потом передвинуться в Крым. Эта эмиграция происходила под предводительством некоего Сары-Салтыка, память о котором увековечена в преданиях, где личность Сары-Салтыка окружена ореолом святости и даже прославлена чудесами. Дело было так.

Сыновья иконийского султана Гыяс-эд-Дина Кэй-Хосрова, Изз-эд-Дин и Рукн-эд-Дин сперва оба пришли на поклон к Гулагу-хану вскоре по завоевании им Багдада с изъявлением покорности. Но затем Рукн-эд-Дин без явного повода, а вероятно только с целью захватить владения брата, двинулся против него, вспомогаемый монгольским отрядом. После неудавшихся попыток уладить дело путем мирных переговоров Изз-эд-Дин бежал в Анталию. Когда же войско его под начальством Али-Бегадыра было разбито и он увидел, что дело его проиграно, то он стал просить убежища у византийского императора, Михаила Палеолога, который ласково приютил беглого экс-султана. Туда же явились с целой свитой разбитый его полководец Али-Бегадыр и шталмейстер Огурлу. Полководец оказался полезен императору в его войне в Румелии, чем еще более усилил расположение императора к себе и к своим собратьям-пришельцам. Чрез несколько времени они обратились к императору с такой просьбой. «Мы, — сказали они, — турецкого племени. Вечно жить в городе мы не можем. Вот как бы нам вне его отведено было место для жительства, то мы бы привели из Анадолу родственные нам тюркские семьи и стали бы там проводить лето и зиму». Василеве (император) дал им в поселение Добруджскую область, местности которой прекрасны, спокойны, здоровы, с благорастворенным климатом. Они тогда под рукой дали весть родственным с ними анатольским тюркам. Много тюркских кибиток под видом кочевки на зимовье спустились тогда с Сары-Салтыком к Изнику (Никее), через Изнемид (Никомедию) подошли к Эскадару (Скутари) и переправились. В Добрудже довольно долгое время было два-три мусульманских города да тридцать или сорок групп турецких кибиток; они давали отпор врагам василевса и побеждали их.

После того на ночной пирушке у Изз-эд-Дина один из собеседников повел такого рода речь, что, мол, не худо бы ему было, лишившись своих прежних владений, при удобном случае свергнуть василевса и захватить царство над Стамбулом и над всей страной, а там бы, может быть, представился случай и насчет Анатолии, потому что подданные и свита султана по благоволению Божию умножились до 10—12 тысяч мужей. Об этом разговоре донес императору виночерпий, один лукавый грек. Император сперва заключил в оковы Огурлу-бека с Али-Бегадыром; потом первого ослепил, а второго умертвил; султана же с двумя старшими сыновьями заключил в крепость, а мать его, которая была сестра василевса, с двумя маленькими сыновьями оставил в Стамбуле в своем доме; тех из свиты и нукеров их, которые приняли христианство, пощадил, не отрекшиеся же от ислама навсегда остались сидеть в тюрьме. Тогда брат султана (Рукн-эд-Дин), по внушению Божию, обратился с просьбой к хану Дешти Беркэ-хану, говоря: «Спаси моего брата». Хан послал большое войско, а вслед за ним явился и сам Беркэ с сильным полчищем и осадил Константинополь; но потом, постращав императора, заключил мир, освободив Изз-эд-Дина из заточения. Султана татаре представили Беркэ-хану, который принял его ласково и с подобающими почестями, угостив кумысом и бузой. Добруджских турков он с Сары-Салтыком перевел в Дешти-Кыпчак; дал султану в вотчинное владение Солхат и Судак, и туркам тоже дал место для жительства.