Николай Павленко - Петр III Страница 9

Как видим, за годы пребывания в России Петр Федорович сохранил свойства характера и свое место в обществе России почти в неизменном состоянии: в тридцатилетнем возрасте он оставался таким же гостем, как и в тринадцатилетнем, — чувствовал себя не наследником Российского престола, а голштинским герцогом, исповедовал не православие, а лютеранскую веру, наследником, не прошедшим школы подготовки к управлению колоссальной империей. Он оставался чужеродным телом в русском обществе.

Бесспорно, вина отчужденности от России будущего императора лежит, прежде всего, на самом наследнике, не проявлявшем ни желания, ни заботы, чтобы влиться в правящую элиту России и блюсти интересы народа, которым должен был править. Но велика и вина императрицы Елизаветы Петровны, не проявившей должной заботы ни о развитии интеллекта наследника, ни о его подготовке к занятию трона. Похоже, беспечную императрицу вполне устраивал племянник, увлекавшийся экзерцициями, игрой на скрипке, поглощенный заботами о родной ему Голштинии и вследствие этого не представлявший угрозы сместить ее с трона.

Такой представлялась личность Петра Федоровича в ипостаси наследника Российского престола современникам. Неуравновешенным человеком он представлялся и историкам, как дореволюционным, так и советским.

Глава вторая

Невеста наследника

В то время как наследник Российского престола Петр Федорович, пользовавшийся покровительством императрицы Елизаветы Петровны, жил в роскоши в Петербурге, в крохотном Ангальт-цербтском княжестве прозябала в нужде ничего не подозревавшая о своем счастье принцесса. Владения ее родителя князя Христиана Августа были столь ничтожными, что он должен был зарабатывать деньги на хлеб насущный службой в прусской армии — дослужившись до генеральского звания. Он достиг того, что занимал должность сначала коменданта Штетина, а затем губернатора. В 37 лет князь женился на 16-летней гольштейн-готтортской княжне Иоганне Елизавете. Повзрослев, она проявила интерес к светской жизни, развлечениям, и в то же время стала женщиной властной и честолюбивой, легкомысленной и достаточно самоуверенной.

21 апреля 1729 г. Иоганна Елизавета родила дочь, назвала в честь теток Софией Фредерикой Августой. В детстве дочь звали Фике. Она находилась на попечении няни и гувернантки, мать мало заботилась о воспитании старшей дочери, как и остальных четверых детей. Позже ангальтцербтская принцесса, став императрицей Екатериной II, с теплотой вспоминала о своей гувернантке Кардель, которая «почти все знала, ничему не учившись; она знала как свои пять пальцев все комедии и трагедии, и была очень забавна». Именно госпоже Кардель Фике была обязана тому, что она приучила свою воспитанницу к чтению книг, познакомила с сочинениями французских писателей, среди которых был знаменитый Мольер. Чтение, к которому пристрастилась Фике, восполняло отсутствие квалифицированных учителей и открывало широкие возможности для самообразования. В результате, как отметил один из современников, Фике в юношеские годы была развита не по летам.

Современники оставили множество откликов как о внешнем облике Екатерины Алексеевны, так и об ее интеллекте. Самое раннее из них принадлежит перу ее старшей современницы графине Меслин: «Она была отлично сложена, с младенчества отличалась благородной осанкой и была выше своих лет. Выражение лица ее не было красиво, но очень приятно, причем открытый взгляд и любезная улыбка делали ее фигуру весьма привлекательной. Ее воспитывала сама мать, державшая ее весьма строго и не позволявшая ни малейшего проявления гордости, к чему девочка была довольно склонна. Мать, например, заставляла ее целовать плечо у знатных дам, посещавших их дом».

Наиболее обстоятельную характеристику Екатерины, освещающую все стороны ее натуры, дал М. М. Щербатов. Правда, эта характеристика относилась уже к Екатерине-императрице. Но многое из того, что подметил в ней публицист и историк, относится и к Екатерине — великой княгине: она была «одарена довольной красотою, умна, обходительна, великодушна и сострадательна по системе, славолюбива, трудолюбива по славолюбию, бережлива, предприятельна и некое чтение имеющая. Впрочем, мораль ее состоит на основании новых философов, то есть не утвержденная на твердой камени Закона Божьего, и потому, как на колеблющихся светских главностях есть основана с ними обще колебанию подвержена. Напротив же того, ея пороки суть: любострастна и совсем вверяющаяся своим любимцам, исполнена пышности во всех вещах, самолюбива до бесконечности, и не могущая себя принудить к таким делам, которые ей могут скуку наводить, принимая все на себя, не имея попечения о исполнений и, наконец, толь переменчива, что редко и один месяц одинакая у ней система в рассуждении правления бывает».

Другой современник француз Клод Рюльер, описавший переворот 28 июня 1762 г., отозвался и о внешности Екатерины, подчеркнув ее притягательную силу и умение ее обладательницы использовать свою внешность в собственных интересах: «приятный и благородный стан, гордая поступь, приятные черты лица и осанка, повелительный взгляд — все возвещало в ней великий характер. Возвышенная шея, особенно со стороны, образует отличительную красоту, которую она движением головы тщательно обнаруживала. Большое открытое чело и римский нос, розовые губы, прекрасный ряд зубов, нетучный и несколько раздвоенный подбородок. Волосы каштанового цвета отличной красоты, черные брови и таковые же прелестные глаза, в коих отражения света производило голубые оттенки, и кожа ослепительной белизны.

Гордость составляет отличную черту ее физиономии, замечательные в ней приятность и доброта для пронзительных глаз суть не что иное как действо особенного желания нравиться, и очаровательная речь ее ясно открывала опасные ее намерения. Живописец, желая изобразить сей характер, аллегорически представил ее в образе прелестной нимфы, представляющей одной рукой цветочные цепи, а в другой скрывающей позади себя зажженный факел».

Впрочем, у современников Фике оставила и противоположные впечатления. Баронесса Фон Принстен, камер-фрейлина матери Фике, отзывалась о ее дочери так: «Принцесса София на моих глазах родилась, росла и воспитывалась; я сама помогала ей укладывать ее багаж перед отбытием ее в Россию. Я пользовалась настолько ее доверием, что могла думать будто знаю ее лучше, чем кто-либо другой, а между тем никогда не угадала бы, что ей суждено приобрести знаменитость, какую она стяжала. В пору ее юности я только заметила ум серьезный, расчетливый и холодный, но столь же далекий от всего выдающегося яркого, как и от всего, что считается заблуждением, причудливостью и легкомыслием. Одним словом, я составила понятие о ней, как о женщине обыкновенной; а потому вы можете судить об удивлении моем когда пришлось узнать про необычайные ее приключения».

Графиня Принстен, видимо, не владела способностью проникнуть во внутренний мир Фике, поэтому осталась единственной современницей, считавшей ее «женщиною обыкновенной». Все остальные обнаруживали неординарные свойства ее натуры.

Из воспитательниц Фике в памяти Екатерины осталась лишь Кардель, но ее возможности были ограниченными. О ней будущая императрица вспоминала так: «Она была старая француженка и образовала меня достаточно, чтобы быть в замужестве за кем-нибудь из наших соседей».

Что касается прочих наставников Фике, то в ее памяти они не оставили положительной оценки. Учитель чистописания француз Лоран, по отзыву Екатерины, высказанному в 1775 г., «хотя он был и дурак, но не даром брал деньги за уроки каллиграфии». Преподаватель немецкого языка Вагнер, по мнению Екатерины, тоже был «глупым педантом».

Будучи взрослой, Екатерина вспоминала о свидетельствах графа Гилленберга: «…В Гамбурге, видя, что матушка мало или вовсе не занималась мною, он говорил ей, что она напрасно не обращает на меня внимание, что я дитя выше лет моих и что у меня философское расположение ума. Один каноник, упражнявшийся в предсказаниях и хиромантии, сказал матери Фике в 1742 или 1743 г.: “На лбу вашей дочери венец короны, по крайней мере три”. Моя мать приняла это за шутку».

Во время повторной встречи, состоявшейся в 1744 г. перед отъездом Фике в Россию, граф Гилленберг назвал ее «пятнадцатилетним философом».

Кругозор Фике расширяло не только чтение книг, но и путешествия, к которым мать была большой охотницей. Её сопровождала во время поездок дочь, получившая возможность, помимо Цербста и Штетина, познакомиться с архитектурой и бытом жителей таких городов, как Берлин, Гамбург, Брауншвейг. В 1739 г. Фике с матерью оказалась в Эйтинге, где в это время находился ее будущий супруг, голштинский принц Карл-Питер. Свою встречу с ним Екатерина описала в «Записках»: «Я увидела Петра III в первый раз когда ему было 11 лет в Эйтинге у его опекуна, принца епископа Любского, спустя несколько месяцев по смерти герцога Карла Фридриха его отца… Тут-то я слышала, как собравшиеся родственники говорили между собой, что молодой герцог склонен к пьянству и что приближенные не давали ему напиваться за столом; что он упрям и вспыльчив; что он не любил своих приближенных, особенно же Брюммера; что, впрочем, он довольно живого нрава, но болезненно сложения и слабого здоровья. Действительно, цвет лица его был бледным, он казался худым и нежного телосложения. Этому ребенку приближенные его хотели придать вид взрослого и для этого стесняли его и держали на вытяжке, что должно было сделать его весьма фальшивым, от внешнего вида до характера».