Сергей Ченнык - Последний штурм — Севастополь Страница 9

Новым стало то, чего не мог предвидеть даже такой великий фортификатор как Вобан. Вопреки всем правилам и традициям Севастополь не думал сдаваться. Ожесточение гарнизона, особенно моряков, казалось, имело неослабевающее стремление доказать всем, что гибель флота не означала его духовного поражения, а на суше моряки вполне компенсировали своей доблестью горечь от потери собственноручно затопленных кораблей: «На основании правил, данных Вобаном для осады крепостей, и отчасти на основании опыта прежних войн, установилось мнение, 18 дней сопротивления составляют крайний предел продолжительности сопротивления крепости. Такое общее мнение, за редкими исключениями, существовало до 1854 г., т.е. до осады Севастополя. Оборона этого города, длившаяся почти год, поистине имеет право на присвоенное ей название беспримерной. Она осязательно доказала, что сила обороны крепости зависит менее от прочности ее стен, чем от искусного расположения верков и от мужества и упорства ее гарнизона. В этом случае, искусное расположение укреплений восполняло собой недостаток прочности ограды, а мужество и должная численность гарнизона давали возможность восстанавливать разрушаемые укрепления, возводить новые (контр-апроши), и, так сказать, вести осаду против осады. Никто, серьезно относящийся к вопросу и подробно изучавший действия обороняющегося в Севастополе, не станет отрицать, что при этой обороне русское военно-инженерное искусство покрыло себя неувядаемыми лаврами».{70}

Действительно, суть происходившего в Крыму совсем не в патриотических эпитетах, вроде «героическая», «доблестная» и проч., которые так любят особенно современные историки, используя их иногда даже в противовес здравому смыслу. Защита Севастополя — редкий случай в военной истории, когда полевые укрепления остановили неприятеля, превратив крепость из легкой добычи в «крепкий орешек».

Работы по совершенствованию обороны велись непрерывно, в любое время года и в любых погодных условиях. В результате, в кратчайшие сроки, когда «…фортификационные постройки, возведенные даже при столь невыгодных обстоятельствах», постепенно доводились «…до такого вида, что неприятель был принуждаем отрывать против них траншеи», Севастополь стал примером фортификационного чуда, в котором «…большая часть укреплений была приведена в должный вид и вооружена артиллерией уже в то время, когда осаждающий открыл из своих стрелковых ложементов штуцерный огонь».{71} Неожиданным итогом такого упорства защитников стало то, что первые признаки моральной подавленности стали проявляться не среди гарнизона крепости, что казалось бы, должно соответствовать логике ситуации, а среди осаждавших ее противников: «В январе положение англичан, бравших до того на себя половину задач под Севастополем, стало настолько трудно, что они сообщили французам, что не только не могут продвигаться вперед, но не могут и охранять занимаемое расположение, и просили французов сменить их части на правом фланге, против Малахового кургана».{72}

Постепенно основная тяжесть ведения осадных действий переходила на плечи французского контингента.

ПРОБЛЕМЫ ОРГАНИЗАЦИИ

Воюющие стороны к лету 1855 г. столкнулись с одинаковой проблемой, которую необходимо было решать как можно скорее — руководство. Проще всех разрешили сей ребус британцы. По крайней мере, без сильных интриг. Естественная смерть Раглана потребовала замены командующего и они быстро сделали выбор — как всегда неудачный. Теперь нужно было принимать новое решение и никто не хотел повторной ошибки: «… британское правительство не могло найти достойной кандидатуры для замены Раглана. Временно исполняющим обязанности командующего был назначен генерал Симпсон, от всей души ненавидевший этот пост. «На меня тяжким бременем ложится общение с союзниками, — докладывал он в Лондон. — Никто не мог выполнить эту работу лучше моего покойного командира. Я искренне уверен в том, что на этой должности нужен не такой человек как я… Считаю необходимым просить о моей замене на этом посту». Но откуда было взять другого генерала? Ходили слухи о том, что следующим командующим станет лорд Хардиндж. Адмирал Хьюстон-Стюарт писал по этому поводу лорду Панмору: «Они кажется склоняются к кандидатуре Хардинджа. Я думаю (чтобы не сказать надеюсь), что такое назначение не состоится… По-моему, сейчас более чем когда-либо, стало очевидным как Англии не хватает такого человека как лорд Раглан. Эта потеря оказалась невосполнимой».{73}

Бездарность Симпсона вскоре стала реальностью. Ответственность давила на генерала тяжким грузом, и всего за несколько недель он постарел на несколько лет.

Его отношения с французами не стали лучше, чем при Раглане: «… Все знали, что французы совершенно не считаются с мнением генерала Симпсона. Англичане, сидя в тесных траншеях и пытаясь побороть страх, были согласны с союзниками. Впоследствии офицеры вспоминали, что все боялись повторения 18 июня».{74}

Правда, у самих французов все тоже было далеко от совершенства. Существенное влияние на развитие ситуации в Крыму оказала замена генерала Канробера, оказавшегося не лучше своего предшественника — «постоянно путавшего тактику со стратегией» маршала Сент-Арно. Канробера сменил более напористый и энергичный генерал Пелисье.{75} Замена приветствовалась офицерами французского контингента. Новый командующий олицетворял боевой дух армии, в которой считали, что Канробер обладая «…такими заместителями, как Пелисье, Боске … может сегодня предпринять все».{76}

Эта ротация для французов была необходимой, так как сосредоточив основные усилия на позиционной борьбе под Севастополем, Канробер, самый слабый из французских командующих,{77} неумышленно оказался втянутым в искусно навязанный ему русскими план стратегической обороны. Для русских смысл действий, после ряда неудачных полевых сражений (Альма, Инкерман, Евпатория), сводился к тому, чтобы тщательно дозировать свои усилия, для чего необходимо было «… возможно ограничивать наши территориальные потери и заставлять продвигаться неприятеля не церемониальным маршем, а выполняя ряд крупных оперативных работ — производя перегруппировки, подтаскивая на передовые линии сотни тысяч пудов боевых припасов…. Позиционный фронт легко создается в том случае, если одна из враждующих армий представляет перевезенный из-за моря десант (Севастополь 1854–1855 гг.)».{78}

Заняв пост главнокомандующего, Пелисье взвалил на свои плечи и груз руководства общими действиями союзных войск в Крыму.

К слову сказать, Канробер не стал единственным, кому стойкость Севастополя стоила должности. Адмиралы Дандас и Гамелен, не сумевшие в полной мере использовать все выгоды от господства союзного флота на море, вынуждены были сдать командование: первый адмиралу сэру Лайонсу, второй — адмиралу Брюа.{79}

Смена командующих не улучшила положение в союзных штабах. Англичане и французы продолжали тихо и с уважением ненавидеть друг друга, считая исключительно «заклятых друзей» виновными в том положении, в котором они оказались.

Но и это было не самым страшным. В августе 1855 г. французские военные мало того что считали, что их английские союзники ни на что больше не годятся. Они уже не были согласны с планами собственного командующего — Пелисье и видели новую кандидатуру на этот пост в прибывшем недавно в Крым генерала Ниеле: Император, разделявший эту точку зрения, решил отправить Пелисье в отставку за то, что тот настаивал на продолжении боевых действий. Письмо об отставке Пелисье было уже на пути в армию, когда его сторонникам удалось переубедить императора и перехватить этот приказ буквально в последний момент.

ДВА ВЗГЛЯДА НА ПРОБЛЕМУ ПРОДОЛЖЕНИЯ ВОЙНЫ

В своем стремлении коренным образом изменить ситуацию, не допустить дальнейшего бесконечного затягивания военных действий в Крыму и удержать инициативу, союзники начали переориентировать центр тяжести на операции вне линии осадных позиций. Пелисье, реально осознавая, что «…в новых условиях незачем терять время и средства на осаду Севастополя, сохранявшего свободные сообщения…», решил принять новую стратегию сокрушения: «…атаковать русскую живую силу — полевую армию, уничтожить или отбросить эти 50–60 тыс., перерезать сообщения Севастополя…».{80}