Азиза Джафарзаде - Баку - 1501 Страница 9

Ляман-ханым, слушавшая из боковой комнаты разговор отца с сыновьями, плакала. Она не знала, кто из них прав. Она только горько говорила себе: "Когда Ибрагим сосал мою правую грудь - Исрафил сосал левую. Почему же братья-близнецы, внешне столь похожие, так отличаются друг от друга?" Насколько резким с самого младенчества был Исрафил, настолько мягким, ласковым вышел из материнского лона Ибрагим. Он восхищенно слушал ее сказки, песенки, загадки - ими убаюкивала его мать вместо колыбельных песен. Еще совсем заплетающимся языком повторял за ней стихи; потом стал читать их даже во сне, и стихи эти очень походили на гошма Юниса Имре, которые читала ему, малышу, мать. Впоследствии, когда Ибрагим вырос, он втайне от всех, но не от матери, всерьез занялся сочинительством стихов. Но направленность этих стихов, их содержание резко отличались от того, что мальчик слышал в детстве. Теперь с языка его не сходило имя некоего Хатаи, он, можно сказать, дышал этим образом. "Интересно, кто он?" - думала мать. Давно уже проведала Ляман-ханым о тайной сердечной склонности сына - его влюбленности в соседскую девушку Нэсрин. Но теперь, кажется, и Нэсрин уже забыта! Неужели сын оставит их, откажется от дома?.. Ляман-ханым видела, что теряет своего ребенка, что он день ото дня отдаляется от нее, его помыслами и душой владел лишь образ Хатаи. Ей хотелось войти в комнату, кинуться в ноги мужу Гаджи Баширу, омыть их слезами, умолить его: "Аи, Гаджи, да буду я твоей жертвой - ведь ты отец, употреби свою отцовскую власть! Прикажи Ибрагиму, не позволяй ему уходить из дома! Он не посмеет ослушаться твоего веления..."

Но Ляман-ханым не знала, что ее Ибрагим живет теперь только и только в мире дервишей, что сам глава секты мечтает стать его духовным отцом, обучает его заветам Хатаи, готовит его к великому - по своему разумению будущему, и в это будущее и он сам, и молодой Ибрагим искренне верят. Даже самый строгий запрет Гаджи Башира не сможет проникнуть в сердце, в котором царит воля постигших истину мудрецов. Просто не в состоянии!

***

Дорогой читатель! На дорогах нашего повествования ты еще встретишься с Бибиханым-Султаным, Айтекин, Ибрагимом и Шахом Исмаилом, сыном Шейха Гейдара, известным в то время, как Хатаи. Каждый из них по своему разумению захочет понять это высшее духовное лицо шиитов, военачальника, в четырнадцать лет сумевшего покорить четырнадцать провинций, государя и автора утонченных любовных газелей и "Дехнаме" - поэта Хатаи.

7. КОРШУН

Прорвав серое одеяние горы, высоко в небо вознеслась черная скала. На голом и остром пике ее неподвижно, точно и он был изваян из камня, сидел коршун. Зоркими глазами он оглядывал окрестности, особенно пристально вглядываясь в похожие сверху на ряды разноцветных бусинок, шеренги воинов. Старый стервятник, проживший на свете почти столько же, сколько и эти скалы, узнавал военный лагерь по запаху. Он с наслаждением преследовал войско по пятам: знал - там, где появляется подобное скопище людей, обязательно прольется свежая кровь, будет много трупов - о, эта ароматная, теплая еще кровь!... От предвкушения у старого коршуна перехватывало дыхание. Как ему хотелось приблизить миг блаженства - но он не трогался с места, по опыту зная, что спешить не следует. Сначала должны засверкать, как молнии, прикрепленные к поясам мечи, обрушиться удары на щиты, надо, чтобы из закинутых за спину разноцветных колчанов стрелы засвистели в воздухе. Лишь тогда потечет на землю такая вкусная кровь... Ах, так и хочется кинуться на человека, пока он еще не упал!..

Войско двигалось, и неотступно следил за ним коршун. В мозгу умудренного годами стервятника пробуждались новые и новые мысли. Вскоре эти существа станут его кормом. Странно. Он чует, таких по запаху - столько уже повидал подобных схваток и сражений! И... люди в таком большом количестве собираются вместе только тогда, когда они готовятся стать кормом для стервятников. Кто же их побуждает к этому?! Коршун - не змея и не сколопендра, он не станет пикировать с седьмого неба, чтобы разорвать намеченную жертву. Люди сами убивают себя. Сами! И он не понимает - почему? Вон, пониже его, кружат вороны - охотницы до глаз и мозга человека... Следят... Вкусные глаза и мозги. Неужели это и есть жемчужина природы, царь всего живого - человек? Вот это и есть человек, превосходящий птиц разумом? Почему же то мягкое, вкусное вещество, именуемое мозгом и более всего отпущенное людям, почему оно не предупредит их, не спасет от смерти - от мечей и клювов?

О человек, взгляни на вершину скалы! Смерть в облике коршуна - над твоей головой. Он уже ощущает запах твоей, не пролившейся еще, крови. Даже дыхание задержал... Как и те, летающие ниже, жадные до мозга вороны...

Молодой кази давно заметил старого коршуна. Вот уже несколько дней стервятник следует за ними. Теперь, с приближением битвы, ему стало казаться, что неподвижный взгляд птицы устремлен именно на него, что она его высмотрела, отметила среди всех. Этот невидимый, но ощутимый взгляд жег сердце воина - оно будто предчувствовало что-то. Не выдержав, юноша вынул из колчана стрелу, вложил ее в лук, натянул тетиву и, прицелившись, выстрелил. Но в тот самый момент, когда стрела вылетела из лука, коршун взвился ввысь и исчез где-то за черной скалой. Воин, шедший рядом с молодым кази, рассмеялся:

- Если б у него не было крыльев - ты бы попал в него! Не трудись понапрасну. Коршуны хитры и коварны. Кто знает, сколько лет этому и чего он только не повидал на своем веку?! Так что, не трать стрелы зря.

Молодой кази злился в душе на коршуна и на товарища: не суметь подстрелить птицу с близкого расстояния! А войско двигалось вперед, кызылбашские кази с воодушевлением распевали стихи своего муршида, едущего впереди на белом коне, с лицом, закрытым шелковой вуалью.

Сопели хиджазские верблюды, ржали арабские скакуны, скрипели арбы со снаряжением и провизией. Войско наступало...

* * *

Шел третий день, как село перекочевало на скалу. До вчерашнего дня внизу не появлялся ни один чужак, и поэтому первые страхи и волнения бесследно прошли. Люди забыли об осторожности. Девушки и молодые женщины, спускаясь с кувшинами на плече к реке Гюнешли, ворчали, что им приходится теперь таскать воду на вершину горы.

Айтекин проснулась чуть свет. Она и раньше не была лежебокой, вставала раньше зорьки, подметала двор, управлялась со скотом. Но теперь, поскольку двора не было, а скот брат Гюнтекин угнал куда-то далеко вместе со всем стадом, делать ей было нечего. И отец не показывался: ушел еще раньше, чем она проснулась. Из всех утренних обязанностей Айтекин осталась только одна - сходить за водой. Взяв кувшин, девушка направилась по вырубленной тропинке к реке Гюнешли. Дорога была длинной. Перепрыгивая, как горная козочка, с камня на камень, Айтекин спустилась из лагеря к реке. Меж крупных черных камней росли кусты роз, дикий инжир, козелец, съедобные травы. Время от времени девушка наклонялась и, сорвав травинку, отправляла в рот, а соком некоторых стебельков, похожим на молоко, ставила себе "родинки" на щеках и подбородке.

Когда она добралась до реки, солнце только-только выглянуло из-за горизонта. Девушка подошла к берегу, чтобы наполнить кувшин. Прозрачнейшая вода притягивала к себе: Айтекин ополоснула руки, лицо. Сев на прибрежный камень, опустила ноги в воду и, как в детстве, кокетливо и шаловливо принялась болтать ими. Посмеялась над собой и, поднявшись, хотела уже наполнить кувшин... Внезапно девушке показалось, что кто-то на нее смотрит. Она не слышала шороха, но быстро обернулась в ту сторону, откуда почувствовала взгляд - и замерла на месте.

В десяти шагах стоял незнакомый парень. Он был в невиданной ею до сих пор разноцветной одежде и, видно, из богатой семьи; шаровары из голубого бархата, сафьяновые сапожки с загнутыми носами, голубая чуха с золочеными галунами, атласная кофта с белым воротом. Серебряный пояс и кинжал украшены цветными каменьями и черной эмалью. Седло и сбруя коня, которого он держал на поводу, тоже были из отделанных серебром ремешков. Юноша смотрел изумленно, видно, не ожидал встретить здесь человека.

Сердце Айтекин затрепетало. Она так резко выпрямилась, что камень под ней качнулся, и девушка, потеряв равновесие, беспорядочно замахала руками и ногами, стараясь не упасть в воду. Это рассмешило молодого всадника. Еще мгновение - и девушка, бросив кувшин, помчалась прочь. Она слышала сзади голос парня, но не могла осознать смысла его слов:

- Эй, девушка, погоди, я тебя не трону, не бойся, погоди-и-и...

Айтекин думала только об одном: куда ей бежать, как спрятаться, чтобы вражеский всадник, наблюдая за нею, не смог узнать о ведущей в горы дороге! Она забежала за валун и, не слыша за собой шагов, остановилась. От страха, от быстрого бега вверх по крутизне, сердце ее колотилось так, будто хотело вырваться из груди. Отдышавшись немножко, она осторожно выглянула, К ее неописуемой радости напугавший ее всадник уже ускакал. Лишь теперь, убедившись, что ее не преследуют, Айтекин без сил опустилась на землю. Отдохнув, она поднялась, чтобы идти, но вернуться за кувшином не осмелилась. По тропинке, известной только ей и ее соплеменникам, вернулась в лагерь. Тропа была узка: еле разминуться двоим, и в конце ее стоял Мухаммед-Булуд. Увидев дочь, старик изумился: