Юрий Жуков - Сталин: арктический щит Страница 9

Имеет ли наше правительство достаточно серьезные причины идти в этом направлении далее западноевропейских правительств, затрачивая миллионы на отвлеченные научные изыскания в арктических морях, с риском все-таки остаться в хвосте умудренных опытом западных ученых экспедиций, обладающих целым контингентом энергичных и привычных добровольцев и материальными средствами, изобильно сыплющимися из карманов богатых людей? На этот вопрос, не боясь обвинения в обскурантизме, можно смело ответить отрицательно»43.

Ту же негативную оценку выразил и вице-председатель Русского географического общества П.П. Семенов-Тян-Шаньский. Он писал, что Россия в изучении Арктики «отодвинулась на последний план по сравнению с Англией, Америкой, Швецией, Германией и даже Австрией в XIX веке и проснулась для полярных исследований только в последние его годы исключительно благодаря широкому взгляду на государственные задачи России ее министра финансов… Я глубоко убежден, что активное участие русского правительства в полярных исследованиях Северного океана в XX веке не только желательно, но и необходимо». Однако далее сам же себя и опроверг. Перечислил, хотя и предельно объективно, сложившиеся за последние 25 лет «условия для судов, предназначаемых на могущие принести крупную пользу науке полярные исследования». И на том лишь основании заключил отзыв категорическим утверждением: «Едва ли под эти условия подходит снаряжение «Ермака»"44.

Отрицательным оказалось и третье мнение официального лица, бывшего морского министра Н.М. Чихачева. «Никакого нет ручательства, — подчеркивал он, — чтобы и в переделанном виде «Ермак» мог вступить в борьбу с ледяными скалами, не потерпев еще более сильных аварий»45.

Макаров не сдавался. Направил 7 апреля новую, более обстоятельную докладную записку. Ею все же сумел убедить всесильного министра и в своей правоте, и в необходимости для России еще одного рейса в Арктику. Уже на следующий день получил положительный ответ. Им, правда, Витте до предела ограничил задачу плавания: «Возложить на вице-адмирала Макарова поручение исследовать летом настоящего года на ледоколе «Ермак» путь на северную сторону Новой Земли и одновременно провести определение западного берега этого острова»46.

2 июня 1901 года «Ермак» начал свое очередное плавание в Баренцевом море. На этот раз Макарову пришлось скрупулезно следовать указанному маршруту. Сначала зашел на Шпицберген, затем в Тромсё, и уже оттуда взял курс на Новую Землю. Но снова потерпел неудачу. Две попытки обогнуть ее с севера оказались безрезультатными, и судну пришлось возвратиться в порт приписки, Кронштадт. Там 8 октября Макаров получил предписание Витте, санкционированное Николаем II, — «ограничить деятельность ледокола «Ермак» проводкою судов в портах Балтийского моря»47.

На последующие пять лет об Арктике пришлось забыть. Сначала из-за бесславной, завершившейся полным поражением войны с Японией, а потом первой русской революции.

Глава вторая. Под давлением обстоятельств

1

Об Арктике, о связанных с нею весьма непростых и многочисленных проблемах вспомнили уже в 1907 году. И заставил так поступить более чем застарелый вопрос, который следовало решить, по меньшей мере, лет двадцать — тридцать назад: необходимость определить наконец и начать защищать границы российских территориальных вод и экономической зоны в Баренцевом и Карском морях. Там, где иностранные суда, в основном норвежские и английские, продолжали беспрепятственно заниматься промыслом, нимало не заботясь, что нарушают тем права суверенного государства и его подданных.

Как ни покажется странным и удивительным, но проблема эта даже в начале XX века так и не получила своего окончательного разрешения, принятия всеми заинтересованными странами общих позиций, хотя и становилась все более и более актуальной. Свидетельством тому стал не только норвежско-датский конфликт, но и результаты работы созванной в Петербурге в 1898 году межведомственной комиссии. Она за несколько месяцев деятельности сумела только выработать «проект положения о русских территориальных водах», так и не ставшего законом:

«1. Русскими территориальными водами называются те прибрежные воды морей и океанов, омывающих владения Российской империи, на которые распространяется исключительное действие русских законов и властей.

2. Там, где пространство русских территориальных вод не определено особыми международными постановлениями или трактатами или же не освящено долговременным бесспорным пользованием воды, эти воды простираются от берега на пушечный выстрел, то есть не менее чем на шесть морских миль (60 в градусе широты), считая таковое расстояние от линии наибольшего отлива.

3. Независимо от вышеизложенных общих положений о русских территориальных водах, устанавливаются, в частности, следующие дополнения и изменения действующих законов:

а) производство рыбных, звериных и других морских промыслов в пределах русских территориальных вод дозволяется иностранным подданным не иначе, как с разрешения подлежащих русских властей и с соблюдением всех установленных на этот предмет правил;

б) в пределах русских территориальных вод как русские, так и иностранные суда подлежат надзору русских таможенных властей»1.

Приведенный текст достаточно ярко демонстрирует, почему же он так и остался всего лишь проектом. Ведь, располагая парижскими рекомендациями, российские правоведы дальше автоматического переноса только для одной статьи, второй, да казуистического толкования «русскими территориальными водами являются те, на которые распространяется действие русских законов», не пошли. Более того, в своем варианте третьей статьи, призванной защитить национальные экономические интересы прежде всего на Севере, ограничились предложением требовать от иностранцев «разрешение подлежащих русских властей».

Последнее обстоятельство и заставило обратиться к данной проблеме человека, достаточно далекого от юриспруденции, Л.Л. Брейтфуса. Выпускника Берлинского университета, по профессии гидрометеоролога, с 1901 года сотрудника Мурманской научно-промысловой экспедиции Академии наук, а со следующего года — вплоть до завершения ее деятельности — и руководителя. Личный опыт изучения биологических ресурсов Баренцева моря позволил ему достаточно компетентно выступить в 1906 году на страницах журнала «Русское судоходство» со статьей, в которой он призвал правительство страны взять наконец под неусыпный контроль запасы рыбы и морского зверя в северных водах. Оградить их от хищнического лова иностранцами.

Для начала Брейтфус напомнил очевидную, бесспорную истину. Ту, о которой в Петербурге почему-то забыли, которую фактически игнорировали. «Государство, — писал автор, — не может отказаться от верховенства над территориальными водами вдоль береговой полосы как из соображений политических, так и полицейских — ради возможности организовать стратегическую охрану побережья своих морских границ и обеспечить своим подданным использование разнообразных продуктов моря». На последнем и сосредоточил все свое внимание.

Брейтфус с горечью заметил, что «в последнее время в силу разнообразных причин количество русских промышленников в водах Баренцева моря весьма значительно сократилось», что «состав промышляющих зверя яхт по своей национальности в громадной своей массе носит норвежский флаг, и лишь самая незначительная часть яхт принадлежит русским». И добавил: «…из морских промыслов, нуждающихся в защите от конкуренции иностранных промышленников, у нас два — рыбный, по преимуществу тресковый, и звериный, на тюленя, моржа и белого медведя».

Исходя из наблюдений сотрудников Мурманской экспедиции, ведшихся почти десятилетие, Брейтфус указал зону наиболее варварского лова трески — на расстоянии около 20 морских миль от Мурмана и западного побережья Новой Земли. А боя зверя — на прибрежных льдах вдоль Мурманского побережья, около острова Колгуев, особенно у полуострова Канин и в горле Белого моря.

Основываясь на исключительно научных данных, он предложил: «Над Рыбачьим полуостровом и над Гавриловым отстаивать, в силу особого строения дна, протяжение границы в 20 морских миль, считая это расстояние по линиям, протянутым на северо-восток 35°, от Вайдагубского, Цыпнаволокского и Гаврилова маяков. Далее, к востоку, границу следует вести к Святому Носу, и именно к точке в шести морских милях на северо-восток 35° от маяка».

Затем Брейтфус перешел к другому участку: «Что касается океанской части входа в Белое море, то для обеспечения зверобойного промысла… необходимо настаивать на фиксировании в этом месте границы по параллели в шести морских милях от линии Святой и Канин Нос. Далее границу следует вести, принимая во внимание мелководность Печерского моря (юго-восточная часть Баренцева. — Прим. авт.) и продолжительное заполнение его льдами, от Канина Носа на северную оконечность острова Колгуева (в шести милях) и далее — к Русскому завороту и острову Матвееву. Вдоль Новой Земли следует вести границу в шести морских милях, считая от выдающихся мысов и островов».