Владимир Наджафов - Пакт, изменивший ход истории Страница 9

Советский Союз, неизменно настаивавший на уникальности своего положения в системе международных отношений как единственной в мире страны социализма, с приближением всеобщего вооруженного конфликта все больше укреплялся в своей антикапиталистической позиции — обстоятельство чрезвычайной важности для понимания происхождения Второй мировой войны. На это обращал внимание еще в далекие советские времена Д.М. Проэктор в статье о Второй мировой войне для Большой Советской Энциклопедии. В кризисные предвоенные годы, говорилось в его статье, межимпериалистические противоречия «развивались параллельно и во взаимодействии с противоречиями между двумя системами», которые характеризуются автором как «главное противоречие эпохи»{60}. Другими словами, факторами мировой войны были как «межимпериалистические противоречия», так и антагонизм двух систем.

На весьма любопытные соображения о направленности предвоенной международной политики СССР наводят сталинские правки в международный раздел последней главы «Краткого курса истории ВКП(б)», увидевшего свет в газетном варианте в середине сентября 1938 г. То есть еще до сговора в Мюнхене (когда на главах Англии и Франции Н. Чемберлене и Э. Даладье еще не было клейма «мюнхеннев»), ставшего еще одним оправданием для проведения Сталиным особого, сепаратного внешнеполитического курса в преддверии всеобщего вооруженного конфликта в Европе. В отпечатанный текст раздела вписан целый абзац, в котором, говоря о двух сложившихся капиталистических коалициях, Сталин подчеркнуто не отдавал предпочтения ни одной из них. Хотя и разделял их участников на «агрессивные» и «неагрессивные» государства, которые, однако, по его мнению, были одинаково враждебны революционным и освободительным движениям {61},[12] (подробнее о сталинской правке см. главу 3).

1–3 сентября 1939 г., с нападением Германии на Польшу и вовлечением в войну Англии и Франции, предоставивших гарантии безопасности Польше, «вторая империалистическая война», о начале которой Сталин впервые публично объявил за год до этого, переросла, как он и ожидал, в войну мировую, всеобщую, чему Сталин содействовал решающим образом, заключив 23 августа, неожиданно для остального мира, пакт о ненападении с Гитлером. Сам Гитлер так оценивал стратегическое значение советско-германского пакта для реализации его программы завоеваний на континенте: «В первый раз за последние 67 лет можно констатировать, что нам не придется вести войну на два фронта. Наступили такие условия, о которых мечтали, начиная с 1870 г. и которые фактически считали невозможными… Сейчас (ноябрь 1939 г. — В, Н.) Восточный фронт удерживается силами нескольких дивизий. Создалась такая обстановка, которую раньше мы считали совершенно невозможной»{62}.

В Кремле также играли в большую геополитику, прекрасно сознавая, что пакт кардинально изменил соотношение сил в Европе в пользу нацистской Германии. Заручившись таким образом советской поддержкой, Гитлер через несколько дней напал на Польшу, оказавшуюся в полной изоляции. Оправдались предположения тех европейских политиков и дипломатов, которые считали, что всеобщий вооруженный конфликт на континенте невозможен до тех пор, пока не определится позиция СССР.

Сталин был готов к такому обороту событий. Вот какую линию внешней политики следовало, по его собственным словам, проводить Советскому Союзу в войне, начавшейся при его откровенном содействии между странами «враждебного капиталистического окружения».

На закрытом совещании в ЦК ВКП(б), подводившем итоги малоудачной войны СССР с Финляндией зимой 1939–1940 гг., Сталин наглядно раскрыл смысл договоренности с Гитлером — заключение советско-германского пакта о ненападении в условиях назревшего всеобщего европейского конфликта. Оправдывая свое нападение на Финляндию (под предлогом обеспечения безопасности Ленинграда), он сослался на подходящую международную обстановку — войну Германии против Англии и Франции, в которой «три самые большие державы вцепились друг другу в горло». Когда же решать вопрос о Ленинграде, говорил Сталин, «если не в таких условиях, когда руки (капиталистических противников СССР. — В. Н.) заняты и нам представляется благоприятная обстановка, чтобы их в этот момент ударить»{63}. Однако Сталин промахнулся. Если Германия, связанная с ним пактом, вынуждена была смолчать, то страны Запада отозвались бурной реакцией возмущения советским нападением на маленькую Финляндию (3,7 миллиона населения). Несмотря на войну с Германией, Англия и Франция зашли так далеко в своей поддержке Финляндии, что стали готовить экспедиционный корпус для оказания ей военной помощи. Сталин вовремя отступил, сочтя момент не подходящим для участия в большой войне.

Советская внешняя политика, лишенная опоры в виде рациональной теоретической системы (марксизм-ленинизм не мог и не стал такой опорой), была далека от отстаивания идеалов демократии и свободы. Не была она и подлинно антифашистской. Как известно, главным в государственной конструкции Советского Союза и, следовательно, основой советской внешней политики, было «строительство социализма в одной, отдельно взятой стране». Оборотной стороной медали была антикапиталистическая стратегия, принятая на вооружение с момента прихода к власти большевиков в 1917 г. С тех пор остальные страны как были, так и оставались «враждебным капиталистическим окружением». При этом борьба против «буржуазно-демократического» Запада была фактором первостепенной важности. М.И. Мельтюхов (получивший известность своей книгой «Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу. 1939–1941 гг.») пишет, что с самого начала стратегической целью советской внешней политики «стало глобальное переустройство системы международных отношений, что делало основными противниками Англию, Францию и их союзников»{64}. А не Веймарскую Германию.

Примерно на рубеже 1936–1937 гг., разуверившись в действенности коминтерновского лозунга народного фронта против фашизма и войны и политики коллективной безопасности (в попытке углубить «межимпериалистические противоречия», противопоставив одни капиталистические государства другим), Сталин возобновляет критику с классовых позиций и «фашистских агрессоров», и «так называемых демократических стран». Тем самым задача раскрытия объективно существовавшего конфликта между демократическими и тоталитарными государствами была заменена пропагандой своего рода внешнеполитической версии известной сталинской формулы «социал-фашизма». Лидеров германской социал-демократии, расчистивших, по мнению Сталина, «своей соглашательской политикой дорогу для фашизма»{65}, сменили западные «провокаторы войны», расчищавшие путь для агрессии гитлеровской Германии{66}. По этой логике, разоблачение и борьба против «провокаторов войны» на Западе становились предпосылкой и условием успешной борьбы с мировым фашизмом, олицетворяемым германским нацизмом.

И много лет спустя советские руководители оставались в плену представлений об антисоветском капиталистическом Западе, заданных сталинскими «Кратким курсом истории ВКП(б)». Страны Запада оказывались виноватыми и тогда, когда пошли на «мюнхенский сговор», и тогда, когда «сорвали» тройственные англо-франко-советские переговоры в Москве, которые велись с объявленной целью предотвратить войну; и тогда, когда после ее начала не оказали, вопреки ожиданиям Сталина, «должного», то есть продолжительного, сопротивления Германии; наконец, и тогда, когда затягивали со вторым фронтом — высадкой своих войск на севере Франции. Виноваты были все страны — и «агрессивные», и «неагрессивные». Потребность во внешнем враге была присуща советскому руководству во все времена.

Среди части историков существует мнение, что при Сталине произошел отход от линии Коминтерна на мировую революцию (противоположного мнения придерживаются, вероятно, большинство исследователей вопроса). Сторонники такой точки зрения, думается, не учитывают известное сталинское положение о СССР как «базе и инструменте мировой революции»{67}. Н.Г. Павленко, один из авторов, заинтересованных в восстановлении правды о Второй мировой войне, писал: «Сталин меньше говорил, но больше делал. Его политика в 30-е, 40-е и 50-е годы свидетельствует, что он верил в идею мировой революции»{68}. Ни один из советских руководителей — преемников Ленина (исключение можно сделать разве что для М.С. Горбачева) — никогда не отказывался от коминтерновских идей. И за пределами Советского Союза никто всерьез не верил в то, что Кремль отказался от коммунистических планов переустройства мира. Роспуск Коминтерна в 1943 г. означал не отказ от революционно-силовых установок в международных отношениях, а стал результатом возраставшей опоры в борьбе против мирового капитализма на военно-стратегические возможности СССР.