Сергей Борисов - Этюды в багровых тонах: катастрофы и люди Страница 9

— Заговор он плетет. Хочет сдать Новгород иноплеменникам, отдать Святую Софию на поругание!

Красиво говорил Ярослав, горячо. Заволновалось вече, как северное море в непогоду. Бросились «черные» люди к дому Якуна, двери снесли, все поломали-разграбили, на жену тысяцкого какой-то парень чумазый, сам себя шире, полез, портки скидывая, насилу оттащили. Самого же Якуна с сыном Христофором князь приказал под замок посадить; головы лишить все же не посмел.

— Довольно! Я сказал — довольно!

Однако разбушевался народ, не стал слушать князя. Принялся по обыкновению громить все подряд. Особенно Прусской улице досталось. Боярина Овстрата с сыновьями, на ней проживавших, наземь бросили, палками измолотили, ногами испинали, а потом чуть живых в ров крепостной кинули. Там они и захлебнулись в воде и нечистотах.

— Не слушаете? — осерчал князь. — Вольничаете? Тогда живите без меня.

Подвели Ярославу коня, и отправился он со своей дружиной в новгородский город Торжок, оттуда решил княжить.

Ну, без князя — так без князя, новгородцам не привыкать, хотя и беда, конечно, без руки-то твердой, слова веского. Но вскоре иная беда, не чета этой, обрушилась на северные земли. Мороз побил весь хлеб в Новгородской волости. Можно было бы из Торжка завезти, но Ярослав велел ни одного воза с хлебом в Новгород не пропускать, на дорогах засеки устроил, реки бревнами перегородил. Злопамятен был князь Ярослав…

Новгород умирал. Кадь ржи покупали по десять гривен, овса — по три гривны, воз репы — по две. А кому купить было не на что, те сосновую кору ели, липовый лист, мох; детей отдавали в вечное холопство за куль зерна. В городе поставили новую скудельницу, набили трупами — страшными, синими, а когда места не стало, вовсе мертвецов собирать перестали. Так они и валялись по улицам. Собаки бродячие их обгладывали, а люди, что на ногах еще держались, на тех собак охотились. Как убьют какого пса шелудивого — праздник, несколько дней жизни. Так и жили, будто нелюди. Хорошо еще, уберег Господь, до человекоедения не дошло.

Отправляли новгородцы послов к Ярославу, чтобы покаялись те за них за всех, но Ярослав послов задерживал, в погреба сажал, приговаривал:

— Что теперь бояться Новгорода? Скоро там никого не останется! Тогда уж точно никто своевольничать не будет, слова поперек князю не скажет.

А в Новгороде шелестело:

— Мстислав… Мстислав…

Не очень-то надеялись новгородцы, что придет к ним на выручку Мстислав Удалой, против которого они некогда козни строили, однако людей к нему снарядили — с поклонами и дарами.

Ошиблись разуверившиеся. 11 февраля 1216 года Мстислав вернулся в Новгород. Вече его встретило шумом, криком приветствовало. И сказал Мстислав Удалой:

— Либо отыщу мужей новгородских, послов ваших, зятем моим, Ярославом, схваченных, либо голову сложу за Новгород.

В тот же день отправил Мстислав в Торжок священника, наказав ему передать Ярославу следующее: «Сын! Мужей и гостей отпусти, из Торжка выйди, а в Переяславль любовь мою возьми».

— Дерзок! — восхитился Ярослав. И был его ответ таков: всех находившихся в Торжке новгородцев, числом более двух тысяч, заковали в колодки и разослали по разным местам — с глаз долой.

В первый день нового года, 1 марта, выступили Мстислав Удалой с новгородцами и брат его Владимир с псковичами против Ярослава Всеволодовича.

Не мир — так усобица. Не слово — так меч.

— Мало у нас народа, — сказал Владимир. — Да и те, что есть, те еще воины. У новгородцев в чем только душа держится, а моих псковичей на все про все не хватит.

— Зато правда с нами, — сухо ответствовал Мстислав. — Да и брат мой двоюродный, Владимир Смоленский, со своими полками подоспеть должен. И Всеволод, сын Мстислава Романовича Киевского, прибыть обещался.

— Но Ярослав-то каков! — Владимир вытер рукавом сальные губы. — Мы к нему со всей душой, а он… Мира не хочет, грозится выставить против одного нашего сто своих. Ты, брат, ему хорошо ответил: он — с людьми, а мы — с крестом Господним. Вот и поглядим, чья возьмет.

— Поглядим, — Мстислав сердито взглянул на брата.

Был Владимир Псковский силен телом, да не умом. Что думал, то сразу с языка слетало. Вот и сейчас, в походном шатре, отхватывал от оленьей ноги, на вертеле обжаренной, зубами острыми, будто волчьими, куски мяса, жевал наскоро, глотал жадно, ухитряясь при этом сыпать и сыпать словами, мешая Мстиславу в думах о том, что им дальше делать.

— К Торжку надо идти.

— Нет, — Мстислав поморщился. — Наш, конечно, город, только у него мы все и всех потеряем. Да и нет там Ярослава. Ушел он и тех новгородцев, что еще в Торжке оставались, с собой забрал. Воевода Ярун это у пленных выпытал.

Владимир кивнул. Ему было известно, что Ярун с небольшой дружиной схватился со сторожевым отрядом Ярослава и положил на лесной просеке 70 недругов, а тридцать в плен взял. У них-то и дознался, что Ярослав выехал из Торжка, а вот куда — того никто не ведает. К слову сказать, пленных тех Ярун до лагеря Мстислава не довел: все как один в пути померли, так их на дороге и оставили — с головами пробитыми.

— Тогда к Переяславлю идти надо, — не унимался Владимир, давясь олениной.

На этот раз он говорил дело. Да, к Переяславлю! И к Константину посла отправить почтенного, к примеру, боярина Яволода, пусть присоединяется.

Тут затрубили трубы, загрохотали-зазвенели бубны. В лагерь вступали ратники Владимира Смоленского.

В Переяславле, княжьем городе, Ярослава не оказалось. Был да ушел. К Юрию подался, Всеволодовичу, который собирал под свою руку войско невиданное: владимирцев, суздальцев, муромцев, юрьевцев, переяславцев, городчан, даже бродников. Эти лихие люди за плату малую хоть против кого пойдут, горло перережут, кишки выпустят и на кол намотают: одно слово — вольные, другое слово — звери. Всех подвластных ему сгреб Юрий со товарищи: кто конным не мог — пешком шел; обезлюдели города да деревни, на полях только девки да бабы горбатились. Тихо стало, замерла земля, неслыханных и неминуемых напастей ожидая.

Узнав все про Ярослава, поворотили Мстислав, Всеволод, Владимир Псковский и Владимир Смоленский и пошли к Юрьеву, где ждал их Константин со своими полками — по сердцу ему пришлось предложение «гостей с Севера». Встали у реки Липицы на Юрьевой горе — аккурат супротив горы Авдовой, ворогом занятой. Расположиться толком не успели, а уж послали к Юрию сотского Лариона со словами: «Кланяемся тебе, Юрий. У нас с тобой нет ссоры, ссора у нас с Ярославом».

Выслушал сотского Юрий Всеволодович и покосился на брата, который тут же, на кошме, сидел. Не по-русски сидел — ноги под себя подогнув. Посмотрел и на меч, который у Ярослава на коленях лежал, сказал после этого:

— Мы с Ярославом один человек.

Сотский, бледный, как откосы песчаные волжские, солнцем выбеленные, тоже взглянул на Ярослава. Вздохнул — хоть и тяжело, а чуть заметно, смерть чуя:

— Отпусти новгородцев, Ярослав, коих при себе держишь, возврати волости новгородские, которые захватил, открой Волок от засек, помирись с Константином, крест целуй, а кровь не проливай.

Ярослав вскочил, будто подбросило:

— Новгородцев при себе оставлю, а северским передай, что далеко они пришли, да вышли, как рыбы насухо.

Ларион задрожал, однако и на этот случай знал, что сказать:

— Пришли Мстислав и Константин не на кровопролитие, крови не дай им Бог видеть; все вы одного племени, так отдайте старшинство Константину, посадите его во Владимире, а вам — вся земля суздальская.

Пальцы Ярослава сжались крепче крепкого на рукояти меча:

— Пусть перемогут нас — все их будет. А теперь иди, добрый я сегодня, отпускаю.

Счастью своему не веря, Ларион поклонился и направился к коновязи.

— Погоди! — хлестнул по спине голос.

Ларион замер, повернулся медленно.

— Твой спутник? — показал Ярослав на ратника, придерживавшего за уздцы двух коней.

— Мой, княже.

Ярослав подошел вразвалку, руку поднял — и только след в воздухе остался, никто движения меча не заметил. Голова ратника скатилась с плеч. Из шеи хлынула кровь… Обезглавленное тело постояло немного, точно раздумывая, как ему теперь быть, и повалилось в пыль. И так случилось, что голова отрубленная опять к шее пристала. Показалось Лариону, дергаются еще губы мертвеца, молитву шепчут, а веки трепещут… Пальцы же, пальцы узды так и не выпустили.

— Иди, сотский, — сказал Ярослав, в оскале ощерившись. — И не возвращайся боле. Не всегда я такой добрый.

Воины вокруг загоготали, восхищенные княжеской удалью. Слышалось:

— Как он его? Хорош!

Ларион взобрался на коня и убрался подобру-поздорову. А Ярослав с Юрием сели землю делить.

— Да мы их полки седлами забросаем! — смеялся Ярослав. — Так что владей, Юрий Всеволодович, Владимиром и Ростовом, я себе Новгород возьму, Смоленск брату Святославу отдадим, а Галич… с ним потом разберемся. Зови бояр!